Лешие не умирают

– Костичек, я так волновалась! – похоже, девушка решила не откладывать в долгий ящик свое счастье и, не надеясь на скромного парня, взяла все в свои руки.

– Костичек? Кто бы это мог быть? – заговорщицким тоном прошептал Латышев, наклонившись к Изотову. Глаза его смеялись, но лицо выражало крайнюю степень удивления.

– Сам в шоке. – Максим показал на Молодого и пожал плечами.

Но больше всех была удивлена Алина. Она битый час стояла рядом с Татьяной, накручивая себя на настоящую битву. А оказалось… Все зря. Не надо ничего отстаивать, не надо биться. Татьяна оказалась умнее и быстро сориентировалась в мужиках. Вот чего ей так не хватает. Алина стояла, как громом пораженная, наблюдая за этой счастливой парочкой: совершенно обалдевшим Молодым и довольной произведенным на всех эффектом Татьяной. Она застолбила себе молодого человека, и пусть только кто попробует позариться на ее собственность!

Засмотревшись на сладкую парочку, Алина пропустила момент, когда Максим покинул помещение. Когда Молодой со все еще висящей на нем Татьяной вышли, девушка с удивлением обнаружила рядом только Латышева и Данилу, которые, не ограничиваясь в эпитетах, обсуждали поведение молодых людей.

На удивление в медчасти никого не было: отца где-то носило по Сенатским делам, мать, скорее всего, убежала к очередному больному, а Алинка, которую в таких случаях оставляли на хозяйстве, дезертировала на «торжественную» встречу отряда сталкеров. Изотов улыбнулся, вспоминая выражение лица девушки, когда он проходил мимо нее. Что и говорить, поведение «новой подруги» ее поразило. Была даже мысль взять девушку за руку и увести, но желание побыть с Ириной наедине пересилило, и он ушел по-английски, без соблюдения соответствующего церемониала.

Максим осторожно заглянул в палату. Ирина лежала в самом дальнем углу комнаты, прикованная, как и прежде, к вытяжной шине. Что изменилось – это повязка на голове. Она больше не скрывала поврежденный глаз, явив красно-фиолетовый рубец на лице. На мнение Максима он, конечно, бросался в глаза, но нисколько не портил Иру. Ну, по крайней мере, слишком уж больших изменений во внешности не было, а подобная рана у Саныча зажила полностью, и шрамов почти не заметно. Тем не менее, Ира, посмотрев на вошедшего, тут же отвернулась, уставившись на белоснежный кафель. Максим подошел к самой кровати и присел на краешек.

– Ты как?

Девушка не ответила.

– А мы с поверхности… – Ирина шмыгнула носом, – вернулись. Помогали племени, которое тебя спасло.

Она скосила глаза, посмотрев на Максима, но тут же снова уставилась на стену.

– Ты не хочешь со мной разговаривать?

– Да! – она повернула лицо к Максиму. Травмированный глаз, из которого еще не ушла краснота кровоизлияния, зло посмотрел на него. Фиолетовый шрам на фоне бледного лица выглядел еще ярче. – Уходи.

Максим растерялся. Не таким он себе представлял разговор с любимой после долгой разлуки. Он столько хотел ей сказать, а тут – «уходи».

– А почему?

Она лежала, испепеляя его кровавым глазом. Несколько раз открывала рот, чтобы начать гневную тираду, но почему-то каждый раз останавливалась.

– А то не видно?… Разве не знаешь?

– Я честно не понимаю, почему. – Максимыч посмотрел на Ирину. – Я уйду, только объясни.

Девушка даже приподнялась на локтях. Одеяло сползло на живот, обнажив огромный желто-зеленый синяк на плече и груди.

– Даже не знаю, с чего начать, – она сделала вид, что задумалась. – Попробую сначала. Во всем виновато гребаное соревнование, которое ты затеял. В результате я проиграла… проиграла все: и битву с сестрой за тебя, и красоту, и, как выяснилось, саму жизнь. Как-то так. Поэтому даже по моей женской логике виноват ты. Если бы ты вовремя сделал выбор, всего этого бы не было. – Ира указала на свое лицо, ногу на вытяжке и на больничную палату.

