Лесовик

Шумовое сопровождение, хотя ему по-прежнему недоставало благозвучия и ритма, все же сохраняло способность варьировать свою громкость. В те моменты, когда звук стихал, я различал с трудом голос Андерхилла, что-то говорившего – монотонно – с той самой литургической монотонностью, которая долетала до моего слуха из этой самой части дома во время моих ночных видений накануне. Я взглянул на стол перед собой. Серебряная фигурка исчезла.

Это произвело на меня куда худшее впечатление, чем все случившееся до сего момента. Пора было сделать какое-то решительное движение. Когда я встал, сразу же опустилась полнейшая темнота, а шум в то же самое время уменьшился, теперь это было биение множества крыльев и пронзительный вороний грай, и в воздухе теперь пахло то ли вольером, то ли курятником; пахло резко, почти нестерпимо. Через несколько секунд вокруг моей головы запорхали крохотные пурпурно-зеленые птички, их были десятки, они, по всей видимости, фосфоресцировали, поскольку были такими яркими, будто их освещало солнце, но больше никакого источника света не было. Щелкая своими крохотными клювами, они кружили, ныряли вниз, прямо мне в лицо, тыкались с размаху в мои щеки, в подбородок, в брови (хотя я ничего не ощущал), а затем растворялись в темноте, мерцая, как затушенный фитиль свечи, хотя их число не уменьшалось. Я закрыл глаза, но они не исчезли; прижал ладони к закрытым глазам, но ничего не изменилось; заткнул пальцами уши, но карканье продолжалось, и клекот не стихал. Мне не хватало воздуха, чтобы закричать; время от времени я усиленно пытался определить, где находится дверь, но каждый раз одна из птиц кидалась мне в лицо, и приходилось начинать все сначала. Я услышал смех Андерхилла и в следующую секунду очутился рядом с развороченным участком пола в своей столовой наверху и понял, что кладу в карман распятие (действие, о котором я тотчас же забыл). Следующая секунда – и я опять в окружении птиц, но по-прежнему (или снова) с распятием в руке. Птицы усилили свой натиск, перешли на неумолчный дикий визг, и я бросил распятие туда, откуда, по моим представлениям, доносился голос Андерхилла, и услышал, как оно ударилось то ли об стену, то ли об пол.

То, что происходило вокруг, стало меняться – медленно, но бесповоротно. Птицы сместились к середине и левому краю; хотя они и продолжали налетать на меня, но приняли странную плоскую форму, а тем временем их крики постепенно глохли; впечатление точно такое, будто теряется частота радиостанции, когда вы крутите настройку приемника. Вот птицы сбились в небольшом и все более сужавшемся секторе слева от меня, напоминающем теперь вафельную пластинку, как будто экран, на который их проецировали, уплывал от меня, поворачиваясь боком, а затем задней своей стороной, и до моего слуха доносился лишь слабый, неразличимый гул. Вскоре я смотрел на вертикальную линию из пятнышек пурпурно-зеленого цвета, которые потухли, перестали существовать. В полной тишине я стоял посреди комнаты, один, и было темно, если не считать лунного света, струящегося сквозь окна.

Я сообразил, что выключил в какой-то момент лампу на столе, и пошел к выключателям у двери. На ходу мой взгляд уловил мерцание металла в том углу, где когда-то я впервые увидел Андерхилла. Я подобрал – но не распятие, а серебряную фигурку и в ту же секунду услышал снаружи тихое, но знакомое и пугающее шуршание, доносящееся откуда-то справа, а с противоположной стороны меня звал голос Эми.

