Летние сумерки (сборник)

Как только она села, он заказал коньяк, дичь, фрукты, и все басил без умолку:

— Маргаритка, глянь, какие у нас парни. Это тебе не московские пижоны, дрянные мужики… Ну, и шуму у вас тут, в Москве. Свистопляска! И каждый думает, как бы обмишурить нашего брата. А мы не лыком шиты! У нас там на Лене, тишина, раздолье и народ не мелкий. Поехали к нам, не пожалеешь! Шкурок тебе накуплю, сколько пожелаешь. Снимешь всю эту мишуру… А здесь у вас что? Все нищие какие-то, на бутылку скидываются. Смехотура!

Когда они вышли из ресторана, хлынул ливень: не мешкая ни секунды, «дровосек» укрыл Риту пиджаком, подхватил на руки и, на глазах у множества горожан, дотащил до работы.

— Вечерком объявлюсь, жди, покуролесим по Москве, — подмигнул, прощаясь. — Поможешь мне кое-что подкупить, да кабаки ваши покажешь.

Он приехал на такси с огромным букетом роз и весь вечер гусарил: накупил Рите кучу подарков, в одном ресторане завалил весь стол блюдами, в другом дал музыкантам тридцать рублей, чтобы не играли «муру». Поздно вечером повез ее в номер гостиницы. И Рита во всем повиновалась ему — не могла понять, что с ней происходит. До него она встречала сплошное раболепие, а этот «дровосек» за один день укротил ее, сделал послушной, податливой.

На следующий день они совершили вояж по магазинам, а закончили вечер в ресторане с его дружками. За столом он снова безостановочно хрипел Рите в ухо:

— …Москва — муравейник, мешанина какая-то и народ — серятина… На Лене живут без суеты. И народ не мелкий… Поехали к нам, не пожалеешь! Шкурок тебе накуплю, сколько пожелаешь! А пока махнем в Крым. Еще пару деньков покантуемся в вашей Москве и махнем!

Рите нравилось его могучее телосложение, внушительная сила, широкая, размашистая душа, расточительство, но она была только украшением в его гульбе, его собственностью: прекрасной вещью, игрушкой, а она привыкла быть всем смыслом жизни мужчины. Ее остро задевало самоуверенное, собственническое отношение к ней. Он ни о чем ее не просил — только приказывал, ничего не обсуждал с ней — просто ставил в известность. Часто за разговорами с друзьями он вообще забывал о ней и она кусала губы от злости: «Сама виновата, впуталась в историю». Ей уже надоела орава его собутыльников, их необузданное веселье. Она не ревновала к ним, но считала оскорбительным, что он тратит на них время, которое должно принадлежать ей. Но даже в эти минуты у нее не хватало духа осадить «дровосека», она только щипала его за руку:

— Поговори со мной. Это унизительно.

В постели она уже давно ни с кем не испытывала страсти, но «дровосек» все же ее завел своей агрессивной сексуальностью — в нем было что-то экзотическое, звериное.

— Я сразу усек, на что ты способна, — дышал он ей в лицо водкой и табаком. — В каждой бабе сидит развратница. А в красивых особенно. Я вообще-то люблю простых баб со стройки, но интеллигенток тоже, ежели они с порочностью.

«Дурдом! Растоптал меня всю мужлан, дровосек, дровокол несчастный. Это унизительно. В нем, наверно, черт сидит», — думала Рита, но продолжала ему во всем уступать; такого раньше никогда не случалось. Она чувствовала, что он не дорожит ею и догадывалась — если выскажет недовольство, он бросит ее, а это уже было бы невыносимым поражением. Она привыкла только к победам и никогда не была покинутой. Случалось, мужчинам не нравилось ее поведение и они намеревались порвать с ней, но она успевала уйти раньше и заранее находила замену. Но и те, недовольные ее поведением, были слабаками, она знала — стоило ей поманить их пальцем, как они вернулись бы, да еще валялись бы у ее ног, каялись, просили прощенья. А этот бесчувственный «дровосек» просто раздавил ее своим напором, закабалил неуемным темпераментом.

Прошла неделя и каждый последующий день был похож на предыдущий, с той разницей, что «дровосек» все реже приходит с цветами и подарками, перестал говорить о Крыме, но по-прежнему тискал ее на улице, в такси, в ресторане. Однажды Рита услышала, как он бросил дружкам:

— …Она, конечно, с блядинкой, но хороша! И, это самое, где прижмешь, там и твоя!

