Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии
Шрифт:
Оставим проблему времени в стороне и вернемся к сути дела (по отношению к которой проблема времени является лишь частным следствием). Идея актуалий, оформляющая постулативное утверждение, что из низшего никогда не возникнет высшее, несовершенное никогда не станет совершенным, — здесь содержится предположение (философский постулат), что в вертикальном разрезе (веере) все есть, свершилось в завершенном виде, есть завершенная полнота бытия. Формы свершились, и они как актуалии управляют тем, что и как появляется в реальном мире, то есть в горизонтальном луче, в горизонтальной развертке и последовательности, управляют как вечный двигатель (я беру разрез «свершившееся — несвершившееся»). Тогда развитие, или эволюция, есть явление того, что уже есть, и только; если чего-то нет, этого никогда не будет. Но тем не менее развитие есть акт; в случае актуалий, или в разрезе пред-упорядоченности, — это actus purus, чистый акт, или Бог, а у нас в мире, где все происходит в последовательности, где совершается жизнь, это будет выступать
Через это проходит существенный момент аристотелевской мысли, который возвращает нас к парадоксу мышления. Момент следующий: понятия «естественное место», «энтелехия», «актуальность», «потенциальность», «форма» и так далее (я ни одному из этих понятий отдельную догматическую характеристику не давал, хотя это требуется; у меня на это просто нет пространства, нет времени, поэтому я должен проследить лишь внутреннюю логику) описывают одновременно начала науки, нашего научного познания, начала не отдельных наук (скажем, в геометрии началами являются аксиомы и постулаты геометрии Эвклида, они начала данной науки, в физике, может быть, есть какие-то начала и постулаты, они начала и постулаты физики), а науки как таковой. Они являются аксиомами, или началами, для всей науки.
Аристотель считает, что внутри науки начала отдельной науки могут не доказываться. Как известно, аксиомы не доказываются, они принимаются как таковые без доказательств, как нечто непосредственно очевидное и наглядное; внутри данной науки для нее можно не доказывать, откуда и как они берутся. Аксиомы оправдываются тем, чтo мы можем из них получить. Но начала мышления как такового независимо от различения мышления на дисциплины (физику, этику, геометрию и так далее), — эти начала есть предмет рассуждения и обоснования. Они тоже недоказуемы, но рассуждать о них (и в этом смысле обосновывать) необходимо, и этим занимается нечто, что раньше называлось диалектикой и что Аристотель продолжает называть диалектикой.
Он теперь уже называет диалектикой ту дисциплину, или область, где обсуждаются недоказуемые начала науки как таковой[104]*. Может быть, это обсуждение не приводит ни к каким результатам, говорит Аристотель, может быть, спор (а диалектика есть спор, столкновение разных последствий, выводимых из некоего постулата или допущения) до конца неразрешим. Хотя речь идет об апориях так называемой первой философии и началах всех наук (та часть философии, которая занимается началами всех наук, называется первофилософией[105]*), об этих началах могут быть противоположные и вместе с тем правдоподобные мнения. Какое из них предпочесть? Апеллировать снова к опыту мы не можем, потому что они (начала) вводятся уже на определенном уровне, отличающемся от уровня, на котором можно апеллировать, ссылаясь на какие-то факты опыта и доказательства, возможно лишь диалогическое их обсуждение по следствиям, из них вытекающим. Дальше Аристотель говорит о полезности и прочее, а я веду дело к следующему интересному пункту.
Начала всех наук должны разбираться в каждом отдельном случае, обсуждение этих начал более конкретно и эмпирично, чем обсуждение начал какой-либо отдельной науки, где начала берутся в качестве аксиом: здесь нужно брать какой-то отдельный пример и на каждом отдельном примере обсуждать следствие, вытекающее из тех или иных правдоподобных начал, которые находятся одно с другим в диалогическом отношении. Хотя, говорит Аристотель, доказать тут ничего нельзя, но диалектика тем не менее прокладывает путь к началам всех учений. В каком смысле? Хотя диалогическое обсуждение кончается часто безрезультатно, но только оно может возвысить нас до того рода познания, которому, и только которому, открыты высшие истины. Такого рода познание есть ум, умозрение, или «нус»[106]*, как раньше его называли (во «Второй Аналитике» Аристотель так говорит), то есть это не интеллект в смысле формально, или логически, устроенного мышления, а именно ум. Мысль Аристотеля состоит в том, что нечто относится к тому, что называется умом и что не есть логическое мышление (не противоположно логическому мышлению, а не совпадает с тем, что мы описываем в качестве логического мышления — доказательства, логические связи, силлогистика и прочее). А есть еще «ум» — это может возникать и существовать только как состояние, в которое нас ввела, или ввергла, диалектика.
Таким образом Аристотель фактически возобновляет древний смысл диалектики (к сожалению, потом потерянный) как индукции или акушерства состояний, в которых мы видим истину. Сама истина не может быть получена как конечное звено вывода или доказательств, она лишь может быть (как еще Сократ понимал и Платон практиковал) в определенном смысле индуцирована (но не в смысле логической индукции типа вывода), навеяна. Нужно так заморочить человеку голову, чтобы он просто от отчаяния сам перескочил в истину. Уж так его замотать… Как, собственно говоря, и поступал Сократ со своими собеседниками, так и эдак их мотал
и в итоге наводил, акушерствовал[107]*.Высшие истины открыты уму, а не мышлению, и только ум схватывает непосредственное начало. Мышлением схватывается все остальное: выводы, доказательства, рассуждения, а вот непосредственные начала схватываются умом. Почему они схватываются умом? Аристотель говорит: это возможно только благодаря тому, что сам ум и есть начало науки, или единица науки, сам ум есть изначальная истина, ибо ум и его предмет — одно и то же.
