Лекарство для отца

«Наверняка нет отбою от хахалей», — тоскливо подумал Жильцов, оглядывая вечернее мужское нашествие на торговый центр, табун машин всех мастей — и легковые есть, но больше грузовики, самосвалы, фургоны и даже автокран. Самый был горячий час торговли. Народ тащил в сумках колбасу, бутылки с кефиром, с подсолнечным маслом, с вином и с водкой. Сквозь оберточную бумагу проступали пятна жира, торчали обломанные хвосты бильдюги или нототении. Детишки лизали мороженое, кто-то разбил на асфальте банку сметаны, у кого-то из кошелки голубой струйкой бежало молоко, кто-то выронил батон и поднял, но не положил в красивый портфель, а воровато оставил на каменном подоконнике, женская туфелька наступила в сметану и брезгливо вытерлась о тощую травку…

Жильцов — это отец правильно сказал — не видел, как тут бедовали в войну. Он воевал на севере, в болотах. В сорок третьем году из дома пришло письмо, что жена простудилась на лесозаготовках и уснула вечным сном. Первая смерть явилась в семью не с фронта, а зашла с тыла. От горя Жильцов ослаб душой, и на него напала гнусная болезнь — вся кожа пошла язвами. Стыд невыносимый, но он признался товарищам — боялся их заразить. В госпитале над его опасениями посмеялись. Нервная экзема не заразная. А он вообще не знал до войны, что такое нервы. Лечили его какими-то уколами. Предупредили, что скажется на памяти, она ослабнет. Но все это были детские игрушки, если сравнить, каким Жильцова приволокли в медсанбат через год. Ничего, выжил. Он обязан был выжить, вернуться домой, вырастить Василия и троих ребят погибшего на войне брата Володьки. Первые мирные годы дались Жильцову с великими муками. Если бы не отец, он бы пропал, как пропали иные, такие же, как он, калеки, — не приросли к мирной жизни. Словно бы тянулась к ним от войны пуповина, которую нет воли перерезать. Жильцов — спасибо отцу — перерезал. Наверное, так сделал не он один. В первые после войны годы фронтовики о ней вспоминали редко, мало. Сейчас совсем другое дело.

Жильцов ушел в свои мысли и не заметил, как появилась Зойка.

— Достала! — Зойка подмигнула: знай, мол, наших! — вытащила из-за пазухи глянцевитую коробочку. — Последняя была. Но я им говорю: «Мне ж для нашего деда!» Дали. А тут прибегают из райкома. Секретарю в область ехать, а уже все, нету!

Жильцов повертел в руках теплую, влажноватенькую от ее тела коробочку, нашел цену, помеченную карандашом, — девять рублей — и стал отдавать Зойке десятку, но она не взяла.

— Что вы! Мне Василий посылает, да и сама… — Она опустила глаза, поковыряла землю носком лакированной туфли. — Я побегу, а то попадет. Дедушке от меня привет.

Жильцов дождался, когда она появилась внутри, за прилавком, и поехал домой.

Возле перекрестка, где случилось несчастье с сыном, он всегда нервничал, сбавлял скорость. И сегодня сердце заколотилось, едва лишь показался косой угол старого домины, из-за него не просматривалась боковая, с горки бегущая улочка. Вспомнилось, как мучился Василий, рассказывая про девочку. Виноват не виноват, совесть все равно мучила, не отпускала. И отца на старости лет измучила совесть — с отчаянья даже за попом послал. Совсем, значит, был не в себе, до того душа изболелась. «Душа, — говорит старичок, — не в компетенции медицины». Но пришла к отцу Наталья Федоровна, не доктор наук и не профессор, рядовой участковый врач, и очень обыкновенно поставила диагноз — депрессия. Может, и у Василия тоже была депрессия. Попил бы лекарства — и что? — притихла бы душа?

Он давно проехал перекресток с косым углом, но нервы не успокаивались. От глянцевитой коробочки во внутреннем кармане шли лучи опасной силы. Неужели достигла современная наука: душу лечим лекарствами? Сначала придумали таблетки для желудка, для печени. Для сердца хотите? Вот вам для сердца — валидол, нитроглицерин. Так мало-помалу добираемся и до души.