Я выбежал в прихожую, бросился к двери (не останавливаясь, чтобы зажечь хоть где-то свет: моим пальцам были хорошо знакомы все засовы) и почти в одну секунду выскочил из дома. Эми шла по дороге ярдах в ста от гостиницы, одетая в белую пижаму, и что-то несла в руках; я догадался, что это скорее всего Виктор. Шагая медленно в сторону деревни, она оглядывалась по сторонам – искала меня? С другой стороны приближался тот странный, грубо слепленный, криво очерченный силуэт – неуклюжей, негибкой, но упорной поступью, с большим запасом силы, и я вспомнил, как я видел его в своем призрачном видении, как он разогнался, приближаясь к дому, и что случилось впоследствии. Теперь, однако, передо мной был не мираж, а реальность, и теперь я знал, понял еще до того, как добежал до двери, какой была вторая цель Андерхилла: не просто пережить смерть и не просто подчинить своей воле какое-то живое существо, но распространить свое влияние из замогильных пределов и осуществить то, что я увижу воочию через какую-то минуту, если мне не удастся разрушить его планы.

Существо вышагивало, похрустывая на ходу, сейчас это было что-то вроде быстрой походки. Оно выглядело крупнее, чем раньше, но и менее плотным; возможно, еще даже не сформировалось окончательно. Очевидно, чудище пока не заметило меня. Я потерял уже секунды три-четыре, я сорвался с места и побежал к Эми по обочине, заросшей травой, стараясь производить как можно меньше шума, но она услышала меня, когда между нами не было и двадцати ярдов, и начала поворачиваться. Я закричал, чтобы она не оглядывалась – но тщетно: Эми увидела меня, а затем – лесное чудище. Лицо у нее вытянулось и окаменело. Я догнал ее.

– Что это там, папочка?

– Это один неприятный тип. Давай-ка опусти Виктора на землю, беги в деревню как можно скорее и там кричи, кричи до тех пор, пока не появятся люди.

– А ты что собираешься делать?

– Не волнуйся насчет меня, – сказал я, слыша за своей спиной шелестящую, похрустывающую трусцу. – Ну, вперед. Бегом.

Я повернулся. Эта тварь приближалась, теперь уже бежала, ее ноги с силой поднимались и опускались, руки были согнуты в локтях, она продолжала набирать скорость. Если предоставить ему свободу действий, Эми никогда не достигнет деревни. Я встал на пути чудища и выбрал точку на его туловище – слева в паху, где, похоже, были только тонкие веточки, перехваченные плющом, и где, наверное, возымеет действие удар кулаком. Теперь я рассмотрел впервые его лицо: почти совсем плоская поверхность гладкой серовато-коричневой коры, как на стволе шотландской сосны; кривые глазницы, в которых тлели гнилушки; растянутый в ухмылке широкий рот, в котором торчало с дюжину зубов – неровных полусгнивших пенечков. Я уже видел раньше что-то похожее на эту физиономию. Затем лесовик налетел на меня, его руки разной длины и толщины были вытянуты вперед, а крик, вылетающий изо рта, словно шуршащий в листве ветер, был наполнен как торжествующим ликованием, так и угрозой. Прежде чем я успел схватиться с ним вплотную, он выбросил вперед руку, не прерывая своего стремительного продвижения, и нанес мне удар в грудь, отбросив меня на несколько ярдов и повалив на землю. Я не потерял сознания, но на какое-то время силы покинули меня.

Эми отбежала на какое-то расстояние, затем остановилась и повернулась; между ней и грузно бегущей тушей лесного чудища, выгнув спину и подняв хвост трубой, стоял Виктор. Деревянная нога нанесла ему сильный удар, хрустнули то ли ветки, то ли кости; Виктор отлетел кубарем и упал безжизненным комком на другой стороне дороги в канаву. Затем Эми снова повернулась и побежала, побежала уже изо всех сил, но все равно не смогла оторваться от зеленого страшилы. В ту минуту я вспомнил наконец о том предмете, который был все еще зажат в моей руке, и понял, что мне нужно делать, и поднялся рывком на ноги и тоже побежал – по дороге в сторону кладбища.

