Лермонтов: Один меж небом и землёй

И, бог весть, не испытывает ли при этом, от меткости «бравого майора Мартынова», сам Соловьёв того «демонического сладострастия», которое он приписал Лермонтову?..

«Я помню один сон; когда я был ещё восьми лет, он сильно подействовал на мою душу. В те же лета я один ехал в грозу куда-то; и помню облако, которое, небольшое, как бы оторванный клочок чёрного плаща, быстро неслось по небу: это так живо передо мною, как будто вижу».

Эта дневниковая запись относится к 1830 году. Лермонтову 15 лет — но сон восьмилетней давности нисколько не забылся. Не оттого ли, что будто свою судьбу он увидел тогда наяву — в образе небольшого чёрного клочка облака, быстро несущегося по небу…

Клок белокурых волос над смуглым лбом на чёрной как смоль голове — таким его, одиннадцатилетним, запомнил троюродный брат Аким Шан-Гирей, с которым они вместе, осенью 1825 года, приехали в Тарханы из Пятигорска.

Оторванный чёрный клочок облака — и эта белокурая, среди чёрных волос, прядь…

У Лермонтова даже тут контрасты,и самые резкие.

И нечто сближает лик отрока со стихией неба.

Закаты, облака… Небо — явственно влечёт юного гения, ещё только начинающего догадываться о себе, о своих зреющих силах.

Вот ещё одна запись — а их вообще по пальцам счесть, вот почему они так важны — из незавершённого дневника 1830 года:

«Когда я был ещё мал, я любил смотреть на луну, на разновидные облака, которые, в виде рыцарей с шлемами, теснились будто вокруг неё: будто рыцари, сопровождающие Армиду в её замок, полные ревности и беспокойства».

Так зарождалось его художественное воображение.

Так он начинал постигать себя.

Резвый, бойкий, шаловливый — но и золотушный, худосочный, неженка.

Это всё о нём — ребёнке, отроке.

Воинские потешные игры — и мечтательность, видения наяву и во сне; семейная трагедия («надо полагать, что Лермонтов перенёс в это время страшные мучения…»), слёзы, когда после кратких свиданий прощался в очередной раз с отцом, — и снова беззаботные игры и веселье.

И тогда же: чтение «изящной литературы» на русском, немецком, французском; любимые уроки рисования и нелюбимые — музыки (прилежности не хватало); рисование акварелью; ваяние: огромных человеческих фигур — из талого снега, целых картин — из крашеного воска: тут и охота на зайцев с борзыми, и сражение «при Арбеллах» со слонами, колесницами, украшенными стеклярусом, и косами фольги.

Что до воображения,то, как и у Саши Арбенина, у Миши Лермонтова эта новая игрушкаоказалась огнеопасной:

«Недаром учат детей, что с огнём играть не должно. Но увы! никто и не подозревал в Саше этого скрытого огня, а между тем он обхватил всё существо бедного ребёнка. В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грёзами души. Он воображал себя волжским разбойником, среди синих и студёных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах, при звуке песен, под свистом волжской бури. Вероятно, что раннее развитие умственных способностей немало помешало его выздоровлению».

И выздоровел юный отрок — уже совершенно изменившимся…

Домашние в барском доме в Тарханах и гости, все заметили в этом необыкновенном мальчике счастливые способности к искусствам.

Но никто ещё не подозревал в нём его истинного дарования.

Глава четвёртая КАВКАЗ

На Горячих водах

Художник Юрий Анненков считал, что как поэт Лермонтов вырастал из живописца и произошло это именно в детстве, в Тарханах:

«Мальчиком он проявлял уже большие способности к разным формам изобразительного искусства и с большим увлечением писал акварелью, рисовал карандашом и пером и даже лепил из цветного воска целые картины, не обнаруживая в те годы никакой склонности к поэзии. Она пришла позже. Поэзия, по словам Лермонтова, явилась своего рода отражением творческих переживаний живописца…»

И в доказательство Анненков приводит отрывок из стихотворения «Поэт» 1828 года — одного из первых юношеских произведений, обрывая цитату на самых «веских» словах:

Когда Рафаэль вдохновенный Пречистой девы лик священный Живою кистью окончал, — Своим искусством восхищенный Он пред картиною упал! Но скоро сей порыв чудесный Слабел в груди его младой, И утомлённый и немой, Он забывал огонь небесный. Таков поэт…

Однако «слова Лермонтова» — вовсе не о живописнойоснове его поэзии: это ясно видно по заключительной строфе:

Таков поэт: чуть мысль блеснёт, Как он пером своим прольёт Всю душу; звуком громкой лиры Чарует свет и в тишине Поёт, забывшись в райском сне, Вас, вас! души его кумиры! И вдруг хладеет жар ланит, Его сердечные волненья Всё тише, и призрак бежит! Но долго, долго ум хранит Первоначальны впечатленья.

Это же всё — о вдохновении, о восторге творчества — и об опустошении, когда вдохновенная работа завершена! Причём поэзия вызывается отнюдь не «переживаниями живописца» — а мыслью.

Когда Саша Арбенин, он же — Миша Лермонтов, выучился думать, его понесло в огненной лавине воображения, и это было настолько захватывающее и изнурительное приключение, что даже «помешало его выздоровлению».

Если уж на то пошло, то — в возражение Анненкову — можно сказать ещё больше: первоначально на младенца Лермонтова произвела сильнейшее впечатление музыка— напевы матери, её игра на фортепьяно. От музыки он — такал,а вот когда рисовал и лепил — был в обычном, весёлом расположении духа.

Но не только музыка и живопись сызмалу волновали его. И театр— в народных праздничных потешках и представлениях. Драматическим искусством он был так сильно увлечён, что сам ставил спектакли марионеток. Об этом в первом сохранившемся письме Лермонтова тёте М. А. Шан-Гирей, написанном из Москвы осенью 1827 года: «…Я ещё ни в каких садах не был; но я был в театре, где я видел оперу „Невидимку“, ту самую, что я видел в Москве 8 лет назад (то есть пяти-шестилетним — и помнит!.. — В. М.);мы сами делаем театр, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть (сделайте милость, пришлите мои воски)…»