Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
Вероятно, в ее рассказах подругам есть доля правды: Красин и впрямь приезжал к Морозову дважды: в Виши в самом начале мая и в Канны 11-го числа. После первого визита он мог дать товарищам по партии команду постоянно следить за миллионером. Когда второй визит завершился неудачей, было вполне логично запугать Морозова в буквальном смысле до смерти: Красин знал, что его экс-начальник находится в неадекватном состоянии (ходили упорные слухи о его душевной болезни) и при этом всегда носит при себе револьвер. Холодный ум инженера связал эти два обстоятельства и отправил кого-то к отелю «Ройяль», чтобы дать жертве понять: в покое его не оставят нигде и никогда. И «заботливо» подсказать единственно возможный выход. Конечно, это всего лишь версия, но она позволяет увязать противоречащие друг другу показания свидетелей, в том числе и самого Красина.
Конечно, он мог подкараулить Морозова в саду отеля и сам, но знал, что его, старого знакомого и недавнего подчиненного, миллионер вряд ли испугается. Другое дело — какой-нибудь проверенный товарищ с бандитской внешностью, у большевиков
И уж совсем нелепо считать, что этим мифическим убийцей был именно Красин — жена Морозова наверняка узнала бы его. Если же никакого убийцы не было, то события реконструируются следующим образом: 2 или 3 мая Красин навестил фабриканта в Виши и поссорился с ним, через пару дней Морозов переехал в Канны, 11-го Красин попытался снова встретиться с ним, но получил отказ, после чего дал своим людям приказ запугать Морозова в буквальном смысле до смерти. Есть, впрочем, вероятность, что они просто следили за ним, как делали это с момента его отъезда из России, и самоубийство стало ненамеренным, но весьма выгодным для большевиков — результатом этой слежки.
Мы не знаем наверняка планов Красина, как и того, был ли он в Каннах 11 мая — об этом известно тоже только со слов Зинаиды Григорьевны, а им (особенно в пересказе) верить можно далеко не всегда. В мемуарах он обеспечил себе алиби, но не полностью: съезд отправил его в Россию разворачивать революционную работу, однако он почему-то на целых две недели застрял в Европе — и уехал аккурат в тот день, когда узнал о смерти Морозова. Учитывая, что ни подозрительно относившийся к нему Ленин, ни другие лидеры партии ни словом не осудили его медлительность, можно не сомневаться: они знали про операцию «Савва» и санкционировали ее.
Максим Горький с Марией Андреевой
Однако быстро получить вожделенные сто тысяч большевикам не удалось: семья покойного подала гражданский иск о признании страхового полиса недействительным. Помогавший его оформлять адвокат Павел Малянтович, сочувствующий партии, помог и на этот раз — его красноречие в конце концов позволило Андреевой выиграть процесс. После этого «нелепая бессребреница» распределила деньги удивительно быстро и ловко. В сентябре 1906 года она писала из США своей сестре Екатерине Крит: «Я считаю, что распорядиться деньгами следует так: 1) уплатить расходы Малянтовичу, полагаю, это будет не больше тысячи, 2) отдать Л. Б. 60 тысяч целиком, 3) отдать долг К. П. — полагаю, что это будет тысяч 15. 4) всё, что остается, — тебе на расходы!» В итоге около 10 тысяч ушло на судебные издержки и налоги, 15 тысяч получил Константин Пятницкий (их ему был должен Горький), а 13 тысяч — Екатерина Федоровна, которая воспитывала детей сестры и находилась в весьма теплых отношениях с Красиным. Сам Красин еще в июне, сразу после решения суда, получил от Малянтовича 60 тысяч рублей, которые пошли на нужды партии. Если для этого и пришлось пожертвовать жизнью Саввы Морозова, партийная мораль легко смирилась бы с этим. Но поскольку в СССР миллионер был причислен к положительным героям, в его самоубийстве (или убийстве — кому как нравится) обвиняли царскую охранку или семью, но никак не большевиков.
В следующем году верхушка партии, а с ней и Красин оказались вовлечены в еще одну операцию по добыванию средств для революции, которая принесла гораздо большую прибыль. Забегая вперед, расскажем об этом деле, также связанном с загадкой самоубийства или убийства, в причастности к которому снова обвиняли Красина — на сей раз уже совершенно беспочвенно. Как ни странно, дело было тоже связано с семьей Морозовых, но с другой ее ветвью, Викуловичами. Женившийся на Вере Викуловне Морозовой немец-мебельщик Павел Шмит построил на приданое жены крупнейшую в Москве мебельную фабрику на Пресне. В 1902 году он умер, а через два года его состояние досталось 21-летнему сыну Николаю (второй сын и две дочери еще не достигли совершеннолетия).
