Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии
Шрифт:
Структурная идея в той мере, в какой она идея, а не состав структуралистских систем, теорий и так далее, состоит в таком ходе, что просто нет такого реального мира, который мы видим нашими глазами, и нет такого «интересного» сознания, окутанного суевериями или не имеющего неких мысленных возможностей для <...>, какие имеем мы, и вот одно отражается в другом и искажается, и, следовательно, объяснение мифа состоит в исторической реконструкции конкретных событий, которые произошли и которые отразились. Скажем, исследователь утверждает, что за Всемирным потопом стоит реальное событие, которое так поразило воображение дикарей, что они создали миф о Всемирном потопе. Но эта идея рекуррентная и проходит через мифы, рожденные в местах, где не то что потопа, но даже воды не было, — ну мало ли причуд в человеческой истории.
Значит, структуралистская идея состоит в допущении существования посредствующего звена (которое Пуанкаре нашел и показывал в случае евклидовой геометрии) применительно к продуктам, которые мы находим на уровне мифов, тотемов, первобытных систем родства и так далее. И самое
Если мы сможем мифемой (типичной мифологической ситуацией) свести [реальные образцы мифов] к скрытой законоподобной структуре, которая предшествует выражению человеческих представлений, идейных комплексов, мыслей и так далее, тогда идейные комплексы можно будет рассматривать как реализацию какой-то из возможностей такой структуры и как отвлечение в виде <абстракции мифа>. Тогда задача аналитика состоит в том, чтобы находить такого рода структуры, во-первых, и, во-вторых, брать их как форму, по которой можно независимо от восстановления содержания читать о чем-то похожем. Вот что такое структурализм.
Если, рассматривая реальные примеры, реальные факты или реальные образцы мифов как реализацию тех или иных возможностей структуры, или как продукт преобразований, я, скажем, найду в структуре пять каких-то элементов, выявлю поле ее возможностей, то я смогу потом анализировать мифы, взяв индейский миф, греческий миф и так далее как варианты одного и того же мифа, в которых реализуются разные его возможности. [Составится] некая трансформационная таблица мифов, где мифы получаются один из другого и где, самое главное, делается попытка пояснить, по каким законам работает мифологическое мышление. Следовательно, мы не пользуемся здесь ни психологией, ни исторической реконструкцией, ни ссылкой на наши способности знать, каков внешний мир для дикаря, а это очень сильное допущение, потому что об этом внешнем мире мы сами знаем, стоя в цепи передачи знания об этом мире (то есть в начале того, что мы знаем, стоял тот же самый дикарь). Каким же образом мы теперь хотим независимо от этой цепи, или континуума сообщения, увидеть, каков мир помимо того, что о нем сообщалось? Мы не знаем мира помимо того, что о нем сообщалось, поскольку мы, как говорящие, находимся сами в цепи, в континууме сообщения.
Скажем, физики часто говорят о том (я не буду вдаваться в теорию размерности, и в теорию подобия, и во все эти милые прелести, которые указывают на вещи, которые известны и в других разделах физики, но это не всегда четко осознавалось), что мы ведь одними и теми же записями законов описываем совершенно разные явления: движение снаряда, движение капли воды, струи воздуха описываются формулами совершенно идентичными. Допустим, мы могли бы знать (а это известно в физике) структуру формулы (под структурой формулы имеется в виду симметрия или инварианты, где по формуле читают другие явления), то есть вместо эмпирического исследования явлений мы бы пытались, варьируя <формулу>, получить нечто такое, что потом можно было бы проверить на эмпирических явлениях. Я могу, как пытается делать Леви-Стросс, варьируя миф индейского племени, получить африканский миф, то есть получить некое знание по какой-то возможности мифа, которое я могу потом эмпирически подтвердить, — подтвердить, например, что такой миф действительно случился в Африке.
Обратите внимание, что я не занят как исследователь установлением миграции идей, установлением культурных связей. Я не пытаюсь пояснить, скажем, миф о потопе тем, что между Индией и Китаем бродили купцы и забредали еще, неизвестно как, в Америку. Это совсем другой способ работы. Метод структурализма относится к символическим выражениям, рассматриваемым структурно, то есть рассматриваемым не по содержанию, не по случаю (здесь <...> случилось то-то и то-то и затем трансформировалось), а по структуре выражения в предположении, что есть некие общие законы или законоподобности, предшествующие нашим мысленным возможностям отвлечения или извлечения из этих законоподобных структур каких-то теорий, формул, идей. Поэтому, собственно, Леви-Стросс и может показывать, что система тотемных классификаций растений и животных есть чудовищно сложная и разветвленная логика мышления. Это не алогичное мышление, не примитивное мышление, а оно, наоборот, изощренное, но другое — мифологика. Его основные работы называются не мифологиями, а мифологиками[207] (нужно писать с дефисом — «мифо-логики»).