Дома Жильцов первым делом зашел к отцу. Лежит умытый, причесанный, по лицу блуждает то уклончивое выражение, с каким все Жильцовы, будучи виноватыми, предстают перед семейством — это у них родовая черта. Жильцов ее замечал в ребятишках чуть не с молочных зубов.

— Вот, — он выложил коробочку на одеяло, — Наталья Федоровна велела принимать три раза в день после еды.

Отцовские руки потянулись взять лекарство.

— Жар, что ли, сбивает?

— Почитай, там написано, — Жильцов пошел на кухню поесть.

По отцу не всегда увидишь, какая у него температура и что болит. Зато у матери читаешь по лицу — старику полегчало. Посмеиваясь, она выложила все про сегодняшний длинный день. Отец основательно пропотел, температура упала, поел с аппетитом. Но вот беда — молчит, как в рот воды набрал.

В доме шла вечерняя жизнь. Кому надо заниматься, сидели тихо по своим комнатам. Кому нечего делать, поразошлись, чтобы не тревожить деда шумом и музыкой. Жильцов полежал немного в беседке на топчане и пошел к отцу.

В родительской спальне горела ярко настольная лампа, отец нацепил стальные очки и внимательно обследовал новое лекарство. По одеялу валялись пластинки из золотой фольги с впечатанными в особые гнезда таблетками.

— Красиво, черти, делают! — Жильцов понял, что отец рад его приходу. — Культурная работа! Ты погляди, — отец повертел пластинку, в гнездах словно бы замигали сигнальные лампочки, — на что похоже, а? В радио такие ставят… Как их?.. Транзисторы.

Теперь и Жильцов видел, что таблетки транквилизатора похожи на транзисторы. Таблетки лежали в гнездах, как детальки на панели транзисторного приемника. И внутри таблеток, несомненно, пряталась хитрая механика. Заглотнешь — внутри пойдет шуровать по всем жилам. Однажды мальчишки обсуждали при Жильцове, как устроена современная подслушивающая аппаратура. Например, в маслине и микрофон и передатчик. Ее кидают в стакан с вином. Человек пьет вино и болтает почем зря, а где-то слушают и записывают.

У Жильцовых юное поколение увлекалось радио и электроникой. Один из внуков загорелся поставить на «Запорожец» противоугонную систему собственной конструкции. Мальчишка показал Жильцову запоминающее устройство — крохотная коробочка, а в ней яркие, разноцветные шарики, палочки, трубочки. Пестрая электроника запоминала любой шестизначный пароль, а Жильцов путал, нажимал не те цифры — «Запорожец» не узнавал хозяина, орал как резаный. Пришлось записывать пароль на бумажку, носить в кармане вместе с водительскими правами. Жильцов понял разницу между несовершенной памятью человека и запоминающей техникой. Человек умудряется забывать многое дельное и полезное — зато хранит в памяти и вызывает не ко времени многое такое, что причиняет боль. Значит, к умным шарикам человеческой памяти тянутся проводки от совести и души, и по этим проводкам посылаются приказы.

Налюбовавшись фольговыми пластинками, отец собрал их стопочкой, уложил в упаковку.

— Сегодня бы и начали принимать, — посоветовал Жильцов.

— Мне не к спеху, — отец прищурился. — Боишься, что опять ночью побужу? Не бойсь, за батюшкой не пошлю… Он сильно обиделся?

— Было. Но высказался, что обидящим бог судия. И денег не взял. Принципиальный…

— Зря я его побеспокоил. Припекло очень. А что худое сделал — не воротишь. — Отец слабо приподнялся, поглядел, что за окном. — Светло еще, лампу погаси.

Жильцов выключил лампу, переставил на комод, помог отцу лечь повыше.

— Теперь окошко открой, — попросил отец. — Мать меня закупорила, боится простудить.

Жильцов открыл обе створки небольшого окошка. В новых пристройках окна сделали гораздо больше и светлей. Жильцов и старикам предлагал пошире прорубить проемы, вставить новые рамы, но согласия не получил.

С давно не тревоженных рам посыпались за окно краска и замазка. Из сада плеснуло вечерней свежестью, запахом смородиновых листьев. Кусты с редкими веточками ягод, уцелевшими от набегов ребятни, росли под самыми окнами. Жильцову показалось, что в смородине кто-то притаился, давится со смеху. Девчонки, — любимое их место для секретных разговоров.