Ленин (Глава 1)
Шрифт:
Ленин, уверовав в свою исключительность и избранность (конечно, никогда и нигде не заявляя об этом), свою «роковую» деятельность сопровождает выражением полной уверенности в своей политической и исторической правоте. Достаточно пролистать многочисленные тома переписки, записок, писем, телеграмм, как воочию убеждаешься: Ленин категоричен, как Мессия. Он верит, что его распоряжения единственно верны и спасительны для революции. Его интеллект господствует над умами соратников.
«Н.Т. Горбунову.
Поручаю Вам проверить, на основании каких законов и правил зарегистрировано в Москве, как сообщается в «Известиях» от 5 февраля, свыше 143 частных издательств, каков личный состав ответственных за каждое издательство…
Переговоры так же секретно
Если накануне революции Ленин трубил о свободе слова, печати, то теперь считает, что он и его партия могут и должны полностью определять: что люди должны читать, какой информацией пользоваться.
Безапелляционность его суждений в политических делах (а вся жизнь для него была окрашена только в политические цвета) стала со временем чем-то вроде нравственной нормы. Порой создается впечатление, что, «перепутав Добро и Зло», Ленин видит именно в традиционных добродетелях российского народа угрозу революции. Выступая 23 апреля 1924 года, Троцкий припоминал, что «Владимир Ильич говорил: «Главная опасность в том, что добер русский человек». И когда отпустили генерала Краснова, кажется, один Ильич был против освобождения, но, сдавшись перед другими, махнул рукой…»{58}
Это был человек иной морали, не общечеловеческой, не российской, не христианской. Самое интересное, что лидер с новой моралью сделал как бы сам себя. Ничто внешне не указывало, что Ленин не похож на других. Со стороны могло показаться, что это мелкопоместный барин с доходами средней руки. Ленин не любил «общежитий», «коммун», как свидетельствовал Валентинов. Он не переносил, когда «окна и двери не запираются и постоянно открыты на улицу». Он был скрытен. Он не любил, чтоб видели, как он живет. Валентинов пишет, что Ленин, говоря о матери, своих близких, становился сентиментальным. По его свидетельству, вечерами он любил подолгу рассматривать альбом с фотографиями своих родных. Не любил рестораны, хотя частенько бывал в кафе, но больше тянулся к домашней кухне. Мать в больших количествах слала ему за границу балык, семгу, икру. Жену и ее мать Ленин никогда не обременял домашними делами – всегда нанимал прислугу. В ссылке, в эмиграции, в России Ленина это никогда не смущало. Домашние работницы заботились о семье Ленина и после 1917 года (привычка!). Кстати, это стало нормой для всего высшего советского партийного руководства: челяди у них было не меньше, чем у старых царских сановников.
Ленина всегда раздражали бытовые неудобства, необходимость решать множество мелких партийных дел. Он любил отдыхать. В своем письме И. Арманд, с которой был наиболее откровенен во всех вопросах, отправленном в мае 1914 года, он пишет: «Как я ненавижу суетню, хлопотню, делишки и как я с ними неразрывно связан!! Это еще лишний признак того, что я обленился, устал и в дурном расположении духа. Вообще я люблю свою профессию, а теперь я часто ее почти ненавижу…»{59}
Ленин уже уверовал, что революционер-эмигрант – это «профессия».
Я никогда не слышал утверждений, что советские диссиденты, вынужденные покинуть СССР и изобличать коммунистический строй из-за рубежа, считали свое гражданское занятие, зов совести профессией.
Для Ленина со временем любимой станет профессия «вождя», только жаль, что она связана с хлопотами, заботами, склоками…
Ленин любил хорошо поспать, поесть. Любил отдыхать. Письма из-за границы полны упоминаниями, что они «готовятся поехать отдыхать» или уже где-нибудь отдыхают в горах.
Еще до болезни в Москве Ленин чаще других членов Политбюро брал неделю-другую для отдыха, не любил, когда нарушались его планы в этом отношении. Рукой Сталина написана записка на одном из заседаний высшей партийной коллегии: «Можно ли завтра часов в 12 устроить совещание? Если согласны, сообщу Троцкому. Сегодня уже поздно». Ленин тут же отвечает: «Нет. Завтра я отдыхаю и уезжаю»{60}.
