Лёнька Пантелеев
Шрифт:
– Вашими молитвами, - буркнул Лёнька и, не подавая руки, присел к столу.
Миша, не зная, что ему делать, продолжал стоять. Катерина Ивановна привычно оправила причёску и затем, как-то отчаянно махнув рукой, начала спешно пудриться.
– Садитесь, господин Плевако, - мирно сказал Лёнька, - но сначала представьте меня вашей даме.
– Э-это, - начал заикаться Миша, - охотно... Катя, э-э, Катерина
Ивановна... э-э-э, как это говорится, позвольте вам представить... моего,
моего... друга... гм-м...
– Очень приятно, - любезно сказала Катерина Ивановна и с большой
Лёнька поднялся, щёлкнул каблуками, ловко поцеловал её ручку, после чего опять сел. Миша Маснизон как-то жёстко и неуверенно примостился на кончик стула. Катерина Ивановна, наоборот, сразу почему-то обрела спокойствие и, кокетливо улыбаясь, смотрела на Лёньку.
– Какой вы молодой, - протянула она, - я представляла себе вас
другим...
Лёнька засмеялся и налил ей и себе вина.
– Давайте выпьем, - сказал он просто, - давайте выпьем за нашу
с вами молодость...
– Охотно, - весело произнесла Катерина Ивановна и чокнулась с Лёнькой.
– Э-э, да. Прелестный тост, - залебезил было Миша Маснизон, но Лёнька только тяжело на него посмотрел, и тот сразу же осел на месте.
– Ваш муж?
– коротко спросил Лёнька, кивнув в сторону Миши.
– Нет, просто знакомый, - ответила Катерина Ивановна.
– Плевако, - продолжал Лёнька, - мастер язык чесать. Соловей. Меня защищал.
– Поверьте, от души, - произнес Миша, - от всего сердца, так сказать...
– Так и пел, так и пел, - продолжал Лёнька, не обращая на Мишу внимания. Потом, выдержав паузу, кивнул: - славно пел, да плохо сел. К расстрелу меня приговорили. Слыхали, верно?
– Позвольте, - опять вмешался Миша, - я ведь сделал всё, что мог... Всю душу вложил... Надеюсь, вы понимаете, что я здесь, так сказать, неповинен. Я сегодня даже в тюрьму к вам ездил, честное слово ездил - кассационную жалобу привозил. На подпись.
– Кассационную?
– с интересом переспросил Лёнька.
– Что ж, это всегда можно подписать. Давай сейчас подпишу.
– К сожалению, - как-то неуклюже и беспомощно заблеял Миша, - я её... э-э-э... не захватил с собой. Не учёл, так сказать, возможность встречи. Разрешите, я за ней домой сбегаю... Это тут рядом совсем...
Лёнька, прищурясь, посмотрел на него и весело сказал:
– Далеко пойдёшь. Далеко пойдёшь, Плевако. Но домой ты не побежишь сейчас. Ладно с ней, с жалобой. В другой раз подпишу... Верно, Катерина Ивановна?
– Вам виднее, - ответила девушка.
Лёнька посмотрел на неё и, взяв её руку, сказал с грустью:
– Красивая вы, Катерина. Очень красивая. Легко жить будете.
– Как знать, - почему-то вздохнула она.
– Факт!
– настаивал Лёнька.
– Факт! У меня слово и рука верные. Как я сказал, так и будет. Потом не раз вспомните...
"Ассистенты" между тем заканчивали свою работу.
Разделив зал на две половины, они быстро обходили столы. Потом оба подошли к Лёньке и молча вывалили на стол груду бумажников, часов, портсигаров, брошек и колец.
– Богат улов нынче, Леонид Пантелеевич, - почтительно сказал один из них.
– Давно так не фартило.
– Да, очень благородно всё получилось, - произнёс другой.
– И публика хорошего воспитания -
– Чего удивляетесь, чижики?
– ответил Лёнька.
– Настоящей работы не видали? Сами знаете, с кем пришли...
– Орёл!.. Чистый орел!
– восхищённо воскликнул один из "ассистентов", влюблённо глядя на Лёньку.
Самодовольно улыбаясь, Лёнька молча разглядывал груду драгоценностей. Потом он выбрал самое большое бриллиантовое колье и протянул его Катерине Ивановне.
– Вот, - тихо сказал он, - возьмите. Возьмите на память о Лёньке
Пантелееве, о нашей с вами встрече.
Катерина Ивановна густо и неуверенно покраснела.
– Что вы? Зачем? Это... это неудобно.
Миша Маснизон, страшно перепугавшийся, что её отказ рассердит Лёньку, вскочил и начал совать ей в руки колье.
– Возьмите, возьмите, - суетился он, - возьмите, это даже принято... Отказываться нельзя.
Вконец потерявшаяся Катерина Ивановна взяла колье.
– Мерси, - шепнула она испуганно.
– Ну вот и прекрасно, - обрадовался Миша.
– Идиот, - зло бросила ему Катерина Ивановна.
Лёнька залпом опрокинул бокал вина, встал, молча поцеловал девушке руку и быстро ушёл. Свалив награбленные вещи в мешок, "ассистенты" бросились вприпрыжку за ним.
Миша Маснизон быстрыми, трясущимися движениями запрятывал в карманы брюк не тронутые Лёнькой его портсигар и бумажник.
Минуту в ресторанном зале висела давящая, каменная тишина, потом за одним из столов вскочил немолодой полный мужчина в смокинге и, сорвав модное пенсне на золотой цепочке, истошно, отчаянно завопил с выпученными от напряжения глазами:
– Полицию! Полицию сюда... Эй, человек, звоните в полицию...
Седой официант почтительно к нему склонился и тихо, но
отчётливо произнёс:
– Седьмой год уж, как нет полиции, ваша милость. А в угрозыск я сейчас позвоню...
Спустя несколько дней, чёрной, глубокой ночью, в сыром и прогнившем насквозь подвале старого мрачного дома на Обводном канале Лёнька отстреливался от агентов ЧК, окруживших дом.
Тяжёлая дверь в подвал тупо трещала под напором чекистов, но не поддавалась. Лёнька понимал, что живым его брать не станут, и потому дрался страшно - он дрался с отчаянием и упорством обречённого на смерть зверя. Один из чекистов уже валялся на полу с простреленной головой, другой, раненый выстрелом в грудь, мучительно и тяжело дышал, сидя у холодной стены - но чекистов было много, а Лёнька оставался один.
Он бил почти наугад из большого маузера, на полу рядом лежали в очереди два заряженных кольта и несколько маленьких ручных гранат. Он не рассчитывал пробиться.
Один из чекистов, самый молодой и самый решительный, выбил окно, выходившее из подвала на улицу, и, маленький, ловкий как обезьяна, скользнул ногами вперёд в небольшое оконце. Лёнька обернулся и выстрелил ему в живот.
Истекающий кровью чекист выронил кольт и, собрав последние силы, прыгнул на Лёньку, свалив его с ног. Они сцепились и, хрипя, катались по полу. Лёнька насквозь прокусил агенту руку, в клочья разорвал на нём рубашку и начал его душить. Тяжелораненый чекист обессилел и перестал сопротивляться...