Лесная обитель

Эйлан ощутила, как Владычица окутывает ее своей любовью, и погрузилась в нее, словно в объятия матери. Арданос задавал вопросы, но его голос доносился откуда-то издалека. Эйлан вспомнила его наставления, но сейчас они не имели значения – она получила откровения богов. Эйлан сознавала, что произносит в ответ, и на этот раз говорила на языке британцев, и все же устами ее вещала какая-то незнакомая Эйлан.

Ее спрашивали и спрашивали – она потеряла счет времени. Вернее, время как бы остановилось. Но, услышав свое имя, Эйлан поняла, что возвращается в реальный мир. Она застонала, пытаясь отвернуться от этого мира. Зачем ей возвращаться? Ее чем-то обмахивали, холодный воздух коснулся чела, на лицо и руки упали капли воды. Это было реальное ощущение, и она не могла сопротивляться. Ее опять втащили в собственную телесную оболочку.

Она вздрогнула, прерывисто вздохнула – и вновь стала прежней Эйлан. Широко раскрыв глаза, она с изумлением смотрела на стоявших вокруг людей. Они взирали на нее с благоговением.

Арданос обращался к собравшимся с прощальной речью, наставляя их жить в мире и согласии. Он удовлетворенно улыбался, и Эйлан его улыбка показалась несколько самодовольной.

«Он ничего не понял, – подумала она. – Он считает, что я исполнила его волю…» Раз архидруид не видит могущества Великой Богини, которой, по его словам, он служит, она не станет раскрывать ему глаза. Она может лишь верить: Владычица знает, что делает, и не оставит их своей милостью.

Первые месяцы после свадьбы Гай провел в упорной борьбе с самим собой, пытаясь избавиться от чувства, что их с Юлией брак основан на лжи. Он подозревал, что Юлии просто нравится быть замужем, но она вовсе не очарована своим супругом. Однако его юная жена всегда была весела и нежна с ним, и, поскольку Гай старался относиться к ней с вниманием и заботой, она, по-видимому, была удовлетворена его обществом. Гаю оставалось только благодарить богов за то, что по своей наивности или просто из-за неспособности испытывать глубокие чувства Юлия даже не догадывалась, что отношения между мужчиной и женщиной – это нечто неизмеримо большее.

Лициний считал, что молодожены первый год после свадьбы должны обязательно жить вместе, поэтому он устроил Гая на должность эдила [15] , ведающего правительственными зданиями Лондиния. Для продвижения по служебной лестнице Гаю нужно было приобрести опыт государственной службы. Поначалу Гай стал возражать, говорил, что никогда не занимался подобной работой; ему казалось, что тесть подыскал для него должность эдила только для того, чтобы Юлия не уезжала из отчего дома и продолжала вести хозяйство. У Гая был целый штат сотрудников из рабов и вольноотпущенников, и они прекрасно справлялись со своими обязанностями, но для урегулирования вопросов с государственными чиновниками нужен был человек с высоким общественным положением, каковая роль и отводилась Гаю. Детство его прошло в лагере легионеров; ему нередко доводилось наблюдать, как отец решает проблемы повседневной жизни большой крепости. Как выяснилось, это стало для него неплохой школой, и Гай вскоре понял, что вполне справляется со своей новой работой.

15

Должностное лицо, наблюдавшее за сохранностью домов, порядком в городе и т. п.

– Радуйся, юноша, что у вас с Юлией пока есть возможность пожить вместе, – говаривал Лициний, похлопывая его по плечу. – В будущем вам часто придется разлучаться, особенно если тебя откомандируют в Данию или еще в какое-нибудь место на дальних границах империи. – Они оба знали: чтобы добиться высоких постов, нужно послужить в самых разных уголках империи; должности прокуратора, префекта лагеря и другие посты в провинциях, на которых люди бессменно служили по многу лет, доставались чиновникам в качестве награды лишь в конце карьеры.

В жизни Гая наступал решающий период. Для молодого человека это были самые ответственные годы: от того, как он зарекомендует себя, какие заведет связи, зависело его дальнейшее продвижение по службе. Скоро Гаю необходимо будет отправиться на некоторое время в Рим, и ему почему-то очень хотелось съездить туда. А пока он добросовестно старался понять, как работает государственный механизм в Лондинии, который становился очень похожим на столицу империи.

