Лёгкие притчи и краски сарказма

Альмодис была счастлива. Глаза её сделались опьянены всякую пору! Она не ходила более, не касалась ногами грешной земли. Она порхала, как всякая влюблённая душа, получившая вдруг заветный шар, наполненный радостью.

Для того, чтоб не затягивать с коронацией, свадьбу решили отложить. На этом настояла Сибилла. Но молодые протестовать не стали. И как бы не тяжёл был обет ожидания, но они готовы были на многое, лишь бы соединиться, наконец, и однажды быть вместе. Альмодис настояла лишь, чтоб было проведено обручение, и в этом ей не смогли отказать.

По прошествии же некоторого времени родителей Альмодис позвали срочные дела, и они вынуждены были отбыть на материк, оставив дочь заботам антиохийского князя Эмерика Первого и дяди, крёстного отца принцессы, герцога Гальбы, прибывшего из Неаполя.

Альмодис покинула Никосию и вместе с родителями устремилась к морю, но, проводив глазами их паруса, осталась на берегу, в тихой, уютной Фамагусте. И, выплакав на этом берегу слёзы расставания с родителями, Альмодис стала как никогда спокойной. И отныне всякое время тёплая волна поднимала её над землёй, а счастье, ставшее главной частью её жизни, и радость, что была теперь всегда с нею, не позволяи грусти задержаться на сколько-нибудь продолжительный срок.

Простившись с родителями, принцесса вновь поручила себя тому, кто уже через какие-то месяцы, когда будут закончены все приготовления, станет её мужем и господином. Он сам прибыл в Фамагусту, чтобы соединиться со своей оручённой спутницей.

Стояло раннее лето. Средиземное море дарило ту необыкновенную пору, когда прогулка по его побережью была похожа на нежный поцелуй ребенка, проснувшегося недавно и тихо улыбающегося.

Эмерик и Альмодис шли по самой кромке воды, и в морской дымке они будто видели свою грядущую жизнь, слышали тихое поскрипывание карет, останавливающихся у парадных дверей их нового замка, замечали радостных гостей, выходящих из них, а тысячи свечей гирляндами и рядами освещали радостные вечера. И даже снег, коль он кружился в легких фантазиях, был приметой счастья и новизны ощущений.

Эмерик и Альмодис говорили, тихо перебирая радостные страницы будущих дней. Но вдруг к берегу прибилось судёнышко: оно было непривычным для кипрских мест. В нём оказался человек, одетый как сарацин, и взгляд его был чрезвычайно странным. А человек тот втащил свою посудину на пологий берег и резкими рывками устремился в сторону влюблённой пары.

– Ты Эмерик, объявивший себя властителем Антиохийского престола? – безбожно коверкая французские слова, проговорил сарацин.

– Кто ты, незнакомец? И отчего ты обращаешься ко мне? – не теряя монаршего достоинства, но намереваясь осадить дерзкого незнакомца, проговорил Эмерик.

– Ты князь Антиохийский? – в другой раз повторил сарацин, выговаривая слова более четко.

– Я Эмерик Первый, – ответил юноша гордо.

В следующий миг сарцин вытащил из-за пазухи острый кинжал, и Альмодис не успела и вскрикнуть, как клинок был уже в самом сердце её жениха. Сарацин же, будто маниак, не остановился на этом, а нанёс ещё несколько ударов. После чего вдруг успокоился и, неторопливо вонзив остриё окровавленного оружия по самую рукоятку в сырой песок побережья, очистил его от крови. Лишь после этого ретировался.

Альмодис, придя в себя, бросилась было за ним. Но его след простыл почти мгновенно, а очертание скрылось в дымке седого Средиземного моря.

Альмодис будто лишилась души. Воля её оказалась парализована. Всё происходило как во сне! Поначалу она и впрямь думала, что это сон. Альмодис отказывалась верить своим глазам, но, проведя рукой по остывающей груди Эмерика, она почувствовала струящийся ужас уходящей в песок крови. Альмодис всем существом ощутила, как жизнь покидает её юного князя.

Когда Альмодис опомнилась, она принялась звать на помощь. Она хотела было бежать в город за лекарями, она даже пыталась тащить куда-то тело Эмерика по песку. Но, поняв бесполезность этих затей, она увидала лишь один результат их: всё платье было в крови, на руках была кровь, и даже пшеничные волосы сделались красным от крови.

Присутсвие духа вдруг оставило её, а горячие волны тяжкой истерики поглотили её павшее существо. Она уже не помнила, как оказалась в замке.

Те дни, которые потекли после гибели Эмерика, казались ей теперь однообразной пыткой. Даже смирившись с его уходом, Альмодис никак не могла понять: отчего всё это случилось, почему судьба так жестоко покарала её? Пока однажды герцог Гальба не открыл ей истину тайных причин.

– Девочка моя, – сказал крёстный отец, – как же плохо ты знаешь жизнь! Антиохийский престол, что достался твоему возлюбленному – слишком тяжёлая ноша! Как жаль, что я прибыл на Кипрус слишком поздно, когда коронация уже произошла. Я хотел открыть глаза тебе и твоему Эмерику, но боялся вас потревожить, ведь исправить-то уже ничего было нельзя. Дело в том, что сарацины не оставляют в живых того, кого крестоносцы коронуют на Антиохийский престол. Потому-то и прежний Антиохийский князь был убит точно также, как твой жених.

Так она и закончилась, эта история. Надменная, всегда добивающаяся своих целей, Сибилла Аквитанская была слишком горда, чтоб самой найти наёмного убийцу, который бы уничтожил жизнь юного Эмерика и расчистил дорогу для выгодного династического брака Альмодис. Сибилла была не способна замарать своё высокое имя подобным способом, но она была очень хитра и искусна в интригах. Она, даром что не родилась мужчиной, была азартным игроком и всегда выигрывала партию. Такова была её врождённая суть.

Нетерпеливо дождавшись, когда Альмодис оплакала обрученного с нею жениха, Сибилла сама, в сопровождении лишь нескольких верных рыцарей и дам, прибыла на Кипрус и, принявшись утешать бедняжку-дочь, будто бы и преуспела в этом, задействовав всё своё искусство. Но, утешив, объявила, что свадьба Альмодис с бургундским наследником состоится уже через считанные недели.

И хотя наследнику было всего девять лет, свадьба всё-таки состоялась.

Альмодис навсегда запомнила подарок матери, но противостоять Сибилле Аквитанской была не силах. Сибилла была коварна, но, пожалуй, остроумна в своём коварстве. Ну, кто бы ещё смог преподнести столь дорогой и изысканный подарок, как Антиохийский престол?

Юрген и Дитрих

Когда неудачи истовых крестоносцев остались в далёком прошлом, и когда инквизиторы сожгли всех еретиков и богоотступников, грехи которых навлекали беды на земли Старой Европы, а чума и холера, терзавшие эти земли, отступили, окружённые с севера истинной верой Реформации, а с юга – святостью папства, тогда само Солнце стало теплее, и зимы перестали уносить тысячи жизней. В эти благословенные времена женщины Старого Света разродились таким количеством детей, что ни прокормить, ни сосчитать эту армию было невозможно. Каждую минуту появлялось столько белокурых, рыжих и Бог весть каких наследников великой цивилизации, что она уже не могла делить своё наследство между ними, вынуждая их искать счастья на стороне. Многие приходили в отчаяние и пускались во все тяжкие, но кто-то брал себя в руки и отправлялся на поиски новых земель, посвящая свои открытия величию Европы.