Летная погода

Плешин ответил с виноватой улыбкой:

– Отвечу на второй вопрос сразу. То, что происходит за пределами ипподрома, меня не трогает, не волнует, не задевает и не тревожит. Я говорю не о событиях в мире, а о житейских мелочах. Я не интеллектуал, а только лошадник. И это не ограниченность, а страсть. В этом смысле я похож на Ефима и потому не знаю ничего о его знакомствах. Да и были ли они, не убежден. Теперь отвечу и на первый вопрос. Вы, вероятно, имеете в виду разметку программ? Этим занимаются у нас все: и знающие толк в лошадях, и ни хрена не понимающие в них, вроде билетных кассирш. Занимаются и за деньги, и по знакомству. Размечал ли программы Ефим? Не знаю. Может, и размечал: почему же не заработать пятерку или десятку? Одно знаю точно: он сам, как и я, никогда не играл. Верующий лошадник не приемлет тотализатора. Ни Ситников, ни Насибов, выигрывая, не думали о денежных выдачах в кассах тотализатора. Их сердце согревал лишь тот счастливый миг, когда их кони проходили первыми призовой столб. Их лошади, а не они сами. И я так думаю, хотя далеко не всегда прихожу первым. Не осуждайте и не хвалите нас: мы, как буддисты, отдаем сердце одному богу без отца и без сына – коню.

Саблину не хотелось уходить, хотя он и получил ответы на все предполагавшиеся вопросы. Он опять заглянул в то спортивное Зазеркалье, в тот волшебный мир вчерашних Крепышей и Квадратов и нынешних Абсентов и Анилинов, арабских скакунов и чистопородных орловцев, которое он видел в комнате Колоскова и в котором слово «Лошадь» пишется с прописной буквы.

Но и этот допрос мало что дал Саблину. Может быть, ответ надо искать среди неизвестных знакомств Колоскова? Или в оккупированной Одессе? Или ответ связан с человеком, фотография которого найдена в кармане убитого?

* * *

Из больницы Саблин поехал в Дом моделей к художнице Марине Цветковой. У нее он надеялся получить ответ на вопрос: почему фотопортрет физика Максима Каринцева очутился в кармане убитого? Да еще в день убийства и совсем новенький.

– Да, я знаю этого человека. И знаю, что вы уже спрашивали о нем у Зои Фрязиной, – сказала художница.

– Допустим, – согласился Саблин, отметив про себя, что Зоя рассказала подруге о его визите. – И давно его знаете?

– С прошлого лета. Познакомились в Крыму.

– Бываете на бегах?

– Редко. Не увлекаюсь тотализатором.

– А Каринцев играет?

– Иногда. Он слишком занят для таких развлечений.

– А если играет, то по размеченной программе?

– Да. Он отдавал ее кому-то на ипподроме.

– Фрязиной?

– Едва ли. Зоя редко угадывает.

– Может быть, Колоскову?

– В первый раз слышу эту фамилию.

Саблин очень надеялся на этот вопрос, но ответ разочаровал его.

– Тогда скажем иначе. Ефиму? – вновь спросил он.

– Кому?

– Вы слышали это имя? От Каринцева хотя бы.

– Никогда.

– А почему его фотокарточка оказалась в кармане у Колоскова?

– Понятия не имею. Кто этот Ефим Колосков?

– Конюх, – улыбнулся Саблин.

– Так почему же вы, старший инспектор уголовного розыска, идете ко мне, художнице Дома моделей, спрашивать о делах какого-то конюха? Что-то случилось на ипподроме? Допускаю. Но уверяю вас, что ни я, ни доктор технических наук Максим Каринцев не имеем к сему никакого отношения. Может быть, ваш конюх украл эту карточку или нашел ее на трибунах? Так идите на ипподром и задавайте там свои вопросы.

«Значит, Фрязина ничего не рассказала ей ни об убийстве конюха, ни об этой злосчастной карточке, – подумал Саблин. – Интересно, почему? Очень интересно!..»

– Тогда простите, – сказал он художнице. – Я охотно воспользуюсь вашим советом.

Глава четвертая

Человек вошел в будку телефона-автомата, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь, бросил в щель двухкопеечную монетку, сверяясь с клочком бумажки, набрал номер.

