Лекарь. Ученик Авиценны

Дхан перед плавкой закупорил выходное отверстие печи глиной, теперь же он сломал эту преграду, чтобы извлечь крицу. Она затем подвергалась долгой обработке молотом, что требовало многократного подогрева массы в кузнечном горне. Значительная часть металла попадала в шлак и выбрасывалась, но то, что удавалось выплавить, было отличным ковким железом.

Правда, это железо слишком мягкое, объяснял Робу мастер через Харшу. А болванки индийской стали, привезенные из Кау-замби на слонах, были очень твердыми. Несколько болванок мастер расплавил в своем тигле и сразу же быстро загасил пламя. Охладившись, сталь сделалась очень ломкой. Дхан отламывал от нее куски и накладывал их на полосы ковкого железа.

Теперь, обливаясь потом и маневрируя между наковальнями то с клещами, то с резцами, то с пробойниками и молотами, худенький индиец обнаруживал похожие на змей-удавов бицепсы, которые позволяли ему могучими ударами соединять в одно металл мягкий и металл твердый. Как одержимый, он бил и бил своим молотом, сгибал и отрубал полосы, накладывал их друг на друга, загибал края, снова и снова нанося молотом удар за ударом по разогретым заготовкам, как бы сплавляя многочисленные слои разного металла в единое целое, подобно горшечнику, который лепит глину, придавая ей нужную форму, или женщине, которая месит тесто.

Наблюдая за его работой, Роб понимал, что никогда в жизни не сумеет обучиться всем этим хитростям, всем тонкостям, требующим великого умения и передающимся по наследству в долгом ряду поколений индийских кузнецов. Но общее представление о самом процессе он получил, задавая бесчисленные вопросы.

Дхан изготовил кривой меч и выдержал его в золе, смоченной лимонным уксусом. В итоге на клинке возникла своего рода метка, протравленная кислотой и имеющая туманно-голубоватый оттенок. Если сделать клинок из одного железа, он выйдет слишком мягким, а если из одной индийской стали, то слишком ломким. Этот меч, однако, был остер как бритва, он мог перерубить подброшенную в воздух нить и при этом был удивительно гибким.

Мечи, которые Дхан изготавливал по шахскому приказу, не предназначались для царей. То было безыскусное оружие для простых воинов, накапливаемое в предвидении будущей войны, когда эти мечи должны дать персам желанное преимущество на поле брани.

— Индийская сталь у него вся выйдет уже через несколько недель, — заметил Харша.

И все же Дхан предложил изготовить для Роба кинжал — в благодарность за все, что хаким сделал и для его семьи, и для махаутов. Роб с сожалением отказался: оружие было прекрасным, но у него пропало желание участвовать в убийствах. Однако он открыл свою сумку и показал Дхану скальпель, пару бистури и два ножа для ампутаций — у одного лезвие было тонкое и изогнутое, а у другого — пошире, зазубренное (оно предназначалось для того, чтобы пилить кости).

Дхан добродушно улыбнулся, обнажив во рту дыры от многих выпавших зубов, и согласно кивнул.

* * *

Прошла неделя, и Дхан вручил ему инструменты из узорчатой стали. Такие долго будут острыми-острыми, они прочные — таких хирургических инструментов Роб еще и не видел.

Он знал, что эти инструменты переживут его самого. То был истинно царский подарок, он требовал достойного ответа, но Роб этого сразу не сообразил. Дхан же видел огромное удовольствие хакима и наслаждался им. Оба они, лишенные возможности обменяться словами, просто крепко обнялись. Вместе смазали инструменты маслом и завернули каждый в отдельную тряпочку, после чего Роб уложил их в свою кожаную сумку.

Из Райского дворца он уезжал, испытывая огромную радость, и тут на пути ему встретилась возвращающаяся с охоты свита во главе с самим шахом. Ала в простой охотничьей одежде выглядел точно так же, как при их первой встрече много лет тому назад.

Роб придержал коня и низко поклонился, надеясь, что царь проедет мимо, но через миг, красуясь в седле, к нему галопом подлетел Фархад.

— Он желает, чтобы ты подъехал.

С этими словами Капитан Ворот круто развернул коня на месте, а Роб потрусил вслед за ним к повелителю.

— А, зимми! Поезжай-ка рядом со мной. — Ала взмахнул рукой, подавая воинам охраны знак держаться на приличном расстоянии позади, а сам вместе с Робом шагом поехал к дворцу. — Я так и не вознаградил твоих услуг, оказанных Персии.

Роб удивился: ему казалось, что все заслуги участников похода в Индию давным-давно вознаграждены. Несколько военачальников за проявленную доблесть получили повышение, простым воинам раздали туго набитые кошельки. А Карима шах осыпал такими щедрыми похвалами в присутствии многих свидетелей, что вскоре сплетники на базарах только и делали, что называли должности, одна другой выше, которые должен был занять Карим. Роба позабыли, и его это вполне устраивало, он был рад и тому, что этот поход остался в прошлом.

— Я думаю одарить тебя вторым калаатом, включающим более просторный дом с прилегающими угодьями — такой, где не стыдно принять и царя.

— Для чего же калаат, великий государь? — сказал Роб и сухо поблагодарил шаха за щедрость. — В походе я участвовал, чтобы хоть в малой мере выразить ту огромную благодарность, которую испытываю к повелителю.

Полагалось бы сказать о безграничной любви к владыке Персии, но этого Роб не сумел, да и сам Ала, по всей видимости, не слишком-то поверил тому, что было сказано.

— И все же награду ты вполне заслужил.

— Тогда я лишь умоляю великого государя наградить меня дозволением и дальше жить в маленьком домике в Яхуддийе, ибо там жизнь моя спокойна и счастлива.

Шах посмотрел на Роба тяжелым взглядом, помедлил, но все же кивнул.

— Ступай прочь, зимми! — Он вонзил пятки в бока белого скакуна, и тот прыжками помчался вперед. Следовавшая позади охрана тоже погнала своих коней галопом, и вот уже мимо Роба замелькали многочисленные всадники, застучали копыта, зазвенела сбруя.

Роб в задумчивости развернул своего гнедого и снова направил его к дому. Не терпелось похвастаться Мэри новыми инструментами из узорчатой стали.

63 Поездка к больным в Идхадж

В тот год зима пришла в Персию рано, и была она суровой. В одно утро все горные вершины стали белыми от снега, а на следующий день сильный порывистый ветер принес в Исфаган смесь соли, песка и снега. Торговцы на базарах накрывали свои товары холстами и вздыхали о весне. Неуклюжие в своих теплых, доходивших до самых лодыжек кадабииз овечьих шкур, они горбились у жаровен с горящими угольями и согревались пересказом сплетен, касавшихся их повелителя. Хотя по большей части на подвиги шаха они смотрели с улыбкой или ограничивались осторожным взглядом, брошенным украдкой, недавний скандал заставил их лица посуроветь и сморщиться, и проистекало это отнюдь не из свирепости холодных ветров.

Недовольный каждодневными попойками и шумными выходками шаха, имам Мирза-абу-ль-Кандраси послал своего друга и ближайшего помощника муллу Мусу ибн Аббаса вразумить повелителя, напомнить ему о том, что крепкие напитки противны воле Аллаха и запрещены Кораном.

Ала-шах уже много часов пил и пил, прежде чем к нему явился посланец визиря. Мусу он выслушал, нахмурившись. Когда же в полной мере осознал смысл читаемых ему нравоучений и уловил укоризну в голосе говорившего, то сошел со ступеней трона и приблизился к мулле.