Впереди меня продолжалась погоня; с того места, где я находился, было невозможно точно определить расстояние между Эми и преследователем, я и не пытался этого сделать, а занес руку далеко за голову и швырнул серебряную фигурку через кладбищенскую ограду. Я слышал, как она коснулась земли, и в ту же секунду уродливое создание, сбавив шаг, качнулось и замерло, даже более того – его согнуло пополам и повлекло в обратную сторону какой-то чудовищной силой. Шаг за шагом оно отступало, сотрясаясь и молотя руками по воздуху, и куски, отваливаясь от него, полетели стремительно в мою сторону, они проносились сбоку от меня и над головой: листья, ветки, сучья, обрубки, так что я присел на корточки, прищурив глаза и втягивая инстинктивно голову в плечи, когда крупный древесный обломок пронесся мимо со свистом. Отросток с шипами оцарапал мне запястье, а в ушах стоял тягучий, затухающий вопль нечеловеческой ярости и боли.

Обрушилась тишина, нарушаемая только какой-то тяжелой машиной, несущейся в сторону Лондона по магистрали А-595. Я медленно поднялся, сделал несколько шагов, затем побежал к деревне, выкрикивая имя дочери. Она распростерлась на обочине дороги с пятнами крови на лбу, на колене и на руке. Я отнес Эми обратно в дом, положил на кровать в ее комнате и позвонил Джеку Мейбери.

Глава 5 Шорох в траве

– На теле серьезных повреждений нет, – сказал мне Джек после полудня. – То, что мы наблюдаем сейчас, – это здоровый, нормальный сон. Ни малейших признаков сотрясения мозга. Температура нормальная. А эти царапины и синяки – сущий пустяк. Ну а с точки зрения психики… Знаешь, и в этом смысле нет оснований для беспокойства, по крайней мере в данную минуту; хотя, должен тебе признаться, я не такой уж большой специалист по части сомнамбулизма. Ты уверен, что это сомнамбулизм?

Я стоял у окна в комнате Эми и, повернувшись, сказал:

– Не знаю. Просто я предполагаю, что она действовала как лунатик. Я решил, что так оно и есть, поскольку это самое приемлемое объяснение – в общих чертах – того, что случилось. Меня разбудил стук парадной двери, я увидел, что она идет под окном, и вышел…

– Ты уже говорил про это. Что конкретно произошло, когда ты подошел к ней?

– Я окликнул ее, что было, наверное, ошибкой, но я не подумал об этом. Тут она вздрогнула, повернулась ко мне и споткнулась.

– И ударилась головой об асфальт, причем так сильно, что потеряла сознание, но… Мне вот что подумалось: ушиб сравнительно мягкий и такого удара недостаточно, чтобы нормальный здоровый человек потерял сознание. Все же почему ты находился в обеденном зале на первом этаже, а не в своей спальне?

– Я спускаюсь туда иногда. Больше уверенности, что там меня никто не побеспокоит.

– Понятно. Значит, так ты поступил и в этот раз. Ладно, я загляну к вам еще раз ближе к вечеру. Пусть пока остается в постели. Легкий обед. Посмотрим, как пойдут дела. Я знаю в больнице одного парня, очень неплохой детский психиатр, постараюсь связаться с ним завтра. Лично я сомневаюсь, что это имеет какое-то отношение к сомнамбулизму.

– А что, по-твоему, случилось с ней?

– Она притворилась лунатиком. Где-то прочитала об этом.

– Чего ради?

– Ну, привлечь к себе внимание, – сказал Джек, в полной мере испытав на мне силу своего строгого взгляда. – Однако мне пора. А ты-то как себя чувствуешь? – добавил он без особого энтузиазма.

– Превосходно. Чуть подустал.

– Постарайся особо не напрягаться сегодня. Маленькие птички больше не донимали?

– Нет. Выпить не хочешь?

– Нет, спасибо.

Он двинулся к выходу, и тут что-то толкнуло меня спросить: