И не редеет празднеств череда…

В Русский земледельческий календарь я заглядываю довольно часто и с большим удовольствием: завлекательное чтение, счастливое уточнение уже хорошо известного, вложенного в душу опытом крестьянской жизни, народной мудростью, самой природой. Чуть ли не каждый день в году у нас назван, поэтически обозначен, объявлен праздником бесхитростного бытия. На русской земле мудрено, ей-богу, не стать поэтом!

Не помню, не ощущаю, когда и каким макаром во мне возникло это неистребимое и даже слезное тяготение к природе, к непорушимой ее естественности и самоспасительной силе обновления, какие бы плоды человеческой деятельности ни стремились извести ее под корень. Взять хотя бы запущенный родовой наш сад с разросшейся непомерно калиной, которую я бережно обкашивал своей еще непослушною косою, а дед мой Алексей недовольно бурчал: «Руби ее, внучок, она, как лебеда, повсюду лезет и лезет!», а мне было жалко калину, и я потаясь оставлял ее вживе.

Вот лопухи возле тернов, широкополые и толстозадые, рубил сплеча, ибо даже всеядные козы брезговали ими в садовом сене, и забрасывал их в те же колючие терны. Потому и разрастались они там такими зарослями, что хуторские парни с молодицами частенько почивали на них в полюбовном согласии.

В школу – в трех-четырех верстах от родного хутора, по весне и осени я ходил в одиночку через клейменовский лес по заросшей тропе – сначала зеленой, потом оранжево-чернильной. И меня через каждый куст окликали пичуги, трещали сороки, гукал припозднившийся витютень или, сдуру ума, заговаривал грудь соловей.

Все это было, было, а куда делось – неведомо!

И все же как-то сложилось нечаянно в детски восторженные стихи. Меня пригрели и ободрили многоопытные областные поэты, я честно пытался сочинять нечто социальное и нужноминутное, что в 60-е и позже поощрялось официальной литературой, но ничего значительного из этого не вышло, хотя и ничего практически не стряслось худого для моей поэтической судьбы. Комсомольским поэтом-бодрячком я не стал, слава богу, к Москве не приладился. Вернулся на родные берега, и во мне опять запели пичуги.

С какого, скажите, перепугу душу поэта (а я скромно себя таковым признаю) должны интересовать компьютерные виртуальности или рушащиеся ГЭСы на великих реках, коль мне достаточно и моей маленькой речушки-невелички Паники и старого пригрубка в крестьянской избе? О да, я консерватор и неумеха, но думаю, что нас, плачущих над загубленным родником с живой водой, Господь простит за житейские слабости скорее, чем высокоумных и вседенежных созидателей сомнительных ценностей, рушащих при этом великую лепоту Его земных творений.

Вот, оказывается, не в трех словах, но не так уж и громогласно я объяснил замысел моей незамысловатой книжки, собранной из погодных стихов многолетнего сочинительства. Кто согласится со мной – рад буду, кому невмоготу станет – не огорчусь. По сути – мы все дети одной природы, чьи светлые празднества идут бесконечной чередой и, надеюсь, не поредеют нам на радость.

Василий Макеев

Накрути буран

Тихий праздник

Снег примеривался,Приноравливался,Полегоньку шел,Лапоточки плел,То у вдовьих плетешковОстанавливался,То, качаясь, напрямикЗеленями брел.Оступался в колееНеразъезженной,Словно чарку проносилМимо рта.А потом как полепилПо-медвежьему, —Получилась на землеЛепота!Закурчавились во мглеПалисадники,Гуси пробовали снег,Как лузгу,И суровые столбы,Будто всадники,Заблудились среди дняНа лугу.Шапки справили стогаПриусадебные.Тихий праздник наступилНа селе.И кружились в небесахДевки свадебныеНа березовом седомПомеле.

Пришла зима

Подули ветры от дорог.Природе стало не до шуток.И с плеч раскидистых дубокЦветастый скинул полушубок.Пропали осени труды,Зазря молила, обещалаИ простоватые дубыВ своих любимцев обращала.Закаты плавились в окне,Березы гнулись на коленях,И паутина на стернеПереливалась, будто лемех.Но все увеялось в туман…Декабрь взглянул на землю косо,И белобрысая зима,Как кошка, прыгнула на осень.

Радость снегу

Столько снега кругом, что шаром не покатишь.У реки замело по макушки кугу.И за снежную блажь только песней заплатишь,Да и то до весны будешь в добром долгу.Будто разом зима онемела с разбега,Тень в сугробы ушла от усталых плетней.И славянскую стать при обилии снегаУ крестьянки-вербы стало резче видней.Чтобы звонче скрипеть беспечальным полозьям,Чтобы девок сводить на крещенье с ума,По дороге елозит богатырский бульдозер,Оставляя из глыб снеговых терема.Журавец наклонил заскорузлую шею,Бьется рыбой ведро о заплаканный сруб.От колодца соседка плывет по траншее,А верней – голова с гневным вызовом губ.Неспроста благодать привалила природе,И крестьянской избе улыбнулась судьба.У-у, какое накатит весной половодье!У-у, какие, должно быть, восстанут хлеба!Робко солнце искрит на сугробах бокатых,На морозном окне – словно гуся крыло.Столько снега кругом, что шаром не покатишь,Что и русской душе расточить тяжело!

Первые следы

На землю навзничь падают снега,Сухой мороз синеет от натуги,И, шепотом осоки протестуя,Капризно губы сжали берега.Но ты на зиму бровью повела!В твоих глазах проталины улыбок,И ты киваешь веером снежинок,Протягивая руки-веера.И тихо дышат белые сады…И объясняться хочется негромко…И осторожно первая поземкаЦелует наши первые следы.

Ах, сани, кони…

Зима с распахнутыми далями,Звезда в хохочущем снегу!…Одни твои глаза-проталиныМеня от смеха сберегут.Встают во мне из мрака месячноХмельнее сна, шальнее драк,И мне кричат: «Зачем ты мечешься?Какой дурак! Какой дурак!»Мое забвение – два полоза,Два шумно дышащих коня.И скач без удержу, без повода,Глаза от плача хороня.Возьми, зима, мое раскаянье,Мою пропащую любовь.Кружи, води меня, рассказывай,Души бессонницей снегов.Ах, сани, кони – шеи-радуги!На свист восторженно храпя,Несут меня в другие радости,В иное небо от тебя.Полозья, хиханьки да хаханьки,И мир ликующе творитБерез танцующие ярмаркиИ смех осин в лицо зари.Но сердцу снова только горше ли?Оно свое в себе копит:Как мне в лицо летят пригоршнямиТвои глаза из-под копыт.