Вернемся к двоице как минимальному в абсолютном смысле числу и к идее, что порядок происходит только из порядка. Тот порядок, который возникает только из порядка, и есть область ума, потому что ум, который будет на второй ступени (порядок из порядка), то понимание, которое будет в описании некоего упорядоченного явления, движения и так далее, и есть то, что было в начале, то есть тот пред-порядок, из которого только этот порядок и может возникнуть. Мы потому и понимаем на втором шаге, что ум первого шага и есть начало данного понимания, или данного мышления, и в этом смысле сам ум есть изначальная истина, ибо ум и его предмет есть одно и то же.
Вспомним Парменида и то, в каком смысле бытие тождественно тому, что мыслью узнается в качестве бытия, или мысль тождественна тому, что ею узнается в качестве бытия, — несколько разных формул одного и того же. Теперь мы можем завязать это на начальную форму парадокса. Когда мы говорим (и в чем состояла собственно апория, та апория, о которой в ее современной форме я рассказывал в связи с Нильсом Бором, о парадоксе датского студиозо, студента), что мы движемся к мысли, к истине, но, чтобы двигаться, нужно знать направление, а это предполагает пред-знание конечной точки, а раз так, значит, мы не можем двигаться, здесь есть одна очень простая деталь: антиномия, или апория, получается в силу того, что термин «мышление» употребляется в двух смыслах слова, не покрывающих друг друга.
В одном смысле слова термин «мышление» означает логические связи мышления (например, выводы индуктивного умозаключения), и оно же называется мышлением в смысле ума, то есть способности узнавания истинных содержаний мышления, которые являются дополнительными по отношению к описанию мышления как системы логических связей или знаковых структур и не входят в него, а есть всегда дополнительный или сопровождающий акт. Тот ум, о котором говорит Аристотель, где ум и предмет — одно и то же, то есть мышление и бытие совпадают, есть реальность, объемлющая по отношению к объективной действительности внутри нее, так как под объективной действительностью подразумевается то, что мы можем утверждать о предметах, объективировав содержание наших представлений, то есть отделив себя от содержания наших представлений и сказав: это происходит в мире в виде объектов и их связей. Вот что такое объективная действительность. А ум мы не можем объективировать. Чтобы понять нечто возникшее, мы должны предположить, что все свершилось. Это парадоксально.
Повторяю, мы понимаем нечто возникшее, случившееся, но, чтобы понять его в качестве возникшего и случившегося, так чтобы о нем можно было со смыслом говорить, мы должны предположить, что в определенном разрезе, а именно в разрезе ума, или бытия, тождественного мышлению, все свершилось просто потому, что реальность этой связи объемлющая, так же как воздух нас объемлет, а мы не объемлем воздух, мы внутри него, внутри этого эфира, или внутри этой стихии. И Аристотель как бы предполагает или считает (хотя это текстуально не написано), что, собственно говоря, поэтому куда-нибудь и можно приходить, что, начав в точке A, можно оказаться в точке B. Иносказанием этой мысли у Аристотеля (академическим, догматическим иносказанием) является его же собственное изложение идеи вечного двигателя, ума, который в божественных небесах, но он описывается именно как ум, а не как логическое мышление, не как познающее мышление, то есть описывается в онтологических терминах. Значит, тот порядок, который есть абстракция порядка, обладает, тем самым, свойством жизни в качестве порядка в определенном измерении, — измерении актуалий, измерении завершенности и полноты бытия. И если это есть, тогда в этом мире мы можем нечто понимать.
Казалось бы, какие-то части мира в силу аристотелевского допущения и утверждения, наоборот, выпадают из нашего понимания. Например, мы тогда в этом мире перестаем понимать утверждение эволюционной теории, что развитие идет от низшего к высшему, от несовершенного к совершенному. В той мере, в какой есть законопорождающие к нам приставки, то есть приставки, порождающие в нас законные мысли[108]* (то, что я называл производящими произведениями, или артефактами), в той мере, в какой они действительно порождают, они есть совершенные артефакты (это греческое предположение). Кто-то когда-то изобрел лук, но лук есть совершенный артефакт. Винтовка ведь не создала нового артефакта, она внутри, хотя винтовка совершенно другой предмет, но посмотрите на структуру, и вы увидите, что одинаковым образом (внутри такой формы) и к стреле, и к пуле, или патрону, прилагается сила, только вот источник силы другой: в одном случае — порох, а в другом — натяжение тетивы. А что такое совершенный артефакт? Утверждение, что мы понимаем. Ведь артефакт есть горизонт понимания предметов и наших возможностей, нас как имеющих дело с этими предметами, и вся проблема состоит в характере артефакта: удачен — неудачен, совершенен — несовершенен. В той мере, в какой артефакт работает и имеет большой горизонт, мы должны считать его совершенным.