Ленинград-28

— Ага — удовлетворенно кивнул Пацюк. — Тогда второй тебе вопрос — как засунуть слона в холодильник в четыре приема?

Панюшин пожал плечами.

— Открыть холодильник, вытащить жирафа, засунуть слона, закрыть холодильник.

Пацюк ощерился крысиной улыбкой.

— Ну вот, а говоришь, что дебил…

Ничего такого Панюшин не говорил, но на всякий случай не стал спорить.

— Так, третий вопрос. Лев собрал, значит, всех зверей на собрание. Кто не пришел?

Юрий задумался. В вопросе чувствовался подвох. Но какой? Он осторожно взглянул на майора — тот вновь пододвинул тетрадь, и принялся что-то черкать дешевой шариковой ручкой.

— Сам лев не пришел — выдавил, наконец, он.

— Это еще почему? — заинтересовался Пацюк.

— Ну, это… — застеснялся Панюшин. — Он же царь зверей — хочет, приходит, хочет не приходит…

Пацюк удивленно отодвинул тетрадь.

— Нет, все-таки дебил. Как фамилие твое?

— Панюшин — огорченно ответил Юрий.

— Не пришел слон. А знаешь почему?

— Почему? — послушно переспросил Юрка.

— Да потому, нахер, что в холодильнике сидит! — заржал Пацюк, вытаскивая из пачки сигарету. — Куришь?

Юрий кивнул.

— Н-да…

Майор покрутил между пальцев не зажженную сигарету, и аккуратно положил ее на краешек пепельницы.

— Ладно, последний вопрос. Тебе нужно перебраться через речку. В речке обычно водятся злые крокодилы. Моста нет. Что делать будешь?

И тут Панюшина осенило.

— Дык крокодилы на собрании у льва, наверное…

Пацюк открыл рот. Посмотрел на Юрку, словно увидел инопланетянина. Панюшин с испугом взглянул на кабинетного крыса. Неужели ошибся? Майор закрыл рот, и потянулся за сигаретой. Закурил, выпуская дым неряшливыми кольцами.

Тишина действовала на нервы. В кабинете пахло сыростью. И грызунами.

— Ведь правильно? — не выдержал первым Панюшин.

Пацюк равнодушно кивнул. Не спеша, затушил сигарету и откинулся в кресле.

— Иди, погуляй пока — майор махнул рукой в сторону двери.

Юрий на негнущихся ногах поплелся к выходу.

— Стой!

Панюшин медленно опустил ногу. Оглянулся.

Пацюк вышел из-за стола.

— Зовут-то тебя как, Панюшин?

— Юрка.

— Юрий, значит — наклонил голову Пацюк. — Меня тоже Юрием кличут. Ну, давай тезка, иди, покури. Заглянешь, через часок. Разговор будет…

* * *

Панюшин вывалился из квартиры, сжимая драгоценную карту. Позади остались живые и мертвые. Последних больше…

В организме каждого более-менее вменяемого члена общества присутствует орган, ответственный за выработку специального гормона ссыкливости. Даже самый здоровый мужлан, в глубине чувств подвластен действию того самого гормона. И скисает на глазах, когда более наглый сородич без всякого зазрения совести бьет по сопатке вчерашнего супермена.

В самом Панюшине, данный орган некогда занимал доминирующее положение. Выбрасывал зараза в кровь ненужный гормон, занижал самооценку. Но ведь отучили Юрку. Помогли тренировками, или еще чем-то, сейчас не вспомнить.

Как бы там ни было, Юрка не боялся. Небольшой тремор имел место быть, но скорее, как реакция организма на стресс. Нечто вроде переключения с рабочего режима на холостой — только не сразу, а постепенно.

Лестничные пролеты Панюшин проскочил все более замедляя темп. Вышел из подъезда уже полностью расслабленным. В голове крутились отголоски содеянного — Юрка так и сяк прогонял ситуацию, анализируя, подмечая неточности и неправильности. Быть может, в будущем, это поможет заработать дополнительные баллы. Сноровка уже не та, что раньше — какая она должна быть Юрка вряд ли вспомнит, знает только, что время не щадит никого.

В квартире полно отпечатков Панюшина — но это ерунда. Он никто — гражданин мира, без жилья, без документов, без прошлого и возможно без будущего. Юрка живет настоящим, не думая о том, что впереди, пусть и тоскует о том, что было когда-то.

Плохо то, что местечковые бандюки сумели выследить Юрку. Но это уже издержки сделанного выбора — городишко небольшой, и пускай всем начхать друг на друга, все равно каждый на виду. Панюшин постарается, чтобы этого больше не произошло.

Постарается от души.

Заскочив в автобус, Юрий прислонился лбом к холодному стеклу. За окном пробегали серые пятиэтажки, а в голове Юрия трезвонил на все лады маленький, но противный звоночек: давай дружок, время идет, шевелись, не останавливайся…

Быть может самое время наведаться по местам боевой славы?

К старухе Юрий пошел не сразу. Встал на две остановки раньше, прошелся, отмечая подозрительные детали. Вроде чисто, но подстраховаться лишний раз не помешает.

Подошел к забору. Посмотрел в щелку — ничего не разобрать. Толкнул хлипкую калитку, прошелся по двору, оглядел по-хозяйски — черт знает что. Такое ощущение, что он прожил здесь всю жизнь, а начинаешь вспоминать — так вроде все как в первый раз. Подобная двойственность ощущений отвлекала и могла оказаться отвлекающим фактором. Ну-ка Панюшин, вспоминай…

Решение пришло мгновенно. Крыша у мазанки была старая — кое-где сквозь лопнувший шифер проглядывала порыжевшая толь. Юрий запрыгнул на покосившуюся собачью конуру (самой собаки внутри не оказалось — околела видать давным-давно), оказавшись вровень с низкой крышей. Ухватился большим и указательным пальцами за торчащую головку ржавого шиферного гвоздя и одним резким движением выдернул его.

Тенью слетел вниз и постучал пальцем в окно.

— Открывай хозяйка. Гости пожаловали…

В доме что-то стукнуло. Раздался скрип отодвигаемого засова, и в узкую щелку дверного проема глянул любопытный старушечий глаз. Юрий не сплоховал — всадил в него гвоздь по самую шляпку, одновременно толкнул дверь.

Старуха не успела упасть — Юрий подхватил грузное тело, и потащил вовнутрь. Вернулся, аккуратно прикрыл дверь, щеколду задвигать не стал. Постоял у окна в прихожей, подглядывая из-за грязной, закопченной занавески. Никого…

Как только хозяйка дома перестала мычать и сучить ногами, Юрий не выдержал, и принялся срывать с нее одежду. Отбросив смердящие тряпки, он овладел старухой, после чего с отвращением поднялся, пытаясь не дышать носом. Это было похоже на вспышку — начиная с той самой минуты, когда Панюшин запрыгнул на собачью будку.

Он оглянулся — на секунду показалось, что он в доме не один. Быть может непутевая старухина душа, покинув старое тело, все еще оставалась поблизости, наблюдая за Юркой.

Панюшин скривил лицо в некое подобие улыбки — в подобную чушь он, конечно, не верил, с другой стороны участие в проекте само по себе казалось дурным сном. Все та же чертовщина, просто подведенная под научное обоснование. Еще неизвестно, что хуже — поповские бредни, или кошмарные реалии сумасшедших мудаков в белых лабораторных халатах.