Лесная невеста. Проклятие Дивины

– Вещая вила явила мне волю свою, чтобы стал я смолянским князем. Родня моя не хотела власть мне отдать, смерти моей искала, изгнала из дома отчего прочь. Но милость вилы была со мной, и обещала мне вила, что в любом поединке я одержу победу, что всего, чего пожелаю, добьюсь. И сбылась ее воля: я – князь смолянский. И все земли, какие захочу покорить, под мою руку пойдут. С людей ваших мне нужна легкая дань: по белке с дыма. Скажи своим детям, мать, чтобы не противились, не заставляли меня проливать кровь свою и вашу. Все равно ведь будет по-моему, потому что вещая вила за мной стоит. А чтобы Оклада и родичи его сговорчивее были, заберу я эту девицу, его дочь.

– Хорошо. – Старуха кивнула, и девица, от всех этих чудес забившаяся в самый угол, обиженно нахохлилась. – Она твоя, если желает того вещая вила. Только… зачем тебе девица, если вила в обмен на свою любовь никого другого тебе любить не позволяет?

– У меня дружина есть. – Зимобор улыбнулся, хотя напоминание старухи о его обязанностях перед вилой больно кольнуло в сердце. – Найду ей мужа другого. Захочет Оклада мне другом быть – дам ей мужа наилучшего рода. А не захочет – челядинам тоже жены нужны.

Девица нахохлилась еще сильнее. На глазах у нее заблестели злые слезы, и похоже, ее сильно подмывало в знак своего возмущения показать язык самой судьбе.

– Я пойду завтра в Верховражье и поговорю с моими детьми, – сказала старуха. – Постараюсь склонить к миру и благоразумию. Ведь глупо стоять против того, за кем судьба.

– Мудра ты, мать! – Зимобор вздохнул. – Уж постарайся и Окладе хоть чуть-чуть мудрости твоей передать. А я пойду пока. Спасибо, что приняли и выслушали. Поговорил с вами, добрые женщины, и на душе легче!

Он встал и поклонился. Старуха глянула на беглянку; та нарочито медленно стала собирать в кучу руки-ноги, чтобы вылезти из угла.

– Сиди пока! – Зимобор махнул рукой. – Тут и тепло, и места есть, а у меня там мужики друг у друга на головах сидят. Пусть она у вас, мать, побудет. Я тебе верю, ты не обманешь, что мое – то никому не отдашь. Обещаешь?

– Обещаю! – с облегчением ответила старуха. Видно было, что ей совсем не хотелось немедленно отсылать девушку к чужим мужчинам. – Спасибо, княже! Ведь она, егоза эта, сестрича моего дочь! Сердце болит, кровь-то своя…

Девушка подошла и уткнулась лицом в плечо старухи.

– Сестрича дочь? – Зимобор, затягивая пояс, поднял глаза. – Выходит, Оклада твой сестрич?

– Именно так. Матери его, сестры моей меньшой, давно уж на свете белом нет, а я все живу, старая…

– Ну, материной сестры только глухой или совсем беспутный не послушается! – Зимобор обрадовался. – Надеюсь на тебя, мать, чтобы нам дело миром решить и крови напрасно не проливать! Ведь не с варягами воюем, не с чудью какой, а со своим же кривичским корнем.

– Да помогут нам Сварог и Макошь…

Назад к своим, мерзнувшим у подножия холма, Зимобор вернулся в одиночестве, но вполне довольный. И старуха не обманула. Уже к полудню она появилась перед воротами Верховражья, одетая торжественно, как в дни больших жертвоприношений. Вся в черном, как подобает воплощению Старухи, она надела старинный головной убор с оленьими рогами, а ее длинные седые волосы вились по ветру, придавая ей истинное сходство с Мареной. За ней шли две другие жрицы, средняя – в красном, младшая – в белом платье.

Оклада сначала не хотел открывать им ворота, опасаясь смолян, но те не приближались, и наконец жриц впустили внутрь. Пробыли они там довольно долго, а когда показались опять, Зимобор зазвал их к себе.

– Передала я Окладе все, что Макошь вложила мне в душу, – рассказала старуха. – Говорит он, что подумает, посоветуется с родом и с людьми жижальскими. Дескать, не платила Жижала-река дани смолянским князьям, и не хочет он такой дурной памяти в роду о себе оставить, стать тем, кто жижальцев под чужую руку приведет.

– Так не под мою руку, значит, под угренских князей! Прошли те времена, мать, когда каждый род сам по себе жил и сам собой правил! Теперь надо вместе жить – вместе с заморскими землями торговать и вместе от врагов отбиваться. А для того голова нужна общая, то есть князь. И если не Смолянску, значит, угрянам будет Жижала дань платить, а то и вятичам. Разве лучше чужому корню подчиняться?

– Ох, сынок, тяжело мне! – Старуха вздохнула. – Не мое это дело – князей и земли разбирать. А что делать, если все это – судьба моих детей родных?

– Ты, мать, мудра, правильно рассудишь.

– Ну, дай Макошь мудрости…

Жрицы ушли. Проводив их, Зимобор опять послал к Верховражью Ранослава с несколькими кметями. Тот вернулся и принес ответ Оклады: сегодня он думает с родом и старейшинами и завтра к вечеру даст ответ.

– Ну, обождем! – согласился Зимобор.

– А сдается мне, что эти козлы время тянут, как кота за яйца, – буркнул Красовит.

– До завтра тянут? – усомнился Зимобор. – А какой смысл?

– Может, они к угрянам послали за помощью, – поддержал Красовита озабоченный воевода Корочун. – Раз они с ними почти в родстве. Так, мол, и так, князь Хвалислав, обижают тебя, невесту твою полонили…

– Даже если они сразу за помощью послали, как про нас узнали, то гонец еще до Угры не добрался. – Зимобор покачал головой. – До завтра ничего они не дождутся. А если сами не надумают, значит, завтра ночью будем город брать. Ты, Корочун, как за дровами поедешь, прикажи несколько хороших бревен вырубить. Все одно топорами стучать, они не догадаются.

– И жердей таких, покрепче, – добавил Любиша. – Зарубки сделаем, на стены лезть сподручнее.

Короткий зимний день скоро прошел, стемнело. Еще в сумерках поднялась метель – не слишком сильная, но мелкий снег сыпал густо, и в нескольких шагах ничего не было видно. Дозорные десятки несли службу, наблюдая за городом и оглядывая окрестности, но сквозь снег не видели даже обрыва над рекой.

Зимобор сидел в углу, который вчера занимала беспокойная беглянка. Ему вспоминалось вчерашнее видение. Младина была прекрасна так, что даже в воспоминаниях от ее красоты захватывало дух. Ее помощь неоценима: венок помог ему справиться с ведуном и тем подружиться с сежанами, он же привел на его сторону Макошиных жриц. И даже если жрицы не уговорят жижальцев сдаться, венок Младины обеспечит ему победу в открытом столкновении. Но почему так тяжело на душе, почему мысль о покровительстве вещей вилы не радует, а угнетает?