Легкое поведение

— Это была засада.

— Плоха та армия, которая не просчитывает в своей стратегии возможные ловушки, — проворчал старый вояка. — Вы согласны, капитан Мензис?

У Мензиса был такой вид, словно он предпочел бы сейчас отсидеться в грязном окопе.

Моррисон скорчил гримасу:

— Клянусь, при виде одетого тела у меня нет никаких эмоций. Но стоит ей распустить волосы и обнажиться — признаюсь, это возбуждает во мне каждую клеточку.

— Ах, молодость, — посетовал Дюма.

— Это она — молодость, — ответил Моррисон, прекрасно понимая, что имел в виду его друг.

Уставившись в свой стакан с джином, Мензис пробормотал:

— Может, тебе отвлечься, уехать в провинцию, найти себе какую-нибудь теплую печку.

— Теплую что? — Моррисон едва не прыснул от смеха. Если у Мензиса и были странности, подумал он, то они тоже были подкупающими.

— Я думаю, что Мензис прав, — вмешался Дюма, — отпуск тебе не помешает.

Моррисон откашлялся:

— Я тронут вашей заботой. Однако у меня слишком много работы, чтобы я мог задумываться об отпуске.

Как он сообщил друзьям, помимо развлечений с мисс Перкинс за сегодняшний день, он успел встретиться с маньчжурским принцем На. Потом убедил главу миссионерского корпуса вывести все активы этой организации из Русско-Китайского банка. Ему удалось назначить аудиенцию у японского консула, полупить согласие наместника на встречу, и в ближайшие семь дней, до возвращения в Пекин, он собирался нанести еще целый ряд визитов своим источникам.

— В том числе профессору Хо, которого я недавно встретил на пароходе по пути в Чифу. Интересный человек, доложу я вам. И хотя мой бой Куан прямо не сказал об этом, но совершенно очевидно, что юноша относится к профессору с благоговейным трепетом. Считает его одним из наиболее ярких интеллектуалов Китая, светочем реформ и прогресса. Профессор Хо критично настроен к императрице Цыси и цинскому правительству. Кстати, он блестяще говорит по-английски. Грейнджеру, да и многим другим можно было бы брать у него уроки. Профессор с искреннем возмущением говорит о Старом Будде и ее распутстве.

Моррисон заметил, что, пока он говорил, Дюма и Мензис расслабились, как будто он снова стал для них человеком, которого они знали и уважали. Я всерьез обеспокоил своих друзей. Больше ни слова не скажу им о своих отношениях с этой пустышкой. Да, собственно, и рассказывать-то нечего. Мои чувства по-прежнему подчинены ей, но она больше не владеет моим сердцем.

Так случилось, что в следующие два дня, бороздя улицы Тяньцзиня, Моррисон собирал и распространял информацию, факты, цифры и слухи, вкусно ел, выпивал в меру, спал плохо и, как всегда бывало в минуты затишья, предавался мрачным мыслям о состоянии собственного здоровья. Когда на его пути вставало Искушение — это происходило регулярно, — он не сопротивлялся и даже перестал делать вид, будто пытается бороться. Но отныне и сердце, и разум твердо знали — это не любовь. Так же, как и он, Мэй была охотником, исследователем, собирателем. И завоевателем. Моррисон был глупцом, что не понял этого раньше и позволил себе так увлечься. В тот первый день в Тяньцзине он взял ее грубо, скорее как шлюху, а не как возлюбленную, и его одновременно и возмущало и возбуждало то, с какой готовностью она отвечала на эти животные ласки. На второй день она взяла его так же — и он поразился тому, насколько это заводило его. Ему вдруг открылось, что она, как превосходная актриса, играла предложенную ей роль, перекраивая ее под себя. И к тому же сама сочиняла сценарии.

Он задержался в Тяньцзине дольше, чем рассчитывал. Но и дел здесь было немало.