Николай Шмит, как и многие юноши тех лет, сочувствовал революционерам, с которыми его познакомил дядя Савва, и щедро жертвовал им деньги из отцовского наследства. В канун Декабрьского восстания в Москве он на свои средства закупил револьверы и бомбы для рабочих; «шмитовцы» держались, пока их фабрику не расстреляли из пушек, спалив при этом дотла. Сам Николай был арестован и больше года провел без суда в Бутырке; 13 февраля 1907 года его нашли в тюремном изоляторе с перерезанным
горлом. Тюремный врач предположил, что он разбил оконное стекло и зарезался осколком в приступе помешательства; другой доктор считал, что речь идет об убийстве, но дело замяли.Красин с дочерью Людмилой. [Семейный архив К. д’Астье]
После гибели Шмита выяснилось, что он через сестру Екатерину, имевшую по доверенности право распоряжаться его средствами, завещал все свои капиталы большевистской партии. Семейный поверенный в делах Николай Андриканис, близкий к революционерам, немедленно сообщил об этом Красину, который, как партийный «кошелек», не мог остаться в стороне от дела. Непреклонный обличитель большевиков Ю. Фельштинский утверждает, что именно он подстроил убийство юноши в тюрьме. Ссылаясь на меньшевика Н. Валентинова, он пишет, что Шмит был опасен еще и тем, что следователь «расколол» его и заставил давать показания: «Он назвал фамилии рабочих, получивших через него оружие, назвал и других лиц, говорил о Савве Морозове и его субсидиях революции». Правда, материалы дела Шмита не сохранились, и Валентинов (а за ним и Фельштинский) только пересказывал слухи. Невозможно представить, чтобы агенты Красина пробрались в строго охраняемую Бутырку, так что юный миллионер, действительно страдавший наследственной психической болезнью, почти наверняка сам лишил себя жизни. Но для большевиков его смерть стала настоящим подарком: хотя пламя революции практически потухло, им требовались деньги, чтобы разжечь его снова, а до этого как-то выжить в эмиграции.
Красин (крайний справа) с членами Общества электрического освещения в Петербурге. 1905 г.
Еще в мае 1906 года в Стокгольме завершился Четвертый съезд РСДРП, где большевики, умерившие свои амбиции после спада революционной волны, согласились вновь объединиться с меньшевиками и уступить им лидирующие позиции в новом ЦК. Однако Ленин не собирался сдаваться и тайно учредил собственный ЦК, получивший позже название Большевистского центра. Вначале он именовался «финансовой группой», что точно отражало его главную цель — добывание денег для партии. Причем только для ее большевистского крыла — делиться с меньшевиками не планировалось. В «группу», или «тройку», как ее еще называли, входили Ленин, Красин и Богданов, причем из них только Красин тогда находился в России. Вновь, как и весной 1905-го, на него легла вся тяжесть организации партийной работы — и при этом «товарищи» из-за границы постоянно требовали денег. Как мы увидим далее, в основном их добывали с помощью дерзких ограблений и терактов. Но раз уж представился случай добыть средства «без шума и пыли», получив наследство, грех был им не воспользоваться.
Вероятно, на капиталы Шмита большевики зарились уже после его ареста и даже раньше: юноша вел себя так неосторожно, что судьбу его было нетрудно предсказать. По завещанию его отца, фабрику на Пресне и мебельный магазин в Неглинном проезде следовало продать, а деньги разделить поровну между четырьмя детьми, как и прочее имущество, включая долю в Товариществе мануфактур Викулы Морозова. Хоть фабрика и сгорела, общая сумма наследства была немалой — по мнению британского исследователя Дж. Биггарта, оно достигало 258 тысяч рублей, причем большевики решили не ограничиваться долей Николая, а получить все целиком. Для этого требовалось, чтобы все оставшиеся наследники передали деньги партии, однако к тому времени в России приняли новый закон о наследстве. Согласно ему, в отсутствие письменного завещания законным наследником считался только младший брат Николая Алексей, которому еще не исполнилось 21 года, поэтому его вступление в права наследства было отложено.
Первый номер газеты «Новая жизнь»
В недрах Большевистского центра была разработана новая операция. Брата Шмита предполагалось заставить отказаться от наследства, а сестер выдать замуж за членов партии, чтобы те могли законно распоряжаться деньгами. Для этого были выделены самые видные партийные женихи — в мужья 23-летней Екатерине наметили того же Николая Андриканиса, с которым она, вероятно, уже находилась в романтических отношениях. Елизавете, которой едва исполнилось 17, достался 25-летний большевик Виктор (Арон-Шмуль) Таратута, который во время Декабрьского восстания заведовал партийной кассой в Москве, а позже стал секретарем Московского комитета. Их роман тоже оказался отнюдь не фиктивным, и скоро Таратута с несовершеннолетней невестой стали жить вместе. Репутация у него при этом была довольно скверной: такие видные большевики, как Богданов, подозревали его в работе на охранку, а член МК Н. Рожков называл «прожженным негодяем». Однако Ленин взял Таратуту под свою опеку, а на Пятом съезде партии в Лондоне даже выдвинул его кандидатуру в ЦК, а заодно и в тайный Большевистский центр. Это делалось именно для того, чтобы получить с его помощью наследство Шмита, чего Ленин и не скрывал, говоря тому же Рожкову: «Вот, вы, скажите прямо, могли бы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел… Это человек незаменимый!»