Лес за стеной

Всё это — картины на стенах, диван с подушкой, похожей на пятно крови, навязчивая, режущая глаз белизна — вместе с жутковатой хозяйкой перечисленного великолепия рождало в душе тревожное чувство. Мы словно очутились внутри одной из пластилиновых работ Эссы.

Альб вздохнул и пригладил волосы. Скрипнул натёртый до блеска паркет. Эсса исчезла за неприметной дверью, затем вернулась с дымящейся кружкой в руках. Предложила мужу и, когда тот отмахнулся, пристроила её на столике рядом с пустыми товарками.

— Видит Серапис, я не хочу вас наказывать, — покачал головой брат и прошёлся между колоннами: три шага вперёд, три — обратно. Вытянулся, уперев руки в бока. В окне за его спиной десятки небоскрёбов горели, словно свечи на праздничном торте.

— Не хочу, но мой долг убе…

— Часы остановились, — ни с того ни с сего сказала Эсса, и все инстинктивно взглянули на стену — единственный свободный от картин кусочек пространства между стеллажами.

Альб нахмурился:

— Да, действительно. Однако…

— Сколько… сколько сейчас времени? — перебила его жена.

Альб раздражённо потёр лицо. Поднёс к глазам левую руки и резко выдохнул.

— Посмотри, я оставил часы на прикроватной тумбочке, — повернулся к нам и…

— Их там нет.

— Заур и бесы! Ты дашь мне?..

— Их нет в спальне, — продолжила Эсса спокойно, словно провидица в трансе или умственно отсталый ребёнок, — нет на кухне, нет на твоей руке. Ты их потерял? Скорее всего. Да, скорее всего, ты их потерял. Уже вторые за месяц.

— Эсса! Я их не терял! — Альб побагровел.

О Всесильный, лучше бы она его не злила, учитывая, кто попадётся под горячую руку.

— Ты нашёл то кольцо с турмалином?

— Я… Нет.

— Должно быть, соскользнуло с пальца, когда мыл руки. Да, вероятно, так оно и было. Надо купить новые часы. И новое кольцо, да. И новый блокнот для заметок.

Сосредоточенная, она опустилась на диван и сложила руки на коленях, словно примерная ученица. Подол чёрного платья собрался складками на полу. Оно, это платье, было просторным, как накинутая на плечи скатерть, но с воротником тугим настолько, что, казалось, расстегни его — и увидишь наливающуюся на шее отметину.

Альб посмотрел на жену, на нас, нахмурился и сказал:

— Дорогая, выйди. Ложись, я скоро.

Что ж… пришло время для наказания.

В груди, за рёбрами, стало гулко и пусто. Колени обмякли.

«Сейчас», — с дрожью подумала я и на миг возненавидела сестру: это она втравила нас в очередную историю, закончившуюся таким образом.

Эсса, блуждавшая в глубине мыслей, взглянула на мужа с выражением, будто забыла, что в комнате она не одна.

— «И бросьте их на колени, и дайте почувствовать тяжесть их преступления. Пусть остальные смотрят, будет это уроком», — процитировала она замогильным голосом любимую проповедь свёкра. Альб поморщился. Раххан стиснула зубы. Брови — идеальные линии — сошлись на переносице, похожие на крылья птицы.

— Хорошо, — брат отвернулся, — смотри.

И она смотрела. Смотрела, как мы опускаемся на колени посреди белокипенной гостиной, упираемся ладонями в потёртый ковёр, не такой идеально чистый, каким казался с высоты моего роста. Смотрела, как Альб закатывает рукава водолазки, медленно разминается и снимает со шкафа палку — одну из тех, что держит в доме для подобных случаев каждый отец и муж. Гладкую деревяшку метр в длину и три-четыре сантиметра в диаметре.

Раххан метнула в сторону дивана ненавидящий взгляд, и первый удар обрушился на её спину. Сестра зашипела. Лицо исказилось. В следующую секунду закричала я.

