Ленин. Вождь мировой революции (сборник)
Шрифт:
Просторные вестибюли были заполнены людьми, лампы сверкали. Маленькие группки людей стояли повсюду, некоторые спокойные и словно оглушенные, другие кипели от ярости и тревоги. Очевидно, никто не подозревал, что немцы будут выдвигать такие условия, как эти.
К тому моменту, когда статьи Ленина были опубликованы, поддержка его точки зрения росла. Его тезисы, которые должны были появиться в напечатанном виде на следующее утро, ходили по кругу и страстно обсуждались. Никогда, прежде или после, я не видел людей в таком напряжении. И мы все разделяли это волнение. Депутаты свободно говорили, если вообще выступали. У некоторых был ошеломленный вид, и не многие смотрели на меня невидящим оком. Госпожа Коллонтай, обычно приветливая и разговорчивая, прошла мимо меня словно в трансе.
Прайс описывает впечатление, произведенное
«Борьба явно безнадежна. Однако это, кажется, лишь поднимает героический дух в груди некоторых большевиков и левых эсеров. Госпожа Коллонтай, комиссар государственного призрения, в этот момент была занята жестоким осуждением Ленина, которого она задержала для утомительных излияний за трибуной, обвиняя его в том, что, опубликовав свой тезис, он изменил революции.
– Довольно этого оппортунизма! – кричала она. – Вы советуете нам делать то же самое, за что вы все лето осуждали меньшевиков, – за то, что они идут на компромисс с империализмом.
Ленин, спокойный и сдержанный, поглаживал свой подбородок и смотрел в пол. Тем временем порывистый буревестник, Радек, нервно ходил туда-сюда за трибуной; лицо его было бледно, глаза налиты кровью… Он попросил слова и в резких словах объяснил с трибуны, что подписание такого мира будет означать моральное банкротство русской революции и передачу Восточной Европы прусской реакции… После Радека настала очередь лидера профсоюзов Рязанова, который страстно отклонил идею подписать мирный договор и сказал, что для революции будет лучше сойти на нет с честью, чем закончиться позором. Казалось, никто не был готов говорить в пользу подписания, и выглядело так, словно идеалисты могли победить.
И тогда встал Ленин, спокойный и холодный, как всегда. Никогда еще подобная ответственность не падала на плечи какого-нибудь человека. И все же будет ошибкой предполагать, что его личность была самым важным фактором в этом кризисе. Сила Ленина в это время и во все последующее время лежала на его способности понимать психологию, сознательную и бессознательную, российских рабочих и крестьянской массы…»
Речь Ленина возымела действие. «Никто не нашел в себе мужества ответить, потому что все, казалось, чувствовали в сердце, что Ленин прав». Однако когда к заседанию в два часа утра присоединился в полном составе Центральный исполнительный комитет Советов и еще добавились фракции меньшевиков и правых эсеров, левые эсеры, от имени которых выступал Камков, собрание признало правильность изложенных в тезисе Ленина фактов. При этом отказалось согласиться с подписанием мира, предпочитая углубиться в тыл и проигнорировать наступление германцев. Если бы окончательное решение было иным, левые эсеры не стали бы сопротивляться ему, но сбросили бы правительство.
Прайс пишет, что было пять утра, а не четыре тридцать, как указывают некоторые историки, когда было решено провести свободное голосование, на которое не оказывала бы влияния партийная дисциплина. Подсчитали число рук: 116 за подписание мира, 84 против, 24 воздержались, если следовать за Карром. Подсчеты Прайса таковы: 112 за, 84 против, 24 воздержались. Немцам тут же была направлена телеграмма.