«Сегодня играем в дантиста», — предлагала она в один день; «Сегодня ты мальчик, Томми», — звучало в другой раз; «Уилли Вандербильт-младший и его горничная»; Цеппелина он решительно вычеркнул. Она предложила и ему придумать несколько сценариев, и, преодолевая первоначальное нежелание, он рассказал про Ноэль и время, проведенное в Булонском лесу. Разыгрывали ли они свои фантазии или просто блаженствовали в чувственности, но рядом с тем сексом, что был сейчас, все то, что было раньше, казалось карри без специй, пресным и бессмысленным. И не то чтобы он задумывался о вечном союзе, на этот счет мысли у него были ясны, как весеннее небо над Тяньцзинем. Она была куртизанка до мозга костей. Он больше не заикался о женитьбе, а она вела себя так, будто такого разговора никогда и не было. Он не видел причин, по которым стоило отказываться от удовольствий, предлагаемых с такой щедростью и готовностью. В конце концов, он был просто мужчина, пусть даже она не была просто какая-то женщина.

В поезде на Пекин Моррисон встретил мисс Макрэди, которая путешествовала в компании супруги британского дипломата. Это была худенькая девушка лет двадцати с небольшим. У нее был маленький подбородок, и Моррисон догадывался, что пикантную округлость ее бедрам придавал набивной турнюр. Тем не менее она была довольно хорошенькой, со светло-голубыми глазами, чистой бледной кожей и блестящими черными волосами. В ней чувствовались какая-то практичность и рассудительность, она выдерживала паузу, прежде чем сказать что-то, словно пробуя на вкус слова, дабы они не получились слишком солеными. В ее одежде не было ничего экстравагантного, ткани были самыми повседневными (совсем не как у Мэй, которая привыкла украшать себя), и платье носила она с подкупающей скромностью. Моррисон поймал себя на мысли, что мисс Макрэди — как раз та девушка, которую можно было бы представить его матери.

Пока она делилась с Моррисоном своими впечатлениями о путешествии по Китаю, включая недавнюю прогулку по реке Янцзы, он изнывал от скуки. Ее наблюдения были избитыми, как у любого обывателя. В то же время ему польстил ее живой интерес к его приключениям и работе.

Они проговорили до самого Пекина. Пусть в мисс Макрэди не было той дьявольской искорки Мэй, но именно этим она и привлекала его.

Девушка собиралась остановиться в доме дипломата. Когда они попрощались на станции, он пообещал ей и хозяйке заглянуть к ним в ближайшее время и тут же ощутил уныние от этой перспективы.

Перед ним предстала картина благостной семейной жизни, полной предсказуемых маленьких радостей и печалей: дети, да — и это было бы здорово; его мать счастлива — и это еще приятнее; и сам он, наконец, респектабельный муж в глазах всех — и китайцев, и иностранцев.

Тоска, тоска, тоска…

Он ведь только что познакомился с мисс Макрэди. И вовсе не обязан был на ней жениться…

Ну а что еще можно делать с такой женщиной, как она?

Моррисон глубоко вздохнул.

Они с Куаном отправились домой в крытой пекинской повозке.

__ Что ты думаешь, Куан? Могла бы мисс Макрэди стать подходящей партией для твоего хозяина?

— Я думаю, — ответил Куан, — что мой хозяин очень умный. Я думаю, что он сам знает ответ. Ему не нужно, чтобы бедный слуга подсказывал ему.

— Значит, «нет», я угадал? — хмыкнул Моррисон. — Возможно, в этом ты прав, старина.

Они подъехали к дому. Во дворе они наткнулись на повара, который как раз шел на рынок, увешанный пустыми корзинами.

— Я думаю, мой хозяин очень счастливый, — сказал Куан, когда они проводили повара, высказав ему некоторые пожелания насчет вечерней трапезы. — Он сам может выбирать, на ком жениться.

— Это в теории, — неопределенно ответил Моррисон.

Переступив порог библиотеки, он жадно вдохнул умиротворяющий животный запах кожаных переплетов, древесный аромат бумаги и минеральные испарения чернил, которыми был пропитан воздух. Это был его доминион, его королевство. Внутренне морщась, он подумал о том, сколько времени убил почем зря в последние шесть недель, в лихорадочной погоне за этой ведьмой, лисьей душой. Ради нее он забыл о войне — своей войне. Моррисону надлежало неусыпно следить за работой своих коллег, присланных освещать войну. Если сейчас разразится скандал вокруг «Хаймуна», ему придется держать ответ перед редактором.