Лекции по истории русской философии (XI - XX вв.)
Шрифт:
Первые опыты русской философии восходят к древнекиевской эпохе и связаны с христианизацией Руси. Философия не могла зародиться в недрах славянского язычества. Как бы ни была своеобразна и содержательно богата автохтонная мифология древних русичей, она все же оставалась чисто «стихийной религией» с неразвитым дуализмом божественного и природного. Мир для нее выступал лишь как обиталище богов, духов: за каждой вещью стояло свое особое божество, поклонение которому заслоняло познание этой вещи. В лоне славянского язычества не могла сложиться не то что философия, не даже просто секуляризованное мировоззрение. Это не означает, будто славяно-русское язычество никак не повлияло на духовное развитие русского средневековья. В народной среде очень долго сохранялось «двоеверие»: в храмах исповедовали Троицу, в домах поклонялись кумирам. Языческой «деформации» подверглось даже само древнерусское православие. Первостепенное значение приобрел культ
1. Греческая патристика. Патристика, или святоотеческая литература отличалась разнородными тенденциями, однако ни в пору своего наивысшего расцвета, в IV в., ни на закате своего исторического существования, в VII–VIII вв., она никогда не порывала связей с традициями античного мира, с наследием эллинизма. Творения отцов и учителей церкви не только приобщали восточных славян к таинствам христианской веры, но и во многом способствовали формированию умственных и философских интересов древнерусского общества.
а) Уникальна в этом отношении роль каппадокийцев — Василия Великого, Григория Нисского и Григория Назианзина, византийских богословов IV в. Важнейшая их заслуга состояла в том, что они, разрабатывая христианскую теологию, пытались с помощью аллегорического метода «содружать спорные, по-видимому, со Священным писанием, натуральные правды» [ М.В. Ломоносов], т. е. естественные науки.
Наиболее полно это отразилось в трактате Василия Великого «Шестоднев» — пространном толковании ветхозаветной версии сотворения мира. На примере слов Библии: «В начале сотворил Бог небо и землю» [Быт. 1, 1], отец церкви ставил вопрос о начале бытия. Под началом здесь следует разуметь время, которое предществует вещам, как некая среда для материального мира. Хотя глас повеления Бога был мгновенен и краток, мир не сразу осуществился в своей полноте и строе. Вещи возникали «с ростка» и произрастали до совершенства. В самом акте божественного творения было заложено развитие, «самозарождение». Оттого созерцание мира, красоты и величия космоса возводит ум к размышлениям о Творце, его «неизглаголанной мудрости». Василий Великий эстетизировал богопознание, внося в него гармонизирующие принципы эллинистической космологии. Это делало каппадокийского теолога особенно притягательным для древних русичей, принявших христианство именно за красоту обряда и близость Бога к людям («онъде Бог с человеки пребываеть»).
С критерием красоты связана и антропология каппадокийцев, которую они основывали на библейском догмате о богообразности человека. Как видно из трактата Григория Нисского «Об устроении человека», богообразность воспринималась ими сквозь призму понятия блага, признававшегося выражением единой сущности Бога и человека. Причастность к благу означала, что в человеке есть «представление всего прекрасного, всякая добродетель и мудрость». Только благодаря им он свободен и самовластен. В то же время свобода воли, не контролируемая разумом, способна поработить человека «естеству», миру. Тогда душа его утопает в «гнусности вещества» и уклоняется от прекрасного. Так совершается рождение зла. Антропология Григория Нисского соответствовала идеям неоплатонизма, которым он придавал христианское звучание.
С позиций аллегорической методологии каппадокийцы пытались также разрешить противоречия Священного писания. По мнению Григория Назианзина, все несоответствия и разночтения Библии отражают лишь различные слои бытия. Это бытие действительно несуществующее, но выразимое в языке. Сюда относятся все имеющиеся в Библии натуралистические и антропоморфные описания Божества. Сами по себе они не истинны, однако, удовлетворяя потребность чувственного, плотского человека в зримом образе, они оказываются весьма полезными как напонимания о существе бесплотном, невидимом. Далее Библия содержит то, что непередаваемо словом, хотя и существует реально. Такова сущность Бога, которая при всех обстоятельствах непостижима и постулируется лишь при помощи отрицательных определений. Затем следует бытие и несуществующее, и невыразимое, как, например, «ничто», послужившее Богу для сотворения мира. Оно лишено всякого содержания и формы. О нем ничего нельзя сказать, нельзя помыслить, кроме того, что его «нет». И последний слой — это и существующее действительно, и выразимое словом. Таково утверждение: «Я есмь Сущий» [Исх. 3, 14]. В нем прокламируется тождественность буквального смысла Священного писания и положения веры о том, что Бог есть бытие. На этом уровне, согласно
Назианзину, совершается слияние разума и веры, претворение их друг в друга.Расчленение смысловой структуры Библии вело к аллегоризации вероисповедных догм, внедрению философского элемента в теологию.
