Ленинград — срочно...

— А накладные?

— В том-то и дело, что никаких накладных у нас нет, — горько усмехнулся комбат. — Собирались Купрявичюса посылать как добытчика, у него связи были… Но не судьба. А вы все-таки с ним вместе работали до войны. Надеемся, что сможете использовать старые контакты со специалистами. Должны люди войти в наше положение.

— Но это же явная авантюра! — разволновался Горелов. — Кто же мне просто так лампы выдаст?

— Это приказ! — безапелляционно оборвал его Бондаренко. — Не выполните — пеняйте на себя!

Осинин, провожая начальника мастерской, попытался мягко объяснить суть предстоящего задания:

— Пойми, Эдуард, во что бы то ни стало надо выбить хотя бы пять колб и десяток ремкомплектов к ним. На заводе должны тебя помнить, по крайней мере, там наверняка слышали о таком инженере Горелове. И приедешь ты не со стороны, а из Ленинграда, из блокадного, борющегося. Кто же тебе откажет? Соловьев пообещал, что нашу просьбу поддержит техуправление наркомата…

Однако в пути Горелова не покидали сомнения. Он был мрачным, хмурым, как Ладожское озеро, по которому шли они с Ульчевым на утлом суденышке. Моросил холодный дождь, волны окатывали палубу, лейтенанта тошнило, а Горелову было невмоготу и от тесной рубки, в которой они пристроились, и от стонов Ульчева, и от штормовой качки, а больше всего от мучившего его вопроса: кого молить в Москве о помощи, к кому обратиться?

Он вспомнил Альгиса Купрявичюса. Тому было бы проще. Его имя в электропромышленности действительно знали. Жаль, погиб такой изобретатель ламп, никого не щадит война…

До Вологды добирались на паровозике — «кукушке», который медленно тащил порожний состав, растянувшийся, казалось, до самого горизонта. Они забрались на платформу, без толку прячась от дождя и ветра — продувало со всех сторон. Ульчев считал, что им крупно повезло с товарняком.

— Нет, нет, обратно будем по-другому добираться, — кричал он Горелову, чтобы тот его услышал сквозь грохот движущегося поезда. — Вы только колбы достаньте, товарищ воентехник, а уж я их довезу, будьте спокойны. Но на пароходе — ни в коем случае!

Горелов усмехнулся в ответ:

— Конечно, подождем, пока лед скует Ладогу. На машине озеро и переедем.

Ульчев, не расслышав, переспросил. Но Горелову не было охоты пускаться в рассуждения о надежности существующих видов транспорта. Его напугала мелькнувшая мысль: «А вдруг и вправду придется до зимы обивать пороги, чтобы заполучить колбы? Нет, этого нельзя допустить!»

В Вологде едва они сказали военному коменданту о том, что едут из Ленинграда, как открылась «зеленая улица». Им даже билеты на поезд до Москвы выделили в спальный вагон (хотя среднему начсоставу предписывалась жесткая плацкарта). В столовой — отвели душу. А вокруг — расспросы, подбадривающие слова… Нет, с Ленинградом и ленинградцами вся страна!

Горелов чувствовал себя от радушного приема не в своей тарелке. На платформе, прощаясь с военным комендантом — пожилым капитаном, опирающимся на клюку, Горелов ни с того ни с сего попросил:

— Большое вам спасибо. Только посадите нас в общий вагон.

— Да ты что! Погляди, каково там, около него — яблоку негде упасть. Набьется как селедка в бочке!

— Но ведь здесь женщины с детьми, видно, не одни сутки поезда ждут.

Капитан неодобрительно хмыкнул, посмотрел на ожидающую толпу.

— Я все равно не смогу всем помочь, — со вздохом произнес он. Потом дружелюбно хлопнул Горелова по плечу: — А вы, ленинградцы, молодцы. Это по-нашему, по-военному. Давайте билеты.

Ульчев долго не мог успокоиться, сокрушался, зажатый в переполненном тамбуре:

— И кто вас за язык дернул, товарищ инженер, чтобы от купе отказаться? Сейчас бы чаек попивали, а тут — стой истуканом, ни вздохнуть, ни охнуть.

— Держись, лейтенант, в Москве я тебе «люкс» устрою, — весело отвечал Горелов. У него поднялось настроение.

И вот — Москва! Сколько дум и чаяний было связано с ней там, за блокадным кольцом! Она по-военному строга, во всем чувствуется дисциплина и порядок. Многочисленные зенитки, обнесенные бруствером из мешков с песком, застывшие в небе диковинные баллоны, похожие на дирижабли, огромные плакаты на стенах домов, призывающие к борьбе с врагом…

Но, придя на завод, никого из знакомых по работе в НИИ Горелов не встретил. Приняли их с Ульчевым по меньшей мере как героев — настолько магически действовало слово «Ленинград». Когда Горелов сказал главному инженеру о лампах, тот вздохнул, а потом махнул рукой:

— Хорошо. Только смотри, чтобы представители других заказчиков не прознали. Они, понимаешь ли, днюют и ночуют в цехе. Каждый хочет заполучить готовую продукцию тепленькой и сразу же отправить ее на свои заводы. Что поделаешь, величайший дефицит, каждая колба на учете. Но ленинградцам поможем. Давай документы, наложу резолюцию, и шагай в отдел сбыта.

— А без документов? — тихо проронил Горелов.

— Это как же?

— Расписку оставлю, что получил на нужды нашего радиобатальона, и…

— Э-э, браток, это не дело. Мне сразу голову снимут, — прервал Горелова главный инженер.

— Что же делать?

— На заводе тебе никто не поможет. Нужно или в наш наркомат обращаться, или через военное ведомство хлопотать, другого пути не знаю.

Наступило тягостное молчание. Горелов прекрасно понимал — убеждать, просить, умолять не имело смысла. Он поднялся:

— Пойду я… Надо еще на ночлег где-то устраиваться. Уже в дверях главный инженер остановил его:

— А знаешь, давай попытаемся. Сейчас у директора — заместитель наркома электропромышленности. Пошли к нему. Только, чур, не пасовать. Расскажешь и о своем батальоне, и о том, как воюете.

В кабинете директора кроме самого хозяина, тучного и лысеющего человека, в военном кителе без знаков различия, находился еще один мужчина в штатском. Он сидел спиной к вошедшим и что-то говорил, будто вбивая каждое слово. По его акценту Горелов определил, что тот прибалтиец. Директор, глянув на непрошеных гостей, нахмурился:

— Нельзя ко мне, я занят!

Но главного инженера это нисколько не смутило, он шагнул вперед и громко сказал:

— Товарищ заместитель народного комиссара, к нам прибыл инженер из Ленинграда, выслушайте его!

— Вам же директор ясно сказал, — недовольно пристукнул по столу блондин и обернулся. — Что за срочность! — И осекся. Медленно встал, изумленно воскликнул: — Горелов?! Это ты?

Горелов не верил глазам: перед ним стоял — кто бы мог подумать! — Ромас Купрявичюс, старший брат погибшего Альгиса, с которым Горелов в свое время работал в институте. В начале войны Ромас уехал в Москву руководить конструкторским бюро…

Горелов протянул Купрявичюсу руку, смущенно улыбнулся:

— Здравствуй, Ромас! Они обнялись.