Легко ли быть издателем. Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читать
Шрифт:
Но вот меня стали регулярно вызывать к начальству, и вскоре стало ясно: судьба «Пантеона» предрешена. Вначале Витале предложил нам кое на чем сэкономить: урезав на две трети штат сотрудников и издательский план, сконцентрировать усилия на самых «высокотиражных» книгах. Я внес встречное предложение — настоятельно потребовал, чтобы бухгалтеры корпорации составили смету. Из сметы явствовало, что в случае предложенных Витале драконовских мер рентабельность «Пантеона» намного упадет.
Одна из январских встреч с Витале окончательно заставила меня понять, что мы с ним принадлежим к разным мирам. Витале начал просматривать план, которым мы особенно гордились, — список книг, подготовленных к изданию весной 1990 года.
«Кто такой этот Клод Симон?» — презрительно спросил он (явно впервые видя имя этого прозаика, Нобелевского лауреата 1985 года). — «А этот Карло Гинзбург?» (имея в виду самого, пожалуй, известного итальянского историка). Тут я обратил внимание, что Витале читает каталог справа налево: сначала смотрит на тираж и только потом переводит взгляд на заковыристые имена и названия.
Между прочим, в этот план входили и книги Тренинга, которые, по нашим расчетам, должны были с лихвой покрыть возможные убытки от более «заумной» литературы. Но новая политика Витале состояла в том, что субсидирование одной книги за счет других должно прекратиться — отныне каждая книга должна приносить доход сама по себе.
Идеи Витале далеко не сводились к сокращению штатов и издательского плана. Он без обиняков заявил мне (хотя позднее отказался это признать), что мы не должны издавать «столько левацких книг». Более того, он предложил заменять их произведениями правых авторов. Я сообразил, что Ньюхауз не одобряет выпуска книг, не соответствующих его личным политическим взглядам. Очевидно, желание очистить каталог от подобной литературы стало одной из причин, заставивших его поставить ребром вопрос о «Пантеоне». Ньюхауз еще со студенческих лет придерживался откровенно правых убеждений. Он протестовал и против того, чтобы Бернстайн издавал советских диссидентов, и против того, чтобы мы издавали диссидентов американских. В несколько месяцев Ньюхауз сумел избавиться от обеих заноз в своем боку — от Бернстайна и от нас.
Спустя несколько совещании я заподозрил, что нас вовлекли в фарс, разыгрываемый чисто для проформы. Происходящее напоминало уже не беседы о будущем известного издательства — а ситуацию перед закрытием завода, больше не нужного владельцам. Вначале мы полагали, что имеем дело с собеседниками, которые честно изложат свою позицию и без излишней предвзятости выслушают наши доводы. Но дело обстояло совершенно иначе: Витале и его подчиненные то давали обещания, то, при следующей же встрече, клятвенно их отрицали. Это постоянное лавирование окончательно убедило меня в бессмысленности наших совещаний. Ньюхауз и Витале стремились к одному из двух: либо провести в «Пантеоне» сокращение штатов в качестве прелюдии к полному упразднению издательства, либо так сильно деморализовать меня и моих коллег, что мы уволимся сами.
Том Майер в своей пространной и глубокой статье о наших бедах в «Ньюсдэй» («Newsday»), позднее включенной в его биографию Ньюхауза, сравнил «Пантеон» с островком в море «Рэндом хауз». Он отметил, что коллеги по «Рэндом» воспринимали нас как нечто обособленное, принципиально иное, — до какой степени обособленное и иное, я осознал лишь впоследствии.