Недели, месяцы летели быстро, гораздо быстрее, чем он ожидал. Прошел год. Время от времени из Рима поступали тревожные известия. Император, и прежде обладавший огромной властью, приказал, чтобы его избрали консулом на десятилетний срок и пожизненным цензором. Патриции угрюмо рассуждали о том, что он хочет подчинить себе сенат, но действий никаких не предпринимали, так как военных император вполне устраивал: недавно он на треть повысил им жалованье. Будучи офицером, Гай, разумеется, не имел возражений против такого шага со стороны императора, но он понимал, к чему стремится Домициан. Он еще более, чем его предшественники, был склонен рассматривать демократические институты Рима, которых и так уже оставалось немного, как устаревшие; и конечно же, они мешали ему.

Спустя несколько месяцев после свадьбы Лициний нанял репетитора – главным образом, для Юлии, как он объяснил, чтобы она научилась говорить по-гречески и более грамотно на латыни. Но Гаю, к его великому неудовольствию, тоже пришлось посещать занятия.

– Знание греческого языка непременно пригодится тебе в Риме, если ты поедешь туда, и латинский следует подчистить. Ты должен говорить, как аристократ, – заявил Лициний.

Уязвленный, Гай воспротивился. Мацеллий считал своим долгом дать сыну образование, и учителя у Гая появились уже в раннем детстве. На латыни он изъяснялся столь же бегло, как и на кельтском языке, который узнал от матери.

– Мне вполне хватает народной латыни, – возразил он.

– Да, конечно, в армейском лагере от тебя большего и не ждут, – вступила в спор Юлия, – но, поверь мне, выступая в сенате, лучше говорить на кельтском языке, чем на этом вульгарном диалекте, который изобрели в Деве.

Гай хотел было ответить, что он говорит на латыни не хуже Мацеллия, но ведь его отцу не случалось выступать в сенате. Да и, пожалуй, вовсе не плохо знать язык, которым владеют образованные люди всего мира, – каковым был и останется греческий. Но занятия вскоре прекратились. В конце лета Юлия забеременела; она почти постоянно испытывала недомогание и тошноту, и от услуг репетитора пришлось отказаться.

Правда, Гай к этому времени уже кое-чему научился и использовал любую возможность, чтобы поговорить на греческом языке с рабами-греками, служившими в доме, включая Харис, горничную Юлии, которая родилась на острове Митилена, где жил сам Аполлон. В штате служащих Гая работал вольноотпущенник, приехавший в Британию еще с бывшим наместником, у которого он служил секретарем. Радуясь возможности заработать несколько сестерций, он учил Гая правильному латинскому произношению и заставлял его переписывать речи Цицерона, чтобы тот усвоил грамотный стиль.

Гай занимался усердно, намереваясь намного обогнать в познаниях Юлию к тому времени, когда она родит и снова будет в состоянии продолжить занятия, если, конечно, такое время вообще настанет.

Прошла зима. Незадолго до первой годовщины их свадьбы самочувствие Юлии улучшилось, и она не стала возражать, когда Лициний предложил Гаю съездить поохотиться на кабанов в лесах к северу от Лондиния, сопровождая богатого сенатора, который занимался торговлей вином и утверждал, что пустился в это опасное путешествие только для того, чтобы поохотиться. Лициний был невысокого мнения об охотничьих способностях сенатора, но не мог не согласиться с тем, что тот обладает немалой политической властью, и поэтому решил польстить самолюбию гостя, отправив своего зятя сопровождать его на охоте.

Юлия не только не обиделась из-за того, что Гай уезжает, но даже испытала некоторое облегчение. Как и большинство мужчин, Гай, похоже, считал: если человеку плохо, он обязан ему как-то помочь. А поскольку помочь Юлии он ничем не мог и, более того, страдала она из-за него, Гай нервничал и постоянно раздражался при малейшем упоминании о том, что ей нездоровится и это ее беспокоит. Реакция отца была ничем не лучше, а изливать свою боль перед рабами ей не позволяла гордость.

Утром того дня, когда Гай уехал на охоту, Юлия отправилась в храм Юноны. Служанка Харис недовольно ворчала из-за того, что всю дорогу они шли пешком. Но хотя Юлия и в самом деле стала неуклюжей, она была уверена, что трястись в коляске или в паланкине еще хуже: ее опять замучает тошнота.