Брат возвышался над нами с занесённой палкой в руках. Я плакала. Раххан кусала губы. Эсса смотрела. Не на нас — поняла я в попытках отдышаться. На мужа. Сверлящий, прожигающий взгляд был направлен строго между лопаток. Возможно, поэтому экзекуция закончилась быстро. Выдержать такой взгляд было тяжело. Я получила десять ударов, Раххан — пятнадцать. Как всегда, больше.

«Всё, — облегчение затопило меня, — всё, всё…»

На щеках высыхали слёзы. Альб бросил палку на диван. Отшвырнул со злостью. Та соскользнула с края и покатилась по ковру, пока не упёрлась в ножки журнального столика. Следы ударов горели. Я чувствовала каждый отдельно, а вместе они составляли симфонию боли, то резкой, то ноющей, то просто невыносимой. Брат протянул мне руку, помогая встать. Держась за Альба, я разогнулась, и позвоночник прошило болью от затылка до копчика. Ахнув, я вцепилась в ладонь брата. Ноги подгибались. Удержать равновесие получилось с третьей попытки.

Раххан поднялась сама, красная, с горящими глазами и дрожащей от гнева челюстью. Волосы облепляли лицо, словно водоросли. Сестра сжимала зубы так, что чудился треск. Больше всего я боялась, что она не выдержит, не смолчит. Откроет рот и выплюнет грубость — то, что заставит брата поднять палку с ковра.

К счастью, прежде чем Раххан успела совершить глупость, Альб обогнул диван и скрылся за дверью, махнув рукой, — знак, чтобы мы убирались. Эсса последовала за ним, как блаженная. На пороге она остановилась и пристально взглянула сначала на Раххан, потом на сумку у её ног.

Глава 4

— Ненавижу, — процедила сестра, когда мы направились к лифту. Платье на груди потемнело от пота. — Ненавижу их всех, но её особенно. Мерзкая тварь. Сидела и смотрела, как нас избивают. Получала от этого удовольствие.

Раххан нажала на кнопку, и мы спустились на тридцать восьмой этаж, где, помимо спортивного зала и библиотеки за кодовой дверью, было несколько спален, стерильных и голых, как палаты в больнице. Каждая дверь отмечалась табличкой с номером — чёрным ромбом с золотистыми цифрами. На ближайшей к лифту значилось «151».

Застеленная белым покрывалом кровать, простая, без изголовья, занимала треть комнаты. Напротив, на голой и такой же белой стене, висело зеркало в деревянной раме. Ноги щекотал ковёр с высоким ворсом из тех, что мгновенно теряли вид, если по нему ходили в обуви. Я помнила эту спальню, потому что убирала её раз в неделю: меняла простыни, на которых никто не спал, мыла зеркала, размазывала тряпкой воду по плитке в ванной. За мной были чётные этажи, за Раххан — нечётные. Эсса наводила порядок не ниже тридцать седьмого. А ещё она никому не разрешала убирать в храме. Однажды я пыталась отодвинуть алтарь, чтобы вымыть пол, и она впала в бешенство. Едва волосы мне не выдрала, пока, размахивая руками, выгоняла меня за дверь. Раххан тогда впервые назвала её сумасшедшей. И сегодня Эсса определение подтвердила.

Первым делом сестра подошла к окну и задёрнула шторы. Спрятала сумку в тумбочку. Пальцы зудели, так хотелось прикоснуться к драгоценному содержимому, но решать было не мне.

В аптечке под ванной нашлась какая-то мазь. Я покрутила смятый тюбик и прочитала: «По-мо… по-мо-щь Се-ра-пи-са. П… при о-жог…ожо-гах». Что ж… ничего другого не было. Мы опустились на кровать, расстегнули платья и помогли друг другу обработать синяки. Раздеваясь, я заметила, что рукав разошёлся по шву. Наружу торчали чёрные нитки.