– Але! – сказал он с хрипотцой, то ли естественной – простыл, то ли с намеренной. – Але! Дом литераторов? Там у вас рядышком дипломат сидеть должен. Американский. Есть такой? Кликните его, будьте ласковы, это с парка звонят, с таксомоторного… – подождал, переминаясь с ноги на ногу. – Але! Это вы? Тут какое дело: все утверждено, деньги выделяют… Ага. Ага… Ждать?.. Ладно, дело привычное, подождем… – повесил трубку, стукнул кулаком по автомату: монетка назад не выскочила, глубоко провалилась. – Дело привычное, – повторил он, ни к кому, впрочем, не обращаясь, вышел из будки, пошлепал растоптанными сандалетами по горячему асфальту.

* * *

Гриднев выбрался из тесного зальчика Дома литераторов – Малого зала, как он именовался в пригласительном билете, закрыл за собой дверь и облегченно вздохнул: слава богу, отсидел свое на этой говорильне. На «говорильню» Гриднев обещал прийти, сейчас понимал: опрометчиво обещал, но слова не нарушил, даже выступил, сообщил миру пару «мудрых» мыслей. Тема «говорильни» – роль детективной литературы в идеологической борьбе – сама по себе интересна, и Гридневу было что сказать: любил он детективы, много и охотно читал, благо английским владел в совершенстве. Но, скучно начавшись, разговор скучно и продолжился. Чувствовалось: неинтересно было братьям писателям, тем более в ресторане раков подавали, случай здесь нечастый.

Раки Гриднева не привлекали, честно говоря, не умел он их есть, побаивался живых, не видел вкуса в вареных. Посему решил позвонить на службу, вызвать машину, а до ее прихода посидеть в кафе, выпить чашку кофе, выкурить сигарету, народ посмотреть: какие они, писатели…

Телефон был на столике администратора, женщины могучей и неприступной на вид. Гриднев двинулся было к ней, на ходу обдумывая, как бы свою просьбу покуртуазнее выразить, поджентльменистей, чтобы растаяла неприступная, как телефон зазвонил и администраторша взяла трубку.

– Цедеэл, – сказала она баритоном и повторила раздраженно: – Ну, Дом литераторов, Дом литераторов. Кого вам?.. – выслушала, отстранила трубку, огляделась, увидела кого-то поодаль – аж засветилась вся: – Господин Хэммет! Дин! Вас к телефону…

Хэммет?.. Гриднев с интересом взглянул на человека, который, вовсю улыбаясь, спешил к телефону. Интересный мужик, «фактурный», – говорят про таких. Не слишком высокий, так – роста среднего, элегантный, но не с иголочки, а чуть помятый, точнее – обношенный в самый раз. Галка, жена Гриднева, сказала бы: не одежда на нем, а он в одежде. Точно. Что еще? Легкая седина. Легкий загар. Легкая сутулость. Легкий акцент:

– Откуда, Аленочка?

– Вроде из такси, Дин, – неприступная администраторша растеряла всю неприступность: видать, любили здесь «легкого» иностранца, заочно Гридневу известного.

– Говорите, – Хэммет взял трубку. – Слушаю… – помолчал, покивал невидимому собеседнику, подвел итог: – Значит, все в порядке?.. Ну, ждите. Ждите, я появлюсь.

Он повесил трубку и посмотрел на Гриднева:

– Вам позвонить?

– Если можно.

– Аленочка разрешит. Да, Аленочка?

– Только недолго, товарищ, – по-прежнему улыбаясь, сказала администраторша.

Гриднев позвонил в гараж и вызвал машину. Поблагодарив «неприступную», он подошел к Хэммету, рассматривающему витрину с фотографиями.

– Спасибо за протекцию. Не будь вас, хозяйка телефона вряд ли бы допустила меня до него.

Хэммет с готовностью, будто он только и ждал реплики, откликнулся:

– Аппарат служебный. Но пользуются им многие. Аленочка только на вид строгая.

– Хорошо вы говорите: Аленочка…

– Неправильно?

– Скорее: Аленушка… Но так тоже неплохо. Ласково.