Леонид обязательно умрет

Ксанке с Чарменом усыновить Леонида не дали.

Причин не объясняли, говорили лишь, что государство позаботится о сиротке. Государство – это вам не какая-нибудь семья, это – мощь!

К отказу в усыновлении приложил руку опять же майор Дронин. Ему до дрожи души не хотелось, чтобы сына офицера КГБ воспитывал цыган, которого органы тщетно пытались отловить на контрабанде предметами антиквариата.

Чавеллы поганые!..

Майор Дронин даже пытался собственноручно усыновить мальчика, убеждая в этом свое начальство.

– Внука Антоновой я воспитаю в лучших традициях потомственных разведчиков! Она же орденоносец! – Он вспомнил могучий облик нелегалки и добавил: – Какая ясенщина!..

Начальство было неглупым и мастерски посеяло в груди офицера сомнения, будто отец ребенка – Платон Антонов. Вероятность того, что зачал сиротку расстрелянный бандит Криницин-Северцев, куда как больше. Волос-то у мальчишки черный, а у Антонова…

– Вырастет у тебя преступничек!.. Ха-ха!..

Сошлись на государственном воспитании.

Уж как переживала Ксанка! Это был ее последний шанс заполучить ребеночка. Да еще звезды так сошлись, что почти родным мальчик оказался. Юлечкиным! Плакала почти месяц…

Роддом выдал им вещички покойницы, среди которых Ксанка обнаружила огромный ключ, на котором было выдавлено: ключъ, 1905 годъ.

Опять плакала. Решили более к Равиковичу не ходить…

А потом навестили ясли, в которые определили сироту.

Там Ксанке удалось убедить директоршу, что покойница мечтала назвать ребеночка Леонидом.

– А отца не знаете, как звали?

– Как же, – ответила, – знаю. Павлом. Павлом Северцевым.

Таким образом и произошел Леонид Павлович Северцев.

Ребенка не крестили, а предоставили младенческой Душе возможность на самоопределение. Что душа и сделала по автоматическим настройкам.

К Москве неотвратимо приближалась весна 1964 года…

6

Старшина Хмуров и так-то глядел на военных баб косо, а тут еще девку в снайперы прислали. Да и девка какая-то странная – с потусторонним выражением лица. Глаза сквозь людей смотрят, губы сжаты в два червячка…

Она все торопила:

– Когда стрелять будем? А он ей рассудительно:

– Успеем. Главное – теория.

Ангелина сидела на теоретических занятиях, и будто не было ее в классе.

Многие среди курсантов, как из молодых пацанов, так и зрелых мужчин, пытались волочиться за ней. Но навстречу напору получали полный злобы взгляд, словно выстрел – с такой степенью точности, что подкатывать к бабе вновь желание отбивало.

Ангелина даже имен своих сокашников по новой работе не знала. Какие-то фамилии бродили в голове, но с определенными лицами не ассоциировались. Только старшина Хмуров, который читал им по пять лекций в день да учил всем премудростям обращения с самозарядной винтовкой Токарева, вызывал в Лебеде некие чувства, сходные с родственными. Может быть, будь у нее дядя лет пятидесяти, столь же коренастый, с простыми мужицкими глазами, она бы к нему так же относилась. Хоть и со скрытым, но доверием.

– Лебеда! Не слушаешь? – каждое занятие спрашивал Хмуров, взбрасывая над правым глазом кустистую бровь. – И сам же отвечал: – Конечно, зачем нам!..

А потом, когда с теорией было совсем покончено, их довезли на полигон.

Начали со ста метров из положения лежа.

Надо сказать, что необстрелянных учеников не было. К Хмурову таких не определяли. Все курсанты были запечены в точности стрельбы при боевых действиях. Но лишь старшина знал, что у Лебеды десять загашенных в одном бою немцев, но тому не верил вовсе. Мало чего в рапорте напишут. Может, поерзала под кем надо!..

Приказал занять исходную позицию.

Все улеглись на еловый лапник и принялись настраивать оружие.

– Еще раз напоминаю, – предупредил старшина, – гляделки свои берегите, к прицелу не присасывайтесь! – Он прошелся вдоль исходной позиции. – Стрелять начинайте без команды. Каждый – десять выстрелов!

Уселся, закурил, задумался о чем-то. Под стрельбу своих подопечных мог бы даже задремать, если бы выстрелов по пятьдесят было.

Но «токаря» отщелкали свое скоро, он разрешил всем подняться и подождать в свободном режиме, пока будет произведен подсчет результатов.

Уже у пятой мишени сердце Хмурова билось радостно, так как вверенные ему курсанты оказались молодцами. Результат был выше среднего. А к десятой мишени, в которую девка метила, он добирался совершенно счастливый. Девять снайперов были готовы для работы уже сегодня.

К мишени Лебеды он подходил без особых надежд, хотя Даже полное ее молоко не могло испортить общей картины. Десять процентов профнепригодных в таком деле – ерунда! Ничтожность, можно сказать!..

Хмуров вновь позволил себе закурить, вдохнул дым глубоко, до самого пупка, а потом сорвал бумажку с целью ефрейтора.

Глаза зрили, а голова отказывалась верить.

Девяносто восемь из ста… А кучность… Почти все десять в одну…

Дым пошел не тем горлом, и Хмуров долго кашлял, утирая табачные слезы.

«Случайность! – был уверен старшина. – И слепой единожды в жизни в десятку попадает!»

Но здесь, всеми мужскими причиндалами, Хмуров ощутил, что сам себя обманывает, боясь спугнуть то единственное чудо, выпадающее только раз на тысячу лучших снайперов!

Ему удалось сохранить равнодушное выражение лица, когда он распускал отстрелявшихся для чистки оружия. И лишь когда Лебеда направилась отдельно, в отличие от других, не поинтересовавшись результатом, он окрикнул ее негромко:

– Ефрейтор!.. Вы, Лебеда, вы! Останьтесь!..

Она вернулась, подошла к нему, и опять Хмуров при близости подивился ее бледному лицу с глазами, наполненными осенью.

– А вам неинтересен результат?

– Что, не попала?

– Попали.

– Не уложилась в норматив?

– Уложились.

– Тогда что?

«Вот ведь какая странная баба», – подумал старшина.

– Раньше стреляла?

– Стреляла.

– Где?

– Военная тайна…

Хмуров вспомнил туманный рапорт об убиенных фрицах. Далее расспрашивать не стал.

– А с двухсот сможешь?..

– Где – это? – Она поглядела вдаль, словно искала горизонт.

– А вон бугор, где елки стоят…

– Могу попробовать.

– А ты попробуй!

– Попробую…

– Попробуй-попробуй!..

Он уже бежал к бугру с чистыми листами мишеней и все приговаривал:« Попробуй, давай!»… Хитрый старшина был. Бугор метров за триста пятьдесят навален. Пусть постреляет баба! Нам жалко, что ли!.. Патроны имеем. Чего-чего, а этого добра достаточно. Это не сто, триста пятьдесят!..