Ленин (Глава 1)
Шрифт:
Как мог народ почувствовать, что собой представляет этот представительный орган? Еще ни газеты, ни другие средства информации не оповестили о ходе заседания даже столицу! Оказывается, распуская Собрание, большевики «исполнили волю народа!». С легкой руки Ленина впредь и на долгие десятилетия партийная власть узурпировала право все творить от имени и по воле народа… Ленин, готовя проект декрета, текст своей речи, посвященные роспуску органа, с которым так много связывалось надежд, успел между делом 6 января написать и статью «Люди с того света». На все лады автор статьи «раскладывает» Чернова и Церетели, которые весь пафос своих речей посвятили призыву: «Да не будет гражданской войны». А Ленин повернул по-другому: либо победа в гражданской войне – либо гибель революции{294}.
Чернов, как
«В ознаменование исторического момента эту стенограмму подписывают:
Председатель Учредительного собрания
Виктор Чернов,
Члены: Евсеев, Рабинович, Ефремов, Кузнецов,
Роговский, Бунаков…»{295}
и далее подписи многих других депутатов.
Троцкий позже в издевательской форме запишет: «В лице эсеровской учредилки Февральская республика получила оказию умереть вторично…»{296} Здесь же второй вождь большевизма счел нужным сделать сравнение: «Чернов есть эпигонство старой революционной интеллигентской традиции, а Ленин – ее завершение и полное преодоление». Видимо, Троцкий прав, если под «преодолением» понимать попрание, отрицание, искажение. Старая русская интеллигенция, несущая на себе крест духовного бунтарства, была совестливой, честной, неподкупной, идеалистичной. Ленин «преодолел» эти «слабости», явив собою тип нового интеллигента-марксиста: беспощадного прагматика, фанатика утопической идеи, считающего себя вправе на любые эксперименты, благо главная цель – власть – достигнута.
Чернов, Мартов, Дан, другие русские интеллигенты-социалисты отличались от Ленина в главном: они хотели добиться достойной человека жизни без применения насилия, с использованием всего мирового демократического опыта. А Ленин думал не о человеке, а о « массе », для которой хотел создать конструкцию коммунистической жизни, рождавшуюся в его голове. Борясь с идущей диктатурой, российские социал-демократы небольшевистского типа видели на горизонте призрак грозной тоталитарности. Можно считать пророческими слова В.М. Чернова, сказавшего: «Охлократическое вырождение революции может легко кончиться каким-нибудь цезаризмом»{297}. К несчастью для России, его пророчество сбылось.
На этом можно было бы и остановиться, говоря о роли Ленина в печальной судьбе Учредительного собрания. Но осенью 1918 года ему стало известно, что Карл Каутский написал брошюру «Диктатура пролетариата». Ее ему прислал Боровский из Скандинавии. В ней патриарх европейской социал-демократии откровенно, но весьма корректно пишет о диктаторстве большевиков. Каутский, например, оспаривая ленинский тезис о том, что Советы являются более высокой формой демократии, чем Учредительное собрание, не без иронии замечает: «Жаль только, что к этому выводу пришли (большевики. – Д.В. ) лишь после того, как оказались в меньшинстве в Учредительном собрании. Раньше никто не требовал его более бурно, чем Ленин».
Читая Каутского, Ленин негодовал – он не привык к критике в свой адрес. Сам вождь считал, что может разносить кого угодно и как угодно, но не переносил критических личных уколов, особенно если они были верны. А Каутский весьма точно, аргументированно и вместе с тем корректно показал глубокий антидемократизм большевиков и самого Ленина. Вождь Октября не мог этого пропустить.
На фронтах гражданской войны шла изнурительная борьба, которая несла реальную угрозу поражения Советам; республика страдала от жестокого голода, бандитизма, террора; ныла рана в плече у самого Ленина, но Председатель Совета Народных Комиссаров, отодвигая множество государственных забот, садится за книгу «Пролетарская революция и ренегат Каутский».
