Летчики и космонавты

Имею ли я право оставить молодых летчиков в таких сложных условиях? Последствия встречи пилотов с туманом на малой высоте не вызывали у меня сомнений. Пойти на риск нескольких аварий и катастроф я не имел права. Как командир группы, я нес ответственность за каждый экипаж и за каждый самолет. Это святая святых командира.

Решил посадку на аэродроме не производить совсем, уйти в другой район и сесть на подходящую площадку.

Дал команду ведомым сомкнуть строй — правой рукой похлопал по правому борту самолета. Впереди в двух-трех километрах была ясно видна северная граница аэродрома, южную его половину уже закрыл серый туман.

Над центром аэродрома врезался в клочья тумана. Понял: дальше на юг лететь нельзя. Медленно развернул группу на 180 градусов, набрал высоту. Через три минуты туман остался позади, наша пятерка пошла на север.

Туман, туман, туман. Казалось, он взял в свой плен все Приморье. Правее нас параллельно курсу полета тянулся горный хребет Сихотэ-Алинь. Может, туда лететь? Но там нет площадок, пригодных для посадки самолетов. Это я знал точно. Невдалеке от нас — государственная граница с Китаем. Ее нарушать нельзя. Оставался один путь — только на север. Но мне хорошо известно, что и на север до самого Хабаровска не имелось ни единой площадки. Только возле Хабаровска был хороший аэродром.

Словно угадывая ход моих мыслей, Ван Сюн спросил по самолетному переговорному устройству:

— В Хабаровск, командир?

— Сколько туда лететь? Время?

Ван Сюн быстро сделал вычисления и доложил:

— Три часа, командир.

— А горючего?

Этот вопрос задал скорее себе самому, чем Ван Сюну. Ведь я видел указатель бензомера, знал величину ветра, скорость самолета, расстояние до Хабаровска.

— Горючего в обрез на два часа полета. Что делать, командир?

Расчудесный ты человек, Ван Сюн! Если бы я знал, что мне делать! Но решение принимать надо. Решил выбирать площадку для вынужденной посадки. Там, где сяду сам, будет садиться вся группа. Решение принято, и его понял Ван Сюн. Для экипажей ведомых самолетов передать точный смысл принятого решения было невозможно, ограничился сигналом: «Делай, как я».

Прошло уже более 20 минут, как мы летели курсом на север. В поле зрения не попалось ни одной площадки, на которой задержался бы взгляд. Правее железной дороги — холмистая местность, сопки, склоны хребта и тайга. Левее — сплошные болота и заболоченные луга. Вот уж действительно, как в сказке: налево пойдешь… направо пойдешь… и там и тут — гибель.

До предела напрягал зрение, внимательно осматривал ровные, не имеющие деревьев площадки, но их было очень, очень мало. Километрах в десяти южнее Уссури мое внимание привлекла довольно большая ровная зеленая площадка.

На высоте 400 метров сделал полный круг над площадкой. Луг казался ровным, воды не было видно, не замечалось и характерных для болот зарослей камыша и ржавых пятен. Знаками показал: Приходько принять командование группой, самолетам стать в круг и ждать моей команды.

Приходько кивнул головой, понял. Снизился до 20 метров.

— Ну как? — спросил мнение Ван Сюна.

— Смотри, командир, — неопределенно ответил летнаб.

— А ты что видишь?

— Кажется, блестит. Вроде вода.

— Где?

— Вон там, — указал Ван Сюн на зеленеющую сбоку луговину.

— Делаю круг. Смотри, Ван Сюн.

— Хорошо, командир.

Еще снижаюсь — до 10 метров. Два раза пролетел на бреющем полете над площадкой и убедился, что внизу сильно заболоченный луг. Прав Ван Сюн: через густую высокую траву поблескивает вода, садиться нельзя, верная гибель.