Даже в ходе Гражданской войны и тем более после Ленин отдыхал
по нескольку раз в году. Иногда это было по его инициативе, иногда по настоянию врачей.Например, врач Гетке в августе 1921 года пишет в ЦК, что ввиду сильного переутомления Ленина следует «освободить его от всякой обязательной работы в течение не менее месяца, причем срок этот может быть продлен». Врач рекомендовал «прекратить телефонные переговоры», «посещение заседаний» и т. д. Немного позже, в этом же году, Ленин сам берет еще один отпуск, который продлевает затем на две недели, затем еще…{61}
Организм вождя, сформировавшийся на протяжении десятилетий в режиме свободной, вольной деятельности, явно давал сбои и не выносил перегрузок. Ленин все чаще и чаще покидал работу и ехал за город.
Ленин, живя за границей, был весьма внимателен к своему здоровью, при каких-либо беспокойствах тут же посещал врачей{62}. В списках зарубежных докторов числятся разные специалисты, в том числе и по нервным болезням.
Ленин был весьма аккуратен. На его рабочем столе всегда был порядок. Не терпел богемных замашек некоторых социал-демократов из России, подвизавшихся за границей. Бросив курить в юношестве, под влиянием матери, никогда больше не попадал в сети этого соблазна. Более того, не мог терпеть курение в своем присутствии.
В его жизни было немного случаев, когда среди его знакомых назревал конфликт, чреватый дракой. Ленин всегда тут же уходил. Был страшно осторожен, лично никогда не рисковал. После приезда в Москву у него всегда была постоянная охрана. После покушения – резко усиленная{63}. Как вспоминал Троцкий, у Ленина было твердое убеждение, что руководство должно быть «неприкосновенным», не допускать в отношении себя никакого риска{64}.
В воспоминаниях его современников, соратников облик «зарубежного» и «российского» Ленина предстает как очень «правильный»; это человек без каких-либо внешних аномалий: трезвенник, уравновешен, пунктуален, рассудочен. Даже немногие увлечения у него были обычными. Например, охота. Правда, по приезде в Россию лишь несколько раз Ленину удавалось выехать с ружьем в лес.
На одном из заседаний Совнаркома в марте 1922 года Е. Преображенский написал записку Ленину, интересуясь его успехами на последней охоте: «Владимир Ильич! Говорят, Вы имели сногсшибательные успехи на заячьем фронте?» Ленин тут же ответил: «Неуспех. За весь отдых ни одного выстрела! Увы!»{65} Может быть, Председатель Совнаркома в этот момент вспомнил, что «сногсшибательные успехи на заячьем фронте» он имел лишь в Шушенском, в сибирской ссылке. Надежда Константиновна вспоминала, что «позднею осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники»{66}. Крупская явно подает эти охотничьи детали как некие доблести Ильича, от которых сегодня, право, становится как-то не по себе.
Ленин был многолик. С одной стороны, заботливый семьянин, регулярно посылающий многочисленные письма с неизменным обращением: «дорогая мамочка», «дорогая Маняша», «дорогой Митя», «дорогая Анюта». Заботливый товарищ, предписывающий Сталину больше «отдыхать, не вставая», а для Рыкова устанавливает решением Политбюро «молочную диету»; не гнушается вопросом – как с геморроем Карахана. Аккуратист, любящий все земное в меру, очень ценящий свое здоровье и спокойствие.
И с другой стороны – человек, исподволь готовивший себя к роли вождя, лидера революции, руководителя нового государства. Троцкий писал, что «с момента объявления Временного правительства низложенным, Ленин систематически и в крупном, и в малом действовал как правительство»{67}. Его совсем не заботило, что народ никогда не уполномочивал большевиков руководить Россией и лично его – возглавлять правительство. С захватом власти в нем сразу проснулись, рельефно проявились как бы дремлющие черты его морального облика: максимализм, беспощадность, непреклонность, решимость, готовность пожертвовать всем во имя власти.