Лермонтов в жизни. Систематизированный свод подлинных свидетельств современников.
Шрифт:
Прихожая — небольшая полутемная комнатка с дверями: прямо — в приемную, направо — в зало. Мебели в прихожей никакой нет. В приемной окно на двор и две двери: одна — прямо в спальню, другая же в противоположной перегородке — в буфет. По левую сторону под окном стол, по стенам несколько стульев, а в углу часть поставленной в центре дома большой голландской печи. Далее спальня Столыпина с большим шестнадцатистекольным окном и дверью в кабинет Лермонтова. В спальне под окном стол с маленьким выдвижным ящичком и два стула, у противоположной, ко входу из приемной, стены кровать и платяной шкаф, направо в углу между дверями часть голландской печи. В кабинете Лермонтова такое же шестнадцатистекольное окно, как и в спальне Столыпина, и дверь в зало. Под окном простой, довольно большой стол с выдвижным ящиком, имеющим маленькое медное колечко, и два стула. У глухой стены, против двери в зало, прикрытая двумя тоненькими
Общий вид квартиры далеко не представителен. Низкие, приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но просто бумагой, окрашенной домашними средствами: в приемной — мелом, в кабинете — светло-серой, в спальне — голубоватой и в зале искрасна-серой розовой клеевой краской. Потолки положены прямо на балки и выбелены мелом, полы окрашены желтой, а двери и окна синеватой масляной краской... Мебель самой простой, чуть не солдатской работы и почти вся, за исключением ясеневого ломберного стола и зеркала красного дерева, окрашена темной, под цвет дерева, масляной краской. Стулья с высокими впереплет спинками и мягкими подушками, обитыми дешевым ситцем.
Все в домике: и его внешний вид, и внутреннее его расположение, и убранство, по удостоверению В. И. Чиляева, было сохранено им до 1870 года в том виде, как оно обреталось во время квартирования Лермонтова в 1841 году. Только в зале вместо окна у дверей в кабинет в то время был выход на балкон, обветшалый и отнятый впоследствии, да спальня Столыпина имела другую окраску, именно бланжевого (телесного. — Фр.) цвета. Перемена же в мебели заключается в том, что вместо дивана под ковром стоял диван, обитый клеенкой.
В наше комфортабельное время, конечно, многим покажется странным, что такие интеллигентные, состоятельные люди, как Столыпин и Лермонтов, могли квартировать в подобном мизерном помещении. Но если Пятигорск и теперь, спустя пятьдесят с лишком лет, не представляет надлежащих удобств для жизни приезжающим на лето туристам и больным, то тем более тогда и это помещение считалось одним из лучших, доказательством чему может служить то обстоятельство, что кн. А. Н. Васильчиков с князем С. В. Трубецким занимали в большом доме Чиляева только три комнаты, а Н. С. Мартынов, М. П. Глебов, Н. П. Раевский и А. К. Зельмиц (последний с семейством), жившие в надворном флигеле Верзилиных, имели первые трое — по одной, а последний — две комнаты. Все они благодарили судьбу, что устроились по возможности довольно еще сносно, а то были случаи, что приезжавшие на воды поздно, то есть в самый разгар сезона, должны были довольствоваться чердачными светелками, чуланами и садовыми беседками.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 32—34
Лев Пушкин приехал в Пятигорск в больших эполетах. Он произведен в майоры, а все тот же! Прибежит на минутку впопыхах, вечно чем-то озабочен, — уж такая натура. Он свел меня с Дмитриевским, нарочно приехавшим из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, познакомиться. Дмитриевский был поэт и в то время был влюблен и пел прекрасными стихами о каких-то прекрасных карих глазах. Лермонтов восхищался этими стихами и говаривал обыкновенно: «После твоих стихов разлюбишь поневоле черные и голубые очи и полюбишь карие глаза».