В 70-х годах, когда цели и принципы «Пантеона» стали ясны всем, мы без труда находили способную и сознательную молодежь, которая разделяла наше мировоззрение и охотно шла к нам работать, хотя во многих других издательствах оклады были, мягко говоря, выше. Людей с необходимыми нам умениями и интересами я обычно предпочитал искать вне издательского мира. Правда, у нас всегда был, как минимум, один редактор-профессионал, отвечавший за более-менее «коммерческий» пласт нашей продукции, но мои коллеги в большинстве своем пришли из научных кругов. Сара Берштель, много лет преподававшая сравнительное литературоведение, наделенная острым нюхом критика и способностями полиглота, курировала львиную долю наших европейских авторов, а также Барбару Эренрайх и ряд других американских писателей. Джим Пек и Том Энгельхардт пришли из Комитета встревоженных востоковедов — неформальной организации, возникшей в период войны во Вьетнаме. Они были редакторами существовавшего при Комитете влиятельного издания «Бюллетень». Оба отдавали много сил науке. Джим продолжал специализироваться на своей области исследований, но расширил ее рамки, работая с такими авторами, как Фулбрайт и Хомский. Том, редактор «Маус» Арта Спигельмана, также занялся другими областями. Особенно его привлекала массовая культура. Венди Вольф (позднее она как редактор сыграла ключевую роль в издании книг Гренинга) совсем юной пришла работать в детскую редакцию «Пантеона». После краткого пребывания там и долгого периода ученичества в других отделах Венди овладела всеми секретами нашего редакторского ремесла. Остается сказать о Сьюзен Рабинер, хронологически пришедшей к нам последней, намного позднее Венди. Сьюзен раньше работала в «Оксфорд юниверсити пресс» («Oxford University Press»). Высококвалифицированный и энергичный редактор, она внесла большой вклад в реорганизацию «Шокен букс».
Так постепенно создавался коллектив умных и способных людей, каждый из которых был специалистом в какой-то конкретной области и мог навербовать своих авторов. Уникальность «Пантеона» состояла в том, что мы работали слаженно. Считается, что ни в одной фирме не обходится без интриг — но у нас их почти не было. Важность идей, стоящих за нашей работой, перевешивала все прочие соображения. Так возникла сплоченная группа людей, сохранившая цельность до самого конца.
Я знал: мои коллеги не намерены мириться с демонтажом «Пантеона». Когда стало ясно, что грядет сокращение штатов, они без обиняков объявили мне, что, как один, сами подадут заявления об увольнении. Я убеждал молодых, в том числе недавно пришедшую
к нам Сьюзен, выждать, не уходить, пока не найдется подходящая работа в других местах, — но в их глазах читалась решимость. Тогда я рекомендовал Витале и его коллегам пересмотреть их планы — ведь в случае массового ухода сотрудников «Пантеон» как коллективный проект прекратит свое существование, и я тоже буду вынужден уйти. Моим предостережениям не вняли — ведь в издательском мире не принято отказываться от «тепленьких местечек», если другое такое же местечко тебе не гарантировано. Обычно сотрудники издательств держатся за свои кресла, стараясь убедить начальство, что увольнения заслуживает кто угодно, но только не они, надеются обратить новые обстоятельства себе на пользу. Руководство «Рэндом хауз», должно быть, и при искреннем желании не могло поверить, будто мои коллеги единодушно проявят принципиальность.Кстати, из позднейших рассказов очевидцев определенно явствует, что массовый исход сотрудников «Пантеона» поразил всех, как гром среди ясного неба. Поскольку молодость большинства моих коллег пришлась на 60-е годы, они владели тактикой организации акций протеста. Не прошло и нескольких дней, как по всему свету разлетелись адресованные нашим авторам и друзьям письма с просьбами поддержать нас и призывами действовать. Дело привлекло беспрецедентный интерес прессы. Несколько сот человек, в том числе писатели Курт Воннегут, Э.П. Томпсон и другие, а также большое число сотрудников нью-йоркских издательств вышли к зданию «Рэндом хауз» на демонстрацию. Стадс Тёркел практически вскочил на баррикаду. Более того, Стадс, презрев обещанные ему колоссальные авансы, придержал для нас свою новую рукопись, хотя мы ничего не могли ему гарантировать. Впоследствии мы выпустили ее в своем новом издательстве «Нью пресс» (которого на момент протестов, разумеется, еще не существовало). Витале получал сотни писем протеста. На целой полосе «Нью-Йорк ревью оф букс» на правах рекламы было опубликовано обращение, подписанное самыми разными писателями, в том числе очень многими авторами «Рэндом хауз». В профессиональном журнале издателей «Паблишерз уикли» («Publisher’s Weekly») появилась редакционная статья, где высказывалось сожаление о решениях Ньюхауза и Витале и звучал призыв их отменить. В программе «Воскресное утро» на «Си-би-эс» критик Джон Леонард убедительно выступил в защиту того, что воплощал в себе «Пантеон».