Согласно каппадокийцам, ничто так не укрепляет «взаимное общение и человеколюбие», как «словесные науки» — грамматика, риторика, философия.
б) Столь же значительным было влияние Иоанна Дамаскина(675–750), последнего классика византийской патристики и первого средневекового схоластика. Все его творчество пронизано осознанием нерасторжимости философии и христианской теологии. Он прямо объявлял философию служанкой веры. Свое понимание философии Дамаскин выразил в шести дефинициях: 1) постижение сущего; 2) познание вещей божественных и человеческих; 3) помышление о смерти; 4) уподобление Богу; 5) искусство искусств и наука наук; 6) любовь к мудрости; в последнем случае он вслед за Августином добавлял: «истинная мудрость есть Бог». Этот синкретический подход к философии открывал перспективу для любых интеллектуальных исканий, снимая проблему борьбы и противостояния направлений.
Из всех античных мыслителей Дамаскин отдавал предпочтение Аристотелю, чей силлогистический метод использовал для обоснования и систематизации христианского вероучения. Созданный им энциклопедический труд «Источник знания», охватывавший три части — «Диалектику», разъяснявшую логические понятия, трактат «О ересях» и «Точное изложение православной веры», — неоднократно переводился на Руси и в Болгарии. Среди переводчиков были такие славянские мыслители-книжники, как Иоанн Экзарх и князь A.M. Курбский.
2. Кирилло-мефодиевская традиция. Специфика освоения русичами греческой патристики определялась в первую очередь наследием первоучителей славянства Кирилла(826–869) и Мефодия(820–885). Из двух братьев-просветителей наибольшей склонностью к философии отличался Кирилл, прозванный за это Философом. Образование он получил в императорской Магнаврской академии в Константинополе. Его учителями были будущий византийский патриарх Фотий и знаменитый ученый Лев Математик. Под их руководством Кирилл обучился «диалектице и вьсемь философьскыимь учениемь», освоил светские науки, искусства — геометрию, астрономию, музыку и т. д. С большим пиитетом относился к каппадокийцам, особенно к Григорию Богослову, творения которого «оуче се изьоусть» (знал наизусть). Обладая огромным даром ритора и полемиста, Кирилл Философ еще юношей начал принимать участие в многочисленных диспутах, защищая учение восточного христианства. Он состязался с иконоборцами и иудеями, вел бурные дебаты с последователями пророка Мухаммеда, страстно обличал «трехъязычную ересь» римской курии.
Славянскому просветителю было свойственно сближение философии с моралью, этикой. Согласно его воззрениям, Бог равно облагодетельствовал всех людей одинаковой способностью к самосовершенствованию, поставивших между ангелами и животными. От животных их отличают разум и речь, от ангелов — гнев и похоть. И кто к тому приблизится больше, к тем и приобщится — к высшим или низшим. Все зависит от образа жизни, уровня знаний. В особенности необходима философия. Она указывает путь к истине, возвышает человека к Богу. Кирилл давал следующее определение философии: «Божиимь и человечьскыимь вещемь разоумь, елико может человекь приближити се Бозе, якоже детелию оучит человека, по образу и по подобию быти сотворыпомоу и» («Знание божественных и человеческих вещей, приближение, насколько возможно, человека к Богу и приучение его посредством добродетелей к тому, чтобы быть таким, как тот, кто создал его по своему образу и подобию»). Кирилл значительно сужал палитру философствования, намеченную Иоанном Дамаскиным, однако нельзя не признать, что это выражало его общую установку на секуляризацию мирской мудрости.
Кирилло-мефодиевская традиция, представленная именами таких блестящих мыслителей-книжников, как Климент Охридский, Черноризец Храбр (возможно, псевдоним болгарского царя Симеона), Константин Преславский, Иоанн Экзарх, в полном объеме вошла в древнерусское любомудрие, пробуждая в нем высокие общечеловеческие идеалы.
3. Светская литература. Помимо патристических трактатов философские идеи проникали на Русь в составе всевозможных исторических хронографов и флорилегиев — морально-назидательных сочинений.
В болгарском «Изборнике» (1073) с позиций аристотелизма излагалось учение о категориях, причем подробно обсуждались такие понятия, как материя, форма, естество и т. д. В «Хронике» византийского писателя XI в. Георгия Амартола, повествовавшей о библейских, вавилонских, персидских, римских и византийских правителях, немало интересного сообщалось «о философех и о риторех же» — Сократе, Анаксагоре, Демокрите, Зеноне Элейском и др. Но больше всего уделялось внимания Платону: цитировались его трактаты «Федон», «Горгий», «Законы»; резко осуждался Аристотель за критику «преславного мужа»; с похвалой отмечалось неприятие Платоном астрологии.