Ленин

Он вынул из кармана тетрадь и начал писать.

К нему приблизился Троцкий и смотрел с недоумением.

— Пишу статью, что-то вроде нашего манифеста; он должен стать основой нового законодательства, — ответил Ленин на молчаливый вопрос товарища. — Сделайте все, чтобы эта статья завтра же была в газетах.

— Я окружу типографию «Правды» батальоном Павловского полка, и номер с вашей статьей выйдет, — сказал Троцкий.

Ленин начал смеяться, потирать руки и повторять:

— Пусть будет и так, если иначе нельзя!.. — Пусть будет так!

Он закончил и передал исписанные листки Троцкому.

Коснулся его плеча и спросил:

— Как мы будем называть наших министров? Министрами называть нельзя. Это старый и ненавистный титул! Подумайте только! Министр Плеве, министр Горемыкин, министр Керенский… К черту! Это никуда не годится! Само такое словосочетание может пробудить недоверие в массах и погубить все дело. Министр — это проклятое, трижды проклятое слово!

— Может… «народными комиссарами»? — предложил Троцкий.

— Народный комиссар?.. — буркнул Ленин. — Народный комиссар… Может, и неплохо?.. Пахнет революцией, а это для масс основное… Народный комиссар!.. Очень хорошо!

Он потер руки и со смехом сказал:

— Я уже писал в наших газетах «Удержит ли пролетариат в своих руках власть». Что власть будет взята — на этот счет не может быть никаких сомнений. Но как ее удержать — это надо объяснить массам…

— Это дело следующее, сначала мы должны прийти к власти, а потом…

Ленин нахмурил брови, и гнев зажег холодные огни в его раскосых глазах.

— Ничего на потом! Все сразу!.. Я знаю, что необходимо предпринять. Только я не уверен в Центральном комитете коммунистической партии и разных соглашателях. Может, им захочется играть в сентиментальность и буржуазную правоверность? К черту! Я еще за границей все для себя спланировал. Я знаю русский народ снизу доверху. Наверху господствуют утопия и отсутствие воли, затем — пропасть, а на дне — нетронутые, спящие силы! Наша задача — разбудить их. А дорога, ведущая к достижению цели, очевидна, это не дорога даже, а утрамбованное шоссе!

Троцкий наклонил голову и вопросительно посмотрел на друга.

— Каким путем мы пришли к событиям сегодняшнего дня и в этот зал? — продолжал Ленин. — Путем понимания невысказанных устремлений масс и согласия с требованиями их инстинктов. Они были измучены и подавлены войной, поэтому мы выдвинули лозунг: «Долой войну!» Крестьяне неохотно смотрели на то, что у них забирают людей от плуга, поэтому лозунг наш совпал с их убеждениями, а когда мы выдвинем следующий — «Земля — крестьянам», они душой и телом перейдут на нашу сторону. Рабочие, столько раз и так долго обманываемые социал-демократами, лишенные надежды на улучшение быта, моментально примкнули к нашим рядам, над которыми развевали красные знамена с надписями — «Контроль над трудом и продукцией — в руки рабочих». Теперь мы дадим им еще больше.

— А буржуазия, интеллигенция? — спросил слушавший этот разговор старый, бородатый рабочий.

— Она должна погибнуть! Мы, товарищ, сметем этот класс с пути победившего пролетариата! — воскликнул, сжимая кулаки, Ленин.

— А! Наконец-то! Наконец-то я дождусь часа мести! — крикнул рабочий. — За нищету всей жизни, за то, что радость убили еще в детстве, за дочку-проститутку, за…

Ленин подошел к нему, положил ему руки на плечи.

Он долго всматривался в его глаза, а потом сощурил веки и сквозь зубы прошептал:

— Вы отомстите, товарищ, со всей силы, сначала и до конца! Я дам вам такую возможность. Как вас зовут?

— Петр Богомолов. Кузнец с фабрики в Обухово…

— Товарищ Богомолов, когда власть будет в наших руках, напомните мне о нашем сегодняшнем разговоре, я дам вам возможность отомстить до предела, досыта, а если бы вы пришли ко мне с вашей дочерью — то и ей дам!.. Пускай отыграется на врагах пролетариата за свою нищету и позор!..

В этот момент из-за огромных окон зала прилетел и потряс, зазвенел стеклами сухой треск далекого залпа.

Все замолчали и задержали дыхание.

Слышно было только как бьются сердца.

С разных сторон долетали отдельные отзвуки выстрелов, сливались с залпами и замирали. Где-то застрекотал пулемет. Еще один… еще…

По темному небу скользнуло белое жало прожектора, и сразу за ним грохнул пушечный выстрел. С жалобным звоном задрожали оконные стекла, и погасла стоящая на столе электрическая лампа.

— Это — «Аврора»! — воскликнул Зиновьев. — Бомбардирует крепость!

— Наконец-то началось! — вздохнул Ленин и, развернув плечи, потянулся.

С сощуренными веками и открытыми толстыми губами он был похож на большого хищного зверя.

— Началось… — ответили ему шепотом сидевшие за столом люди.

— В добрый час! — отозвался торжественным, восхищенным голосом кузнец и набожно перекрестился.

Ленин топнул ногой и обратил на него злобное, полное пренебрежения лицо.

— Не приходите ко мне, товарищ, потому что ничего я для вас не сделаю! — прошипел он. — Вы раб старых, парализующих, глупых, ядовитых предрассудков о Боге. Из вас такой же революционер, как из меня митрополит!

Он плюнул и пошел к выходу из зала, выкрикивая:

— Суханов, я иду к вам вздремнуть…

Однако кузнец встал у него на пути и пробурчал:

— Я вам попов резать и душить вот этими руками помогу, потому что они помогали царям угнетать нас… Но Бог — это другое. Он обращается к человеку…

— Если Он говорит вам, то Его и слушайте, а от меня отстаньте! — перебил его Ленин.

— Да! Он говорит со мной голосом души… где-то там, глубоко… Ой, не говорите так, товарищ Ленин, не говорите так гордо, потому что не раз еще услышите Его, когда тяжело вам будет, а мысль, как заблудившийся, изголодавшийся нищий, будет стоять на перекрестке дорог, не зная, куда идти — направо или налево. Ой, не говорите! Бог — это большое дело!

Ленин ничего не ответил. Даже не посмотрел на говорившего.

Рабочий стоял еще минуту и смотрел на него и, ворча, быстро вышел из зала.

— Темный, глупый, обманутый церковью скот! — сказал Ленин и, обращаясь к Троцкому, добавил: — Вы слышали, с какой ненавистью звучал голос этого старца, когда он говорил о мести? Это был зов инстинкта! Его использование приведет нас к победе!

— А если все инстинкты темного, еще дикого народа вырвутся наружу? — спросил стоявший рядом Зиновьев.

К этому разговору прислушивался высокий, худой человек с впавшей грудью. Его лицо постоянно сжималось и вздрагивало. Холодные, отсутствующие глаза его оставались открытыми, неподвижными. Он подошел и с бледной улыбкой на лице обронил сквозь стиснутые зубы:

— С этим можно справиться! Задушить, запугать террором, какого мир еще не видел, террором, применяемым во имя идей, стоящих выше, чем влечение инстинкта… Только надо придумать такие идеи, вбросить их, чтобы они лопнули в толпе, как адская машина, с грохотом, огнем, кровью.