Набрал высоту, вышел вперед строя и опять взял курс на север. Еще второй, третий и четвертый раз снижался над различными площадками и каждый раз набирал высоту, затем вставал в голову группы самолетов и вел строй на север. Ничего подходящего не было. Назревала трагедия.

Горючего в баках оставалось на час полета. Через 40—50 минут вся группа должна быть посажена, иначе начнутся вынужденные посадки с заглохшими моторами. Трудно садиться на вынужденную посадку вне аэродрома, а еще труднее, когда заглохнет мотор, — наверняка авария или катастрофа.

Все время смотрел на землю, на карту взглянуть было некогда, но и без карты знал, что впереди город Иман. Севернее Имана долина реки Уссури сильно сужается, горы вплотную подходят к железной дороге. Там почти нетронутая тайга до самого Хабаровска, ни о какой посадке и речи быть не может. Где же выход?

Неужели катастрофа? Вот тебе и безаварийная летная работа эскадрильи в течение ряда лет. Как мы гордились этим!

Тревожно, тяжко на душе. Но вот увидел небольшую деревню, клочки пахотной земли. Мое внимание привлекло гречишное поле шириной метров сорок и длиной не больше ста метров.

Для нормального пробега самолета Р-5 при посадке нужно метров четыреста. Тормозов у самолетов нет, но если уменьшить посадочную скорость до минимума, тогда сократится длина пробега. Однако уменьшить скорость, на которой самолет подходит к земле, можно только до определенного предела. От искусства летчика зависит подвести самолет к земле на минимальной, близкой к эволютивной скорости, но не меньшей, иначе самолет упадет, потеряв управление.

Летчик Приходько и другие молодые пилоты уверенно сажали самолеты на аэродром длиной в полкилометра, но заставить их первый раз в жизни посадить самолет на полоску в пять раз меньшую, кажется невозможным. Но выбора не было. Надо сесть и умудриться не разбить самолеты на этом малюсеньком гречишном поле.

— Иду на посадку, Ван Сюн.

— Куда? — не понял Ван Сюн.

— Вон там, — указал на полоску гречихи. — Приготовься.

— Есть, приготовиться.

Опять оставил четверку Р-5 на высоте 400 метров, а сам пологой спиралью пошел на снижение. Уточнил направление ветра по дыму из домов деревни. Ветер был южный и довольно сильный. Решил садиться со встречным ветром, он — мой союзник.

Несколько раз, прицеливаясь, пролетел над площадкой. На северной границе площадки увидел высокий кустарник, метра четыре высотой, а на южной — сочную траву. Признаков заболоченности не обнаружил.

Обстановка критическая, на грани трагедии. А мне вдруг в голову пришла шутка, которую частенько вспоминали наши летчики и техники в минуты перекура возле вкопанной в землю бочки с водой для окурков. Здесь обычно любители шуток держали «банчок», угощая слушателей анекдотами, остротами, новостями. Именно здесь и говорили в адрес летчиков, попавших в тяжелую, аварийную ситуацию при посадке, такую фразу: «Взлететь — взлетел, а если жить хочет, то и сядет».

Вот в таком незавидном положении пришлось побывать и мне, но это положение во много крат осложнялось тем, что за мной летело четверо молодых летчиков. Разбиться с летнабом — грех большой, но тут, как говорят, человек сам расплатился за свою ошибку. А поставить на грань гибели еще четыре экипажа — это уже слишком. И видимо, сознание повышенной и чрезвычайной ответственности подхлестнуло мою волю, мобилизовало внутренние силы на поиски выхода. И он, тяжелый, рискованный, нашелся.

В голове быстро созрел план посадки: с минимальной скоростью на высоте одного-двух метров подвести самолет к кустам, убрать обороты двигателя, врезаться в кусты, которые должны немного погасить скорость, и дальше использовать для пробега всю длину гречневого поля. Пахота и гречиха также должны тормозить самолет. В конце пробега следует развернуться влево, чтобы освободить «аэродром» для посадки ведомых. Только бы не скапотировать!