Лес шуметь не перестал...

— За тобой, паук, тороплюсь, — перебил его Пахом и с силой положил ему на плечо руку. — Какие ты деньги сейчас требовал у Марьи Канаевой?!

— А-а, ты вот о чем! Это у нас свои расчеты с ней. Землю я как-то ей вспахал, и до сего времени этот должок все оставался…

— Не ты вспахал, а наш Захар!

— Так ведь лошадь-то моя была. Не на себе же пахал?

— Это неважно. Верни деньги!

— Какие деньги? — опешил Кондратий.

— Такие, которые выцыганил у Марьи.

— А ты ей кто, что так заступаешься за нее: брат или муж? — вдруг ощетинился Кондратий, когда дело дошло до денег.

Пахом чувствовал, что если он еще будет разговаривать с Салдиным, то обязательно побьет его. Побьет тут же, на улице. Он даже руки отвел назад и сцепил за спиной пальцы, чтобы сдержать себя. Он преградил ему дорогу и, вперяя в него взгляд, сказал негромко, но так, что Кондратий шарахнулся от него и поспешно полез в карман:

— Отдай сейчас же деньги!

— Грабишь, грабишь! Среди улицы в ясный день грабишь! — вскричал Кондратий, кидая ему в руки помятую трешницу.

— Только вздумай еще раз пойти к ней! — пригрозил Пахом более спокойно.

С деньгами он вернулся к Канаевым и, возвращая Марье отнятую трешницу, сказал, улыбаясь:

— А я к тебе, Марья, шел радость сообщить: вышивку твою в губернию увезли. Как только увидел ее Дубков, ухватился и больше из рук не выпускал.

— А зачем же в губернию-то? — спросила Марья смущенно.

— Там такая выставка организуется, куда со всей нашей губернии собирают самые что ни на есть лучшие вещи, сделанные руками простых людей. А затем некоторые из них повезут в Москву. Быть, Марья, твоей вышивке в Москве. Может статься, сам всесоюзный староста Михаил Иваныч полюбуется, как ты вышила портрет Ленина.

— Ой, ты уж и скажешь: прямо в Москву, — засмеялась Марья, комкая в ладони деньги, о которых она уже забыла.

— А от волости тебе грамота, что твоя работа признана лучшей, — говорил Пахом, роясь в карманах. — Куда же ее сунул-то?

Вместе с толстой бумагой, согнутой вчетверо, Пахом из кармана вытащил помятый конверт.

— На-ка, Лиза, отдай-ка эту штуку нашему Захару. Может, увидишь его вечером, а то я все равно забуду. Дня четыре таскаю в кармане, — сказал он после того, как торжественно вручил Марье грамоту.

— Вот уж никогда не думала, что моя работа так далеко пойдет, — говорила взволнованная Марья.

А Лиза грустно сидела у стола, вертя в руках конверт со знакомым почерком Тани.

Вечером Лиза встретилась с Захаром. После отъезда Тани они часто бывали вместе. Она сознавала безнадежность своей любви, но ничего не могла сделать с собой. Началось это давно, когда Лиза немного успокоилась после своей семейной драмы, а Захар помогал ей учиться.

Письмо Тани обрадовало Захара. Он некоторое время разглядывал конверт, точно боясь открыть его. Наконец оторвал уголок, пальцем прорвал край конверта и вытащил небольшой листок, сложенный вдвое.

Лиза, глядя на просветлевшее лицо Захара, догадалась о содержании письма, но не почувствовала ненависти к девушке, давно уже овладевшей сердцем этого дорогого ей человека.

Словно угадывая ее мысли, Захар тихо заговорил:

— Знаешь, Лиза, что за человек Таня! Не будь ее, я, может быть, так и остался бы полуграмотным увальнем. Нам еще многому надо учиться, и Таня всегда для нас будет направляющей рукой. Ее к нам прислал большой и умный русский народ, и она всегда будет с нами. Моя Таня, любимая… Захар вдруг умолк и немного погодя сказал нарочито громко: — Пойдем в клуб, там, кажется, Надежкин сегодня репетицию собирает.

— Ты же всегда отказывался играть, говорил, не можешь, — недоуменно ответила Лиза.

— Никогда не играл, а теперь буду. И постараюсь сыграть хорошо, даже если это будет и трудная роль.