Легион ужастиков
Шрифт:
Звонок среди ночи. Я не сплю.
В трубке рыдающий Настин голос.
– Слава, наш Мишка, он…
Кладу трубку. Сердца не чувствую. Ничего не чувствую.
Даже не заметил, как включился телевизор. Разве он работал?
Вот на экране я, сижу за каким-то столом. В руках что-то красное…
Скрипы
>Всеволод Старолесьев
Лес был жадным.
Теперь затребовал Петра, но не всего разом – лишь стопу. Взял с куском голени, оставив обессиленного человека скрести влажную от рос и осевших туманов землю, рыть, как червь, ходы в грудах листьев.
Боли было много, как опавших ветвей и сучков в старой промоине, по которой полз к смерти изувеченный человек. Ему говорили, что ловчих и охотников здесь нет. Зато были ямы на зверя. На какого? Двуногого. Потому что лес не терпел чужаков, рьяно охраняя тайны.
Пётр уткнулся пламенеющим от жара и боли лицом в грязную лужу и замер, прощаясь с миром. Кругом виноватый, больной оттого, что родных не уберёг и сам стухнет в промоине. Просил у леса уже не богатства или излечения, как раньше, а простой смерти.
Такую и бог раздаёт в охотку. Но…
– Глаза открыл? – спустя вереницу чёрных дней послышался незнакомый голос. – Цепляйся ими за балки. За паутину. За сажу цепляйся, они удержат.
Пётр зацепился. Словно якорь бросил, и потоки смерти оставили его в покое. А боль, ставшая его спутницей давно, вдруг исчезла.
Он лежал на полатях голый, целя срамом в чёрный потолок.
– О, и червячка уже прикрыл? Жить будешь, раз наготы стыдишься! – расхохоталась его спасительница.
Так смеяться мог бы мох, забитый в щели на чердаке, и так смеялась старуха, сидевшая на полу кривой избы.
Пётр едва шевелил языком, опухшим от жажды и укусов, и еле смог спросить, где он, почему жив.
– В избе моей, я отсюда с миром толкую, слушаю его, пою для него, а он поёт мне! – старуха поднялась. Жёлтая её кожа обтянула кости, а ветхая одежда держалась, не иначе, на жировых и грязных пятнах – иначе давно бы распалась на волокна. – Дождь мне поёт, ветер, волк, покойник. А я пою им, как умею. Только не песни им нужны, а музыка. Её сыграешь ты.
Пётр вдруг заметил, что стены избы увешаны сопилками, свирелями, дудками. Костяными и деревянными, глиняными, выточенными из ракушек. И изба гудела страшную музыку, рождённую сквозняками.
Он поднялся, боязливо глядя на культю…
– Мать моя, – пролепетал он, увидав деревянную лапу, слившуюся с костями и плотью. – Как же так…
– Лягушкой тебе уже не быть, но под солнцем ещё походишь, – ответила старуха, пристально глядя на него бесцветными глазами. – Я тебя спасла, но вот мой зарок – земля тебя будет носить, покуда слова моего не ослушаешься. А слово такое – топчи погост, скудельницу, курган, заходи на всякое пепелище и руины, коли повстречаются. Иди в чащобу – тебя ни зверь, ни злой дух не тронет. Вот и весь зарок.
Пётр медленно кивнул, с трудом соображая, чего хочет безумная бабка.
– Награда тебе будет и помимо ноги. Получишь, едва за околицу выйдешь. Ты ж в лес за дарами моими пришёл когда-то? Вот тебя они и повстречают.
Старуха помогла ему спуститься по сходням и вывела к едва заметной стёжке.
– Иди – и слушай. Помни зарок.
И Пётр пошёл, будто вела его неведомая сила.
Нога заскрипела, словно разом сотни душ застонали
от боли. Каждый шаг был словом, что лилось из сухого дерева. Пётр слышал мелодию, рассказывающую о владычице леса. Была она тут до старых богов, изгнала и их, и бога нового. А из креста и пня, которым поклоны били, смастерила ногу, изувечив всё доброе, что было в них.Нога пела для тех, кто ушёл в землю, и звала их за собой.
Пётр рассмеялся, когда увидел, как из лесу к нему идут родные. Пусть плоть их черна, пусть глазницы пусты и полны личинок, но семья снова вместе! И так будет всегда, покуда несёт он страшную музыку лесной старухи в большой мир.
Идеал
>Ксения Еленец
Автобус тряхнуло на ухабе. Выдернутый из дрёмы Сеня выругался и тут же сжался, ожидая мамкиного ора. Лишь пару секунд спустя он осознал, что мамы рядом нет.
– Арсений, не стоит употреблять такие слова, – Толя держал спину прямо, словно проглотил железный прут.
Сеня окинул взглядом поджатые губы, прилизанные волосы, ворот отутюженной рубахи, торчащий из-под пальто, и с трудом подавил желание сплюнуть.
– Чё-то не нравится, вали, – буркнул он, надвигая замусоленный козырек кепки на глаза.
Сеня уже сто раз пожалел, что решил бежать, не дождавшись, пока мамина подруга с сыночком свалят. Кто ж знал, что этот тюфяк, увидев Сенины сборы, увяжется следом.
– Ты обещал найти нам место для ночлега.
Толя нудел как заведённый всю дорогу. Ему не нравилось, что Сеня забрал и выключил его телефон, не нравился автобус, не нравились чипсы, которые Сеня взял на перекус.
– Задрал! – получилось слишком громко.
Водитель нахмурился. Он с начала поездки подозрительно косил на двух подростков без сопровождения на междугороднем рейсе.
– На, – Сеня с раздражением швырнул Толе телефон и несколько мятых купюр. – Бабла больше нет. Ма карту заблочила.
– Я подыщу что-то по финансам, – заверил Толя, зажимая кнопку включения телефона.
Сеня упёрся носками кед в спинку переднего сидения и прикрыл глаза.
Кнопка смыва не работала. Сеня раздражённо пнул унитаз.
Гостиницу Толя нашёл шикарную – на городском отшибе, посреди промзоны. За окном грохотало, в комнате воняло так, словно под кроватью что-то сдохло. Лампа мигала как припадочная. Зато тётка на вахте не спросила у них документов.
Мелькнула малодушная мысль написать отцу, но Сеня её отогнал. Узнав, что сын на пути к нему, отец сразу же начнёт названивать матери. Нужно явиться неожиданно.
В кармане висящего на вешалке пальто зажужжало. Толя – дурень – не вырубил мобильник.
Сеня вытащил телефон, тронул кнопку выключения, но пляшущее на экране название контакта заставило остановиться: «Заказчик».
По хребту поползли колючие мурашки. Лампа в очередной раз затрещала и мигнула. Стало жутко. Он дёрнул ручку двери, и сердце тревожно замерло. Уходя в магазин, Толя запер его в номере.
Сеня попятился и полетел на пол, споткнувшись о брошенный у порога рюкзак. Тот – чистенький и серенький, как его хозяин, – странно зашуршал. Потирая ушибленный зад, Сеня открыл самое большое отделение и бесцеремонно перевернул рюкзак вверх тормашками.