Лёлишна из третьего подъезда
Шрифт:
Горшков увёл ребят за кулисы. Бабушка увела Сусанну на место. Публика ещё долго не могла успокоиться.
И Виктор с Лёлишной не могли успокоиться. Им не терпелось узнать, почему милиционер устроил погоню, которую зрители приняли за очень смешной номер.
В цирке антракт, но нам с вами, уважаемые читатели, отдыхать некогда
Нам надо узнать, что происходит за кулисами, куда милиционер увёл ребят
Что же происходило за кулисами?
Там происходил смех.
Один Горшков
Между нами говоря, он до сих пор не знал, зачем он ловил Владика.
А Владик не знал, зачем он убегал.
— Вы прирождённый комик, — сквозь смех сказал Эдуард Иванович.
— Я прирождённый человек, — возразил Горшков, — по профессии милиционер. А вы из меня клоуна сделали.
Тут прибежала Лёлишна с Виктором, и все недоразумения были выяснены.
— В общем и целом, — мрачно произнёс Горшков, — здорово получилось. А в первом ряду товарищ майор с супругой сидит. Понимаете? Если меня уволят из милиции, — голос его дрогнул, — одна мне дорога осталась — в клоуны. И всё из-за вас!
— Вы ни в чём не виноваты, — сказала Лёлишна, — вы просто выполнили свой долг.
— И мы свой долг выполняли, — сказал Владик, — убегали сколько могли. А то, что посмеялись над нами, не беда.
— Смех — дело полезное, — добавил Петька.
— Смотря для кого, — ответил милиционер. — При исполнении служебных обязанностей смеяться нельзя. Пойду товарища майора спрошу, какого он теперь обо мне мнения.
Когда он ушёл, ребята рассмеялись, — не над ним, конечно, а просто так, весело им было потому что.
В клетках порыкивали львы, будто волновались перед выступлением, как артисты.
Верещали и пронзительно вскрикивали попугаи.
Мимо сновали артисты в ярких костюмах.
Рабочие проносили и катили какие-то диковинные сооружения, странные предметы.
Прибежала Эмма, протянула ребятам эскимо — каждому по штуке — и сказала:
— Это вам от Эдуарда Ивановича. Я выступаю сейчас первой, потом поеду сидеть с дедушкой, а Григорий Васильевич приедет сюда.
— Смотри, с лошади не грохнись, — проговорил Владик и покраснел.
— Это исключено, — ответила Эмма и, помахав рукой, убежала.
Ребята пошли в зрительный зал, где и увидели
Самый потрясающий номер нашей программы!
Смертельный трюк! ЗАТРЕЩИНА!
Барабаны — дробь!
— Противная бабка! Самая противная бабка на свете! Больше ни разу не возьму тебя с собой в цирк! — сквозь зубки цедила Сусанна.
А бедная младшая бабушка, самая послушная, вытирала слезы.
Ребятам стало неловко и стыдно за злую девчонку.
— У тебя совесть есть? — спросил Виктор.
— А тебя не спрашивают! А тебя не спрашивают! Вам хорошо: вы мороженое едите! А эта бабка не покупает мне! Денег жалеет! А сама пенсию получила! У-у-у, нисколько не люблю тебя, про-про-про-противная!
— Да, солнышко моё миленькое, нет у меня с собой больше денег…
— Жадина! Жадина! Жадина! Говядина!
И
тут ребята протянули руки.Виктор — на!
Лёлишна — на!
Владик — НА!
И даже Петька — НА, щука бесхвостая!
Все отдавали злой девчонке свои эскимо.
А она замахнулась…
И как ударит по Петькиному мороженому…
И не успел Петька ничего сделать, даже сообразить ничего не успел, как младшая бабушка, самая послушная, встала.
Ох, что сейчас будет…
Младшая бабушка, самая послушная, дала единственной, любимой, с музыкальными способностями внучке такую ЗАТРЕЩИНУ, что Сусанна втянула голову в плечики.
Да ещё закрыла глазки.
Да ещё прикрыла головку ручками.
Казалось, во всём цирке наступила тишина.
— Надоело, — сказала бабушка. — Всему, даже любви, есть предел. Марш за мной.
И направилась к выходу.
— Ба-ба-бабуленька… — всхлипнула злая девчонка и двинулась за ней следом.
— Наконец-то, — проговорил Петька, — за такое дело и эскимо не жалко.
Ребята по-братски разделили мороженое, заработали языками и ждали начала второго отделения.
А Лёлишна сказала:
— Кончилась у Сусанны счастливая жизнь. Сейчас её начнут воспитывать.
— Да пора бы уж, — сказал Петька. — Дрессировщика специального для неё нанять надо да кормить перестать.
— Что же сейчас с ней происходит? — весело спросил Виктор.
А на улице происходило следующее.
Бабушка шла, не оглядываясь, не обращая внимания на просьбы внучки пожалеть, простить, не сердиться, хотя бы — остановиться.
Устав ковылять в туфлях на высоких каблуках, Сусанна сняла их и несла в руках — вот была картина!
Люди только диву давались, глядя на неё.
Хорошо ещё, что обескураженная Сусанна не орала на всю улицу, как обязательно сделала бы раньше.
К тому же она просто боялась идти домой, словно догадывалась, что младшая бабушка, бывшая самая послушная, задумала что-то ужасное.
Надо вам сказать, что я не случайно употребил слово ЗАТРЕЩИНА. Это был не какой-нибудь там шлепок или лёгкий подзатыльник, а настоящий удар.
Им бабушка словно отомстила злой внучке за все ее капризы и издевательства сразу.
Сдаваться, между нами говоря, младшая бабушка не собиралась. И если бы сейчас Сусанна попробовала бы безобразничать, то получила бы удар еще сильнее.
И внучка чувствовала это.
Она и не пыталась запугать бабушку, как обязательно сделала бы раньше. Она пыталась разжалобить.
— Бабуленька, — слабым голоском позвала внучка, — я падаю. Ты слышишь? Падаю на твёрдый-твердый асфальт. Личиком вниз. Слышишь?
— Падай, — не оборачиваясь, ответила бабушка, — падай сколько тебе угодно.
— Но я же разобьюсь!
— Разбивайся!
— Потечёт кровь!
— Пусть течёт!
— А как же ты будешь жить без меня?
— Замечательно.
Тогда Сусанна обогнала её, загородила дорогу и спросила самым жалобным тоном, на какой только была способна:
— Ты ведь любишь меня?