Он должен был ответить обидчику! Думаю, этот почти стостраничный труд может характеризовать в целом «научный» стиль Ленина. Прагматизм и безапелляционность в суждениях, больше имеющих отношение к политике, нежели к теории, сопровождаются такой бранью, что трудно поверить, русский ли интеллигент все это писал. Мэтр К. Каутский бесчисленное количество раз называется «иудушкой Каутским», «ренегатом», «мошенником», «слепым щенком», «сикофантом буржуазии», «негодяем», «подпевалой мерзавцев и банды кровопийц», «филистером-мещанином» и т. д. и т. п.Приходится лишь удивляться, как даже мы, со своими мозгами, схваченными обручем марксистского догматизма, не увидели беспомощности этого легковесного и скандального памфлета! Поразительно, что, превосходя самого себя в брани, Ленин обвиняет Каутского, достойного «помойной ямы ренегатов!», в «презренных приемах», «гнусной лжи».
Чтобы знать Ленина, подлинного, настоящего, не обязательно было ждать вскрытия «ленинских тайников». Даже опубликованный Ленин, если бы наша мысль не была парализована многолетней пропагандой, мог давно выглядеть в наших глазах иным…
Еще в 1918 году В. Медем писал: «Есть нетерпеливые люди, которые думают, что без Учредительного собрания можно скорее и легче всех осчастливить. Но еще никогда и никого насильно счастливым не сделали. На месте народовластия возникает самозванство»{298}.
Октябрь оставил глубокий, вечный шрам на ковре российской истории. Он еще более рельефно виден на фоне рваных ран гражданской войны, в которую страна после империалистической бойни и революционного катаклизма погрузилась почти на три года. Все хотели распоряжаться Россией, вместо того чтобы служить ей.
Глава 4 Жрецы террора
Гражданские войны целиком принадлежат самой иррациональной стихии революции.
Николай Бердяев
Власть в руках Ленина оказалась сказочно легко. Без баррикад, кровавых сражений, интервенции высшая власть в государстве перешла к людям, которые обещали очень быстро сделать людей счастливыми: дать мир, землю, свободу. Согласно каноническим марксистским схемам все представлялось просто: ликвидировать частную собственность, сломать буржуазное государство, заменить армию вооружением народа, выдвинуть к руководству рабочих (можно и «кухарок»), огласить все тайные договоры, провозгласить право народов на самоопределение, установить в обществе жесткий социальный контроль, утвердить диктатуру большинства. Казалось, Ленин своими трудами, наподобие «Государство и революция», предусмотрел все. По созданным чертежам нужно было лишь построить социалистическое здание. Но оказалось, что жизнь гораздо сложнее начерченных ленинских схем. Надвинулся голод, встали многие заводы, крестьяне прятали хлеб, армия рассыпалась, бесчисленные банды правили в России свой бал… Страна погрузилась во мрак и хаос.
Ленин быстро почувствовал, что только «железная рука» диктатуры спасет его революцию. Выступая на заседании ВЦИК 14 (27) декабря 1917 года, Ленин подчеркнул, что нельзя победить «без диктатуры пролетариата и без наложения железной руки на старый мир»{1}. И эту руку «накладывали». Вводили трудовую повинность, облагали буржуазию бесконечными поборами, «чистили» учреждения, требовали от «осколков старого мира» всевозможные справки о «выполненном общественно-полезном труде», уплотняли буржуев в их квартирах, постоянно грозили новыми и новыми карами. Казарменные порядки тихо вползали в многочисленные комиссариаты, конторы, Советы, пролетарские органы.
Троцкий вспоминал, что, когда Ленин узнал о протесте наркома юстиции Штейнберга против использования насилия, репрессий как способа решения социальных проблем, Председатель Совнаркома воскликнул:
– Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?
Это был период, когда Ленин при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора… Такие тирады можно было слышать десятки раз на дню, и они всегда метили в кого-нибудь из присутствующих, подозреваемых в пацифизме.