– А жизнь-то почему? Ты же жива. Ну, болеешь. Так поправишься.

– Максим, ты же не дурак. Кому я такая буду нужна? Разве это жизнь? Да я буду ходить и разговаривать. Возможно, даже смогу учить детей… если они не разбегутся от ужаса. Но как женщина я умерла. Так что уходи к… да хотя бы к Алине. – Голос ее стал тихим и грустным. – Теперь тебе не надо делать выбор. У тебя есть неуродливый вариант девушки, которая тебе нравилась.

– Мне ты нужна.

– Это ты сейчас так говоришь, из жалости. Только вот жалеть меня не надо. Меньше всего мне это нужно. – Она снова отвернулась от Максима и уставилась на стенку. – Уходи.

– Хорошо, я уйду, конечно, – Максим встал. – Только вот ты говоришь: не сделал вовремя выбор… Знаешь, как я себя ругаю за это? Когда выяснилось, что ты пропала, вот только тогда я понял, как мне тебя не хватает. Наверное, я дурак, что не ценил тебя, когда ты была рядом. Воистину: «что имеем – не храним, потерявши – плачем», это про меня. И я был самым счастливым человеком, когда тебя нашли. Так что теперь для меня выбор небольшой: или с тобой, или один. По-другому просто не смогу.

Максим развернулся и уперся взглядом в расширенные от удивления глаза Алины. Не было сомнений, что она слышала его признание. «Ну и хорошо, что слышала. Меньше придется объясняться». Он обошел девушку и вышел из палаты.

Алина долго переводила взгляд с сестры на дверь, за которой скрылся Максим, после чего губа ее предательски задрожала, и на глаза навернулись слезы.

* * *

Если общественная столовая находилась в жилом секторе, то «Гарцующий тарантас», этот «рассадник алкоголизма и вертеп, смущающий юные умы», – по мнению Кристины, подруги матери Максимыча и, по счастливому стечению обстоятельств, сенатору, ответственному за социальное обеспечение жителей, перенесли подальше. Находился он недалеко от перехода в малое убежище, и, чтобы попасть туда, надо было пройти через все немаленькое убежище Измерителя.

Изотов брел по коридорам. Обвинения Ирины и последовавший за этим «от ворот поворот» ввели его в состояние какой-то прострации. Не обращая внимания на окружающих (которым, в свою очередь, тоже не было до него никакого дела), сталкер плелся, опустив голову, весь в своих думах, и сам не заметил, как очутился перед вывеской питейного заведения. Размышляя, зайти или нет, Максим стоял перед дверью и уже собирался развернуться и уйти, как дверь открылась и из шумного зала, заставленного столиками, вышел Латышев.

– О, легок на помине! А я за тобой, – Саныч наклонил голову и заглянул в лицо бывшему воспитаннику. – У-у-у. Грусть-тоска меня съедает? Чё такой взъерошенный?

– Ерошили… вот и взъерошенный, – Максимыч пригладил короткий ежик волос. – Да Ирка…

– Погодь… пошли-ка за столик – я хочу услышать эту историю сначала и в более комфортабельных условиях: под рюмочку бурды, которую наш бармен называет коньяком. Да и Данила там сидит, тебя ждет.

Они зашли в «Тарантас». За дальним столиком, в углу, который «забронировали» себе сталкеры, одинокой скалой возвышался Данила. На столике стоял графин с мутной жидкостью и четыре стопки. На большом блюде лежала запеченная свиная рулька, из которой торчала двузубая вилка.

– У нас что, уже скутеры возле дверей раздают? Ну и сервис!.. Не успел выйти – уже назад заходит с Максимычем. А я уж думал, придется рульку холодной есть.

– Да погодь ты! Видишь, барину плохо, а тебе лишь бы нажраться. – Латышев немного демонстративно заботливо пододвинул Максиму стул, усадил его, налил в стопку местной фирменной самогонки и уселся напротив. – Рассказывай.

– Чё рассказывать? Послала она меня… Сказала, что это чуть ли не я на нее ящера наслал, обвинила во всех грехах и послала. – Максимыч покрутил в пальцах стопку, после чего залпом выпил, не почувствовав обжигающего спирта.