«Негодяй! — чуть не вырвалось у Риты. — Ведь мизинца моего не стоит! Уморительно и унизительно! Дурдом!». Внезапно она вспомнила Виктора и подумала, что он «был безвластный, но зато внимательный, вежливый…».

Промотав все деньги, «дровосек» распрощался с Ритой и «дал тягу» — улетел к себе на Лену.

С полгода Рита ни с кем не встречалась — срок немыслимый для нее прежде. Как всегда, к ней приставали мужчины, но она их старалась не замечать, и все чаще вспоминала дни, проведенные с Виктором — они остались в памяти как светлый романтический фильм с грустным концом. Она видела восхищенный взгляд Виктора, слышала его взволнованный голос, даже представляла мосты — «застывшую музыку», которые он строит в Сибири.

В летнем парке у фонтана

Гладкие обкатанные водой камни-сердолики пахли морем, сосновые шишки — солнцем, ливнями, травой, открытки кинозвезд — всего лишь типографской краской, но этот запах уводил Лену в мир кино, самый захватывающий мир, который только может существовать для семиклассницы. Рассмотрев свои сокровища, Лена обходит домашний «зверинец»: морской свинке дает молодые початки кукурузы, кролику — морковь и капусту; поглаживает бархатистую шерстку животных, разговаривает с ними. Затем из шкафа достает бинокль отца — капитана теплохода, выходит на террасу и смотрит в прибор на улицу.

С террасы сквозь ветви чинары хорошо просматривается вся улица: одно- и двухэтажные дома из белого туфа, увитые плющем балконы, зеленые свечи кипарисов, открытое кафе, где загорелые отдыхающие пьют прохладительные напитки, газетный киоск и киоскерша Ангелина Петровна, белокожая женщина, совершенно не похожая на южанку; Лена покупает у нее открытки кинозвезд. Ангелина Петровна ходит по улице под розовым зонтом и на все смотрит тусклым, безучастным взглядом. Издали, в бинокль киоскерша напоминает жемчужину, покрытую слоем тины — потускневшую жемчужину.

Дальше по дороге к пляжу видны приезжие горцы за прилавками с виноградом, инжиром, айвой, и виден лоток «даров моря» — в нем, кроме обычных сувениров каждого крымского городка, имеются цветные мячи на резинках и надувные пищащие шары. Возле лотка на табурете сидит трясущийся человек с ножницами; он вырезает из черной бумаги профили клиентов, капает на силуэты клеем и приклеивает к картонкам.

Лена бегло просматривает такую знакомую улицу и направляет бинокль на соседский двор, где недавно поселились студенты москвичи, два светловолосых парня, которые раньше всех отдыхающих уходят к морю, в полдень возвращаются, чтобы переодеться и снова исчезают, на этот раз допоздна. Вот и сейчас, тот, что повыше ростом, вышел из душа и, стоя посреди двора, растирается полотенцем и улыбается, и жмурится от солнца.

Лена смотрит на его скульптурные, прямо-таки вылепленные мышцы, он представляется ей героем ковбойских фильмов, спортсменом, солистом рок-ансамбля, кумиром столичных девчонок. Конечно, там, в столице, насыщенная бурлящая жизнь, там столько интересного! А здесь… Сейчас еще ничего, но закончится курортный сезон, городок опустеет, и от скуки не знаешь куда себя деть. После школы одно развлечение — кинозал в летнем парке.

Внезапно блик от бинокля ослепляет парня москвича, Лена торопливо прячет прибор за спину.

— Эй! — кричит ей москвич. — Как отдыхается? Ты приезжая или местная? Местная?! О-о! У вас отличный дом. Особенно изгиб крыши. В нем все дело! Крыша — основное во внешнем виде дома. Ведь так? — он смеется, подмигивает Лене.

— Главное — дым из трубы! — откликается Лена и сама удивляется своей смелости и находчивости.

— Достойный ответ! — парень перекидывает полотенце через плечо и исчезает на веранде.

Накануне москвичи вернулись раньше обычного, когда на городок только надвигались сумерки. Некоторое время с веранды, где они обитали, доносилась мощная волна музыки — парни слушали магнитофон-кассетник. Потом рослый вышел на крыльцо, потянулся, как бы обнимая вечерний воздух, сделал легкую пробежку по двору.