Со всем этим резко контрастировало равнодушие наших коллег по «Рэндом хауз» и «Кнопфу». Мы жгуче ощущали, что защищаем интересы всех редакторов в компаниях Ньюхауза. Мы были уверены: нажим, против которого мы протестуем, не ограничится рамками «Пантеона». Впоследствии Витале признался в одном интервью, что был вынужден проучить «Пантеон» в острастку другим — поскольку мы энергичнее всех настаивали, что прибыль от коммерчески успешных книг должна использоваться для возмещения расходов на «умную» литературу. За много лет своего существования «Кнопф» и «Рэндом» выпустили немало «неприбыльных» книг, и если уж «Пантеону» будет запрещено вести такую издательскую политику, то и им, очевидно, тоже…
К нашему изумлению, почти все редакторы других подразделений «Рэндом» и помыслить себе не могли, что мы действуем в их же интересах. Напротив, они энергично поддержали позицию Витале. По инициативе двух старших редакторов — Джейсона Эпстайна и Эша Грина — было распространено заявление о том, что наши доводы противоречат всякой логике, что издание достойных книг вполне совместимо со стремлением извлечь прибыль. Викки Уилсон и Бобби Бристоль из «Кнопфа», а также еще несколько отважных редакторов отказались подписать эту клятву верности и были вынуждены не один месяц терпеть притеснения начальства. Но около сорока редакторов «Рэндом хауз» и «Кнопфа», очень многих из которых мы считали своими давними друзьями, свои подписи поставили. Никто из них не позвонил мне и не расспросил, как обстоят дела на самом деле, никто даже не поинтересовался подробностями наших переговоров с Витале. Отсюда я заключил, что им велено с нами не общаться.
Некоторые пошли еще дальше. Кое-кто, пользуясь своими связями с европейскими издателями, схватился за телефон, пытаясь прекратить активную кампанию в нашу защиту, которая началась на том берегу Атлантики. Другие не жалели усилий, чтобы избавить меня от заманчивых предложений новой работы. Директор «Гарвард юниверсити пресс» («Harward University Press») Артур Розенталь, человек, при котором это издательство достигло больших успехов, как раз уходил на пенсию, и комиссия, созданная для поисков его преемника, решила рассмотреть мою кандидатуру. Сам Артур рьяно убеждал меня попробовать, и, хотя мне не особенно хотелось переселяться в Кембридж, я согласился встретиться с членами комиссии. Позднее мы обнаружили, что двое старших редакторов «Кнопфа» принялись обзванивать своих гарвардских друзей и авторов, призывая отговорить издательство от этого решения. По-видимому, мой переезд в Гарвард был бы воспринят как объективное признание моих заслуг за время работы в «Пантеоне», а этого допускать было нельзя.
Поразительно, что главные усилия «Рэндом хауз» как на уровне официальной пропаганды, так и в кулуарных беседах были направлены прежде всего на тотальную дискредитацию «Пантеона». Нас объявили людьми не от мира сего, которых никуда больше не возьмут на работу. Заявления «Рэндом» для «Нью-Йорк таймс» и других газет сводились к следующему: книгоиздание — дело слишком серьезное, чтобы допускать к нему интеллектуалов. Дескать, уж если сам Бернстайн, чья деловая хватка известна всем, по меркам современных корпораций оказался слишком мягкотелым — он ведь разрешал выпускать книги, не приносящие денег… «Пантеон» же — просто клинический случай: его редакторы не только спокойно относились к убыточности, но и возводили ее в принцип жизни.