Лесные были и небылицы

– Ребята, - говорит, - тут что-то не так. Тут с нами еще кто-то в хоронушки играет. Вот сюда залез, - я своими глазами видел.

ребятишки к нему.

Он стоит белый, как береза, глаза большие, и шепчет:

– Вот тут, вот тут сидит... Я ноги видел. Лезет - ногами брыкается.

ребятишкам стало не по себе.

Сумерки гуще. Лес рукой подать - и стоит темный, страшный. В лесу волки, медведи и - как знать?
– кто еще.

неизвестно, кто под сарай забрался. Сидит там...

Санька - боевой парнишка - как крикнет толстым голосом:

– Кто там в яме? Объявись!

А под сараем как шебуршнет!..

Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!

Зорошо, - на меня набежали: как раз я из лесу шел - с охоты. Еле их остановил.

Рассказали мне, как все было.

Вижу - дело серьеезное. Пошел к сараю. Девчонки за мной - издали.

Саня с Ваней стоят у угла - в руках уже колья у них: хотят в яму толкать.

– Обождите, - говорю.
– Погляжу раньше.

Поставил я ружье к стенке, опустился на четвереньки, чиркнул спичку.

батюшки-светы, кто под сараем-то сидит!

Я руку туда - и цоп его за уши!

Уж как он ни брыкался, - так за уши и вытащил его ребятишкам:

– Видали, кого струсили?

Заяц, здоровый русачина! Вот глупый, куда схорониться вздумал.

Косой этот всю зиму потом у девчонок в зибе жил. Совсем ручной стал. Девчонки его так Санькой и прозвали. Забьется бывало под печь, - спит там. А крикнут ему: "Санька, вылазь! Вылазь, Санька!" - сейчас и выскочит. Дескать, не дадут ли капустки?

Не очень-то, значит, глупый.

Да уж там глупый не глупый, а тот раз маху дал: чем ему с ребятишками в хоронушки играть, под сарай лезть, - сыграл бы лучше с ними в догонялки. Припустил бы назад к лесу, откуда пришел, - кто б его догнал?

Он ногастый.

СИЛА НЕ БЕРЁТ

Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?

Ни силы в них, ни весу, - пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь, - и дух вон.

А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют - радуются. Гляди-ка, какие веселые!

Гусь - тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе - в тех опять сила большая. Силой и берут.

Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах, Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что - он в чащу, - и был таков.

Ну, в зять, к примеру, жаворонка.

Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?

Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, - человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел, - хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.

И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарек.

Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней ничего - песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уже, пахарек-то, над полем, над первой проталиной вьется, - песни своей серебро с поднебесья рассыпает.

ОИду я, конечно, по дороге по проселочной - и он впереди меня бежит. Пробежит-пробежит - и станет. Подойду - он дальше.

И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал, - вот-вот запоет.

"А почему, - думаю, - ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, - даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи".

Пахарек и вправду запел.

да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.

Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг, - крылья серпом - соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:

– Глянь, летит!..

Будто он человеческие слова понимтаь может.

Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?

Камнем пал мой парарек с высоты - и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.

"Лихорадка, - думаю, - его с перепугу бьет"

А он исчез, - как сквозь землю провалился.

Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался - и опять жвзмыл.

А унес чо-нибудь в когтях или нет, - я не приметил.

Подошел я к тому моесту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он утт быть,не мог же в самом деле под землю уйти.

Однако нет пахарька.

Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли гдядит.

Один глазок, а пташки нет.

Я еще шаг шагнул, - получше рассмотреть.

тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся, - пыль с него так облачком и поднялась, - да полетел себе тихонько в сторону, в поле.

Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.

А соколок-белогорлик, гляжу, вон уж где - и за ласточкой погнался.

Пропала, думаешь, ласточка?

Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полет у него из всех птиц, пожалуй, самый сто ни на есть быстрый. А вот не всякая же ласточка ему дается, - тоже сам видел.

Такой же вот белогорлик - может, даже этот и был, - в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколо вэтих - чеглока-белогорлика, кобчика, дербника - сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.

Отбил белогорлик одну из стаи - и за ней.

Ласточка туда-сюда зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже ее.

А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.

Гляжу: ласточка - к ней. Да тем же ходом вокруг башни.

Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там восе равно негде.

Она у самой что ни на есть стенки круг дает. Крылышки-то у нее коротенькие, так чуть не в притирочку к стенке.

Он так не может: крылья у него долгие.