Даже после того, как Чичерин и Сокольников, в качестве членов новой делегации по проведению переговоров о мире, подписали 3 марта мирный договор, который должен был быть ратифицирован Всероссийским съездом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, – немцы продолжали наступать. Мы жили в ежечасном ожидании катастрофы. Ленин круглосуточно посылал беспроводные телеграммы в провинциальные Советы, находившиеся на каждой территории, в которых объяснял, что в то время, как Центральный исполнительный комитет принял тяжелый ультиматум немцев, чтобы остановить их наступление, они должны голосовать за этот договор на чрезвычайном съезде, который будет созван так скоро, как это возможно. К этому к времени мы уже знали, что думали рабочие на огромных заводах. Большевики, находившиеся в оппозиции к Ленину, направились в Выборг, чтобы собрать голоса через день после того, как Центральный исполнительный комитет
принял решение. Они вернулись, признав, что рабочие считали, что сопротивление невозможно; почему они должны одни пытаться, если крестьяне не с ними? Но по мере того, как наступление немцев продолжалось, рабочие начали мобилизоваться в Красную гвардию, и опять их можно было увидеть с ружьями, перекинутыми через плечо, с лопатами, кирками, ножами и прочими удобными подручными инструментами; они маршировали к Балтийскому вокзалу и готовились рыть траншеи вокруг Петрограда.Через неделю из провинции потоками стали поступать ответы на телеграммы Ленина, и, как было напечатано в «Известиях», в них подтверждалось почти безошибочное знание Лениным психологии и образа мышления большинства крестьян. И опять же одинокий голос, раздававшийся против голосов почти всех членов правящих группировок, не говоря уже о правых меньшевиках и правых эсерах, которые, казалось, страстно желали сражаться против немцев или получить на это приказ, был поддержан 85 процентами населения России.
По мере того как немцы продолжали наступать, очевидно намереваясь захватить как можно больше земли, прежде чем дипломаты подпишут договор на усеянной дотами линии, из Петрограда начиналась спешная эвакуация. Когда германская армия, наконец, остановилась, все вздохнули с облегчением. По крайней мере, рабочие красного Питера были спасены – хотя бы на время; а продвижение пошло более медленным шагом…
Голосование за ратификацию договора состоялось на IV Съезде Советов поздно ночью 16 марта. За «грабительский мир», как его часто описывал Ленин, было 782; против – 261, воздержались 115. В числе воздержавшихся были Бухарин и его последователи, выступавшие за революционную войну.
«Необходимая передышка», долгая или короткая, была именно тем, что так было нужно людям. И опять же подтвердился гений Ленина, умевший читать их чаяния.
…В конце марта или в начале апреля, поработав над своими записками примерно до полуночи в отеле «Националь», я вышел, чтобы немного прогуляться и глотнуть свежего воздуха. Ночь была теплая, по сезону, но небо затянуто облаками. В нескольких сотнях ярдов от отеля, на тускло освещенной Моховой, я услышал шаги, и вскоре вырисовались фигуры Ленина и Крупской, которые гуляли, взявшись за руки.
Ленин сразу же узнал меня, и на мой обычный вопрос «Как дела, товарищ Ленин?» – ответил:
– Немного устал сегодня, должен признаться. Слишком длинное совещание! Слишком много выступающих!
– И, – добавила Крупская, – слишком много разговоров после собрания и пожимания рук с товарищами.
Тем не менее он был в своем привычном настроении. Я прошел с ними до отеля, а Ленин тем временем спрашивал меня о здоровье и самочувствии. Несмотря на то что я немного нервничал, пока мы не дошли до освещенных окон гостиницы, я все же сумел рассказать какой-то смешной эпизод, и Ильич затрясся от смеха. Он спросил меня, хочу ли я войти, однако я оставил их у дверей и пошел по коридору к своей комнате.
На несколько минут я ощутил, что должны были бы испытывать телохранители Ленина, тем более что большевики постоянно убеждали его, что ему необходимо иметь охранника. Какая бы страшная ответственность пала на этого человека!
Ленин всегда вел опасную жизнь. Когда в апреле 1917 года он вернулся в Россию, он не ожидал увидеть там полную энтузиазма толпу, встречавшую его; он думал, что по прибытии его могут посадить в тюрьму. В этом он совершенно отличался от большинства революционеров, возвращавшихся из изгнания и считавших, что наступил конец их бедам. Они достаточно хлебнули тягот, неприятностей в жизни, и их нельзя винить за то, что они хотели немного передохнуть, обналичить свое революционное прошлое. Поэтому они спускали паруса и могли довольствоваться Февральской революцией, которую сделал народ без их участия.
У Ленина все было наоборот. Он понимал, что его программа во многом неприемлема для общества в апреле, или для других партий, или даже для его собственной, и он прекрасно понимал, какая опасность этой программе угрожает. Он придерживался ее, хотя и не был слишком твердолобым; в Ленине не было бравады. Когда в июле ему грозила опасность, он отправился в укрытие, хотя и с неохотой (он прятался в подполье и в 1905 году). Ленин и в опасности мог быть спокойным – тогда он написал «Государство и революция», пока не почувствовал, что пришло время действовать.