Н. И. Лорер. Стб. 458
Ревматизм, мною схваченный в 1840 году, разыгрался не на шутку, и я должен был подумать о полном излечении, а так как сестре и мачехе понадобилось лечение минеральными водами, то и было решено всем нам целой семьей ехать туда. В начале мая мы пустились в путь. <...> Встреченные еще в слободке досужими десятскими, мы скоро нашли себе удобную квартиру в доме коменданта Умана, у подошвы Машука, и посвятили целый вечер хлопотам по размещению. Я сбегал на бульвар, на котором играла музыка какого-то пехотного полка, и встретил там много знакомых гвардейцев, приехавших для лечения из России и из экспедиции, как-то: Трубецкого, Тирана, ротмистра гусарского полка, Фитингофа, полковника по кавалерии, Глебова, поручика конной гвардии, Александра Васильчикова, Заливкина, Монго-Столыпина, Дмитриевского, тифлисского поэта, Льва
Пушкина и, наконец, Лермонтова, который при возникающей уже славе своей рисовался — и сначала делал вид, будто меня не узнает, но наконец потом сам первый бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и облобызал.А. И. Арнольди.С. 472
Гвардейские офицеры после экспедиции нахлынули в Пятигорск, и общество еще более оживилось. Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодости, воды не пьет, конечно, и широко пользуется свободой после трудной экспедиции. Они бывают также у источников, но без стаканов: лорнеты и хлыстики их заменяют. Везде в виноградных аллеях можно их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами.
У Лермонтова я познакомился со многими из них, и с удовольствием теперь вспоминаю имена их: Алексей Столыпин (Монго), товарищ Лермонтова по школе и полку в гвардии; Глебов, конногвардеец, с подвязанной рукой, тяжело раненный в ключицу; Тиран, лейб-гусар, Александр Васильчиков, чиновник при Гане для ревизии Кавказского края, сын моего бывшего корпусного командира в гвардии; Сергей Трубецкой, Манзей и другие. Вся эта молодежь чрезвычайно любила декабристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую ногу.
Н. И. Лорер. Стб. 458—459
Последний загадочный год в жизни Лермонтова, весь исполненный деятельности, — сокровище для внимательного ценителя, всегда имеющего наклонность заглядывать в «лабораторию гения», напряженно следить за развитием каждой великой силы в мире искусства.
А. В. Дружинин.С. 638
Бабушка Лермонтова, сокрушающаяся об его отсутствии, вообразила в простоте душевной, что преклонит все сердца в пользу своего внука, если заставит хвалить его всех и повсюду; вообразив это, решилась поднести, в простоте же души, 500 руб. асс. Фад. Бенед. Булгарину. Ну тот, как неподкупный судья, и бросил в «Пчелу» две хвалебные статейки, показав тем, что он не омакнет пера в чернильницу менее, как за 250 руб. асс. Это узнал я у Карамзиных, которые, особенно Софья Николаевна, очень интересуются судьбой Лермонтова.
П. А. Плетнев — Я. К. Гроту.
4 января 1840 г.
Гвардейская молодежь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества и делал сильное впечатление на женский пол.
Н. И. Лорер. Стб. 459
...Большинство видело в Лермонтове не великого поэта, а молодого офицера, о коем судили и рядили так же, как о любом из товарищей, с которыми его встречали. Поэтому винить Мартынова больше других непосредственных участников в деле несчастной дуэли — несправедливо.
П. А. Висковатов.С. 381
Над всеми нами он командир был. Всех окрестил по-своему. Мне, например, ни от него, ни от других, нам близких людей, иной клички, как Слёток, не было. А его никто даже и не подумал называть иначе, как по имени. Он, хотя нас и любил, но вполне близок был с одним только Столыпиным... Все приезжие и постоянные жители Пятигорска получали от Михаила Юрьевича прозвища. И язык же у него был! Как бывало прозовет кого, так кличка и пристанет. Между приезжими барышнями были «бледные красавицы и лягушки в обмороке». А дочка калужской помещицы Быховец, имени которой я не помню именно потому, что людей, окрещенных Лермонтовым, никогда не называли их христианскими именами, получила прозвище «прекрасная брюнетка». Они жили напротив Верзилиных, и с ними мы особенно часто видались.
Н. П. Раевский. С. 166—167
В Пятигорске жило в то время семейство генерала Верзилина, находившегося на службе в Варшаве при князе Паскевиче, состоявшее из матери и трех взрослых дочерей девиц. Это был единственный дом в Пятигорске, в котором, почти ежедневно, собиралась вся изящная молодежь пятигорских посетителей, в числе которых были Лермонтов и Мартынов.
Я. И. Костенецкий.С. 115
Семья Верзилиных состояла из матери, пожилой женщины, и трех дочерей: Эмилии Александровны, известной романическою историею своею с Владимиром Барятинским, — «le mougic» (мужик), как ее называли, бело-розовой куклы Надежды, и третьей, совершенно незаметной. Все они были от разных браков, так как m-me Верзилина была два раза замужем, а сам Верзилин был два раза женат. Я не был знакомым с этим домом, но говорю про него так подробно потому, что в нем разыгралась та драма, которая лишила Россию Лермонтова.