Здесь есть перекрещение этой идеи с идеей бессознательного, но в философско-методологическом смысле слова. Что такое сон? У сна есть логика. А что такое бред? Бред — это не просто бред, у бреда есть логика. Бред логичен, сон логичен, это другая логика. Если мы принимаем посылки [структурализма], то работает некая очень сложная, четкая и логичная машина. Такие машины производят мифы. Если мы научаемся выявлять такие машины, то мы можем что-то сказать о мифах помимо эмпирии, которую чаще всего мы не можем восстановить, то есть можем сказать помимо исторических реконструкций, помимо прослеживания миграций и прочее, а занимаясь какой-то другой работой. Cкажем, в рамках такой работы фраза «Откуда в Америке появились люди?» была бы невозможна. Эта фраза занимает очень многих исследователей, ее несложно понять, но просто, может быть, она вас рассмешит, если вы наложите на нее все, что я говорил о симметриях, о перестановках правого–левого, о том, что посредством
преобразований мы обнаруживаем эквивалентность левого и правого. Откуда появились люди в Америке? Допустим, действительно из Европы люди могли прийти в Америку. Поменяйте правое и левое, и получим вопрос: а как они в Европе появились? И что за проблема такая: как люди появились в Америке? Эдмунд Лич[208] делает аналогичные вещи со структурами мифов, структурами родства, с анимистическими системами представлений, с тотемными представлениями.Возможно, скажем, некоторые фразы в устах Леви-Стросса звучат очень странно, или кажутся парадоксом, или просто глупой причудой буржуазного ученого, который отличается от других ученых тем, что может себе позволить говорить все, что вздумается. Например, такая фраза, что, собственно говоря, мифы имеют своим предметом мифы, мифы рассказывают мифы (не человек сочиняет мифы, не человеческая работа выражена в мифах, а мифы сами себя рассказывают и тем самым нечто косвенно говорят и о человеке), — смысл ее вполне определенный, если поместить ее в микрокосмос определенного круга идей.
Естественно, что в этих идеях, о которых я рассказывал, сразу обнаружилось родство, сходство с забытыми почти что идеями Фрейда. Одним из разделов структурализма в его конечном <...> варианте является структурально понятый Фрейд. Я имею в виду школу Лакана, где явления <...> сознательного, выраженные в психозах, неврозах, сновидениях, в плясках Витта и так далее, стали рассматриваться по аналогии с работой языковых механизмов. Эти же вещи соблюдались Фрейдом, но без классики структурной лингвистики это было бы трудно увидеть. И вот Лакан попытался их увидеть, считая, что бессознательное структурировано как язык. Сам Лакан понимал это так: бессознательное есть язык и в этом смысле структурировано как язык. В действительности, конечно, и язык, и бессознательное структурированы, имеют структуры, и в этом состоит подобие, а не в том, что само бессознательное есть языковое <...>. На этих примерах реализовывалась основная и любезная секте структурной лингвистики идея, а именно что язык живет своей автономной жизнью, в нем работают скрытые, неявные механизмы и процессы <...>, которые сами порождают… (...)
ЛЕКЦИЯ 23
Сегодня мы очень коротко рассмотрим так называемую философию неопозитивизма, которая имеет несколько названий, соответствующих нескольким течениям этой философии. Она называется то неопозитивизмом, то логическим или аналитическим позитивизмом; еще она называется философией языка. В последнее время ее итоговые формы, отличающиеся от первоначальной, называются неорационализмом.
Основные фигуры, отцы этого философского течения — это прежде всего Бертран Рассел и Альфред Норт Уайтхед. Бертран Рассел, строго говоря, сам к неопозитивизму не относится, но его философия послужила одним из исходных толчков для образования всей этой философии. Где-то между 1910 и 1913 годом (я не помню точно) Рассел и Уайтхед (английский философ, потом переселившийся в США и занимающийся с тех пор метафизикой, а не логическим позитивизмом) написали трактат «Principia Mathematica», с которого можно, пожалуй, датировать основные логистические идеи этой философии. Но непосредственно сама эта философия оформилась лишь несколько позже, около 1927-го, 1928 года, работами так называемого Венского кружка, группой философов и ученых (Шликом, Нейратом, Карнапом и Гёделем; я опускаю некоторые фигуры, потом исчезнувшие из неопозитивизма), выпустивших манифест под названием «Научное миропонимание». Начавшись в Австрии, развитие неопозитивизма совпало также и с работами польских логиков и философов Котарбиньского, Лукасевича и Тарского. Это была очень сильная школа философии и сильная школа формальной логики: первые работы неопозитивистов были одновременно и работами в области формальной логики, математической логики и так называемой логистики.
Оформившийся на рубеже веков, то есть тогда же, когда оформлялись современные европейские философские учения, неопозитивизм несет на себе отпечаток той же самой идейной атмосферы, которая рождала другие философские течения, и отвечает некоторым сквозным идеям, сквозным идейным кристаллизациям, которые проходят и через другие, внешне одна другой противостоящие философские школы. Я, видимо, упоминал, что философы, принадлежащие к различным философским школам в ХХ веке, относились друг к другу с насмешкой и презрением; особенно дышали презрением в отношении других как раз неопозитивисты, потому что они считали себя очень научными, приобщенными к почтенному истеблишменту науки, и такой философ, например, как Хайдеггер, ничего, кроме презрительных выходок и усмешек со стороны, например, Рудольфа Карнапа (одного из основных логических позитивистов), не вызывал, и наоборот (явление было взаимное). Кое-кто из неопозитивистов разоблачал психоанализ как шарлатанство и магию ХХ века, и эти философские школы были некоммуникабельны по отношению друг к другу, что очень странно для постороннего, более позднего наблюдателя. Может быть, имеет значение, что мы уже более поздние наблюдатели, потому что в горячке формирования определенных идей их сходство трудно было заметить. Я уже говорил, что отношение философов друг к другу похоже на отношение художников друг к другу: у них тоже есть ощущение некоторой исключительности по отношению к другим, которая есть цена за развитие совокупности собственных идей или собственного мира. Тем не менее постороннему или местному наблюдателю видно совершенно четко очерченную, имеющую некую даже кристаллическую четкость идейную формацию, которую можно излагать, даже не обращая внимания на те различия между философами, которые сами философы подчеркивали весьма упорно и страстно.