Легкие миры (сборник)
Шрифт:
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
Прости-прощай обои наши!А вымазанный в манной кашеПроворный липкий кулачок?НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
Прошу, возьмите балычок.ТАТЬЯНА БОРИСОВНА
А вот печальная картина:Болезни – корь и скарлатина.МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ
А Дантов «Ад», разъятый в клочья?АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
А детский крик и днем и ночью?ТАТЬЯНА
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
Икорки, очень вас прошу!АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
Потом ученье, тупость, слезы…НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
Гамаши, снятые в морозы…МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ
А драки, шишки, синяки?НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
Лягушки, черви, пауки?АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
Вот это описанье сочно.В «Петра» я это вставлю точно.Но не хватает грабежейДля сцен стрелецких мятежей.МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ
Уверен я – придет и это.Еще нельзя ли винегрета?НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
А есть ли больше наказанье,Чем половое созреванье?Женитьбы, ссоры и измены,Дележ вещей, квартир обмены,Разъезд, развод и новый брак.ВСЕ ВМЕСТЕ:
Нет, дети – это полный мрак!!!Гаснет свет.
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
В чем дело?АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
Погасили свет.ТАТЬЯНА БОРИСОВНА
Погаснет жизнь, когда потомства нет.НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
Нет, нет, постойте, я так не хочу!МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ
Тогда зажгите первую свечу…Дети выходят один за другим, со свечой в руках.
1-Я СВЕЧА. КАТЯ
Пусть первый огонек, во тьме зажженный,Горячим пламенем рассеет мрак бездонный,И, освещая цепь грядущих дней,Дает начало череде огней.2-Я СВЕЧА. МИША
Из тьмы родясь, ярка и горяча,Пусть за двоих горит моя свеча.3-Я СВЕЧА. НАТАША
Дул черный вихрь, сметая всё и вся,Но третий свет из мрака занялся.4-Я СВЕЧА. ТАНЯ
Подходит время моего огня.Теперь свечу зажгите для меня.5-Я СВЕЧА. ШУРА
И я вослед из мрака к вам лечу —Теперь зажгите и мою свечу.6-Я СВЕЧА. ОЛЯ
Быть может, я смогу вам пригодиться —Позвольте и моей свече родиться.7-Я СВЕЧА. ВАНЯ
За братом брат и за сестрой сестраЗажгли огонь от одного костра.Свеча седьмая завершает круг.ВНУКИ (выходят со своими свечами)
Но сколько их зажжет за внуком внук!Пауза. Свечи горят.
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
Постойте, постойте: как странно…Мне видится, будто во сне,И свадьба, и зал ресторанаВ какой-то далекой весне…НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
И кто-то витает незримо,Прорвавшись из мрака и тьмы,Из тучи, из облака дыма…И кажется мне – это мы…МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ
И свет озаряет потемки —Я знаю, что в свадебный часДалекие наши потомкиИз прошлого вызвали нас.ТАТЬЯНА БОРИСОВНА
Мы в плоти и памяти вашей —Горячей, греховной, святой.ВСЕ ВМЕСТЕ:
Живите, Никита с Наташей,Цветите, любимые наши,Поднимем заздравные чашиЗа ваш юбилей золотой!Да, мы с Катькой это всё придумали и разыграли, и – да, Дом писателей сгорел, подожженный питерскими бандитами, делившими имущество и площади. Сожгли начисто – со всей библиотекой, со всеми интерьерами, с голубыми гостиными и белыми залами, с гардеробом и рестораном, с буфетом, где члену Союза писателей, а то и несоюзному завсегдатаю можно было заказать котлету «Творческая» и, набравшись коньячку, так уютно ужраться в хлам, а потом, на заносимой снегом набережной, нетвердой рукой, промахиваясь, ловить ручку двери терпеливого такси: «Шеф!.. До Гражданки!..» – да, ничего этого больше нет, а с другой стороны посмотреть – глаза скосить в сторону – никуда и ничего не пропало, всё тут, и дом, и зал, в котором мы их всех воскресили, и воссоединили, и помянули, и омолодили, и вывернули время наизнанку, чтобы прошлое стало настоящим, а настоящее показалось далеким будущим. На малом огне, на огне памяти ничего не сгорает, не полыхает, не гибнет, не пропадает навсегда.
Про отца
Отец взял манеру приходить в заячьей ушанке, в черном драповом пальто, под верхней пуговицей угадывается драный и колючий шарф в красную клетку. А может быть, и нет никакого шарфа. Тогда, значит, шелковая, еще довоенная рубаха, голубая в белую полоску. Они тогда так забавно шили: сзади, там, где лопатки, большая складка, для простора в размахе рук. Рубашка на спине надувалась парусом, и на стройность наплевать.
Я эту рубашку недавно нашла; разбирала старые чемоданы, еще из тех, что тяжелые сами по себе, без вещей, и по углам у них кожаные накладки. Там были прекрасные вещи, просто прекрасные: там были брюки из чудесного твида, явно заграничного происхождения, с широкими обшлагами. Цвет в целом словно бы сероватый, но твид такая вещь: если всматриваться близко, если поднести к глазам, то видишь и серый, и зеленую нитку, и красную крапку, и еще песочное что-то мелькнет, и скрип уключины, и маслянистый блеск тяжелой воды в Темзе, и жидкий, пляшущий отблеск фонаря на волне, и звук плеска, и сырой воздух, и шелковая плесень на бревнах.
Брюки кусачей шерсти, легкий томительный запах нафталинового шарика. Сейчас бы моль не посмотрела на эти глупости, съела бы брюки и шариком закусила; наглая пошла моль, напористая, и глаза у нее жесткие и внимательные. А в те годы, когда брюки закладывались в чемодан, а чемодан запихивался на антресоль, проживала другая моль, белая, основательная, со старинными манерами, с само-уважением, я полагаю, с тревогой о здоровье потомства: туда не ходите, там нафталин!.. Пойдемте в другой чемодан!