Летний домик, позже

Оуэн меня знает. Он меня хорошо знает. Ворвавшись в кафе, он сразу толкнул меня и принялся распинать: «Мне уже в печенках сидят твои чертовы исчезновения! Клянусь, меня уже тошнит от них!» Было бесполезно объяснять ему, как все на самом деле происходило, да он и не хотел этого знать. Он еще долго бушевал, рассказывая, как Гуннар высадил их у какого-то совершенно отстойного бара, где и речи не было ни о каком пати. Никогда в жизни его еще так не надували. Мартину все было безразлично. Они сидели в баре и ждали нас, пока не поняли, что мы уже не придем, Мартин сказал: «По-моему, Ари Оскарссон хотел остаться с девочками наедине», и тут как раз явился этот Ари Оскарссон и сказал, что пати перенесли в другое место. «И мы пошли с ним, да, — сказал Оуэн, — пошли с этим мудаком, а что нам оставалось делать, хотя надо было мне его там же в этом чертовом баре и грохнуть». Он еще раз меня толкнул, пошел к стойке и заказал пиво, я знала, что его гнев очень скоро утихнет. Я была терпелива. Я давно уже не чувствовала себя такой терпеливой и расчетливой. Зикка разговаривала с Гуннаром, который, казалось, слегка теперь побаивался Оуэна. Она не обращала внимания ни на нас, ни на Ари Оскарссона. У нее запотели очки, но она их не снимала. Оуэн подошел со своим пивом к Мартину и Каролине, и они затеяли разговор, темой которого вполне могло быть, скажем, расписание лекций в университете в городе Тюбингене. Я стояла одна посередине этого кафе, я была терпеливой и расчетливой, и стояла так, пока Ари Оскарссон не сел за столик у стены и не сделал мне знак, чтобы я тоже туда села. Мы сидели друг против друга, говорить было не о чем, и я уже не знала, из-за чего все это со мной происходит, был ли причиной город Тромсё, или комната в «Гуннархусе», или автобус на Осло, который уже ушел, семь дней назад, или что-то совсем другое, гораздо раньше, я больше не знала, и у меня не было ни малейшего желания это знать. Я смотрела на Ари Оскарссона и видела, что он абсолютно равнодушен, неподвижен и пуст. Равнодушен не только по отношению ко мне, а ко всем, ко всему. Это было неплохо, все это вдруг в нем увидеть. Прежде чем меня поцеловать, он дал мне возможность спросить его, не может ли это вызвать какие-то осложнения. Я спросила его: «Isn't it a problem, because of your wife?», [33] и он уверенно сказал: «No. It's no problem. For sure», [34] и после этого он меня поцеловал. Я увидела каменное лицо Каролины, где-то далеко-далеко, лицо Мартина, Зикки, Зикка посмотрела на нас, и Оуэн посмотрел на нас, после чего он что-то сказал Зикке, и она рассмеялась. Я еще раз подумала, не следует ли мне вести себя по-другому, но поняла, что я — это я, и после этого я поцеловала Ари Оскарссона.

33

Нет ли проблем из-за твоей жены?

34

Нет. Без проблем. Действительно.

Кафе «Баринн» закрылось внезапно. Мы пошли все вместе назад в их квартиру, пошли сразу, без всяких дискуссий. Я взяла Оуэна под руку, я была рада, что Оуэн тоже сможет насладиться созерцанием этой холодной и скудной квартиры, ее ванной гостиничного типа, стальной стойки бара на кухне, что теперь и он будет слушать The Leavesи пить белое вино с Ари Оскарссоном прямо из бутылки. Я была счастлива разделить все это с Оуэном, и я знала, что мы с Оуэном совершенно одинаковые, и он тоже сейчас счастлив, хотя и не смог удержаться, чтобы не сказать мне, что я невозможная. «Ты целуешь женатого мужчину прямо глазах у его жены, это действительно последнее дело, дальше уж некуда», я сдавила его руку и сказала: «Я его спросила, не создаст ли это проблем, и он сказал, что не создаст, так что оставь меня в покое, Оуэн, будь другом, просто оставь меня в покое». Каролина шла рядом с Мартином, казалось, она решила, что ей нужно держаться его, а Мартин шел быстро, с таким энтузиазмом, как будто он принимал участие в интересной экспедиции. Ари Оскарссон шел с моей стороны. Зикка шла за нами вместе с Гуннаром, я слышала ее голос, вполне беспечный. И вот в квартире вновь зажгли свет, включили музыку, выставили на стол бутылку белого вина, все было как несколько часов назад. Гуннар выставил еще и кофейные чашки, в которые он разлил коньяк. Я ничего не пила. Я села на свое место. Я чувствовала себя здесь как дома, при том что я вторглась сюда с совершенно конкретным злым умыслом. Я и не собиралась себя оправдывать ни перед самой собой, ни перед кем бы то ни было. Каролина и Мартин сели напротив меня, Ари Оскарссон сел рядом со мной, взял мою руку и положил ее вместе со своей рукой к себе на колени. Зикка и Оуэн стояли у музыкального центра и подбирали музыку, Гуннар подходил ко всем по очереди и был, похоже, озабочен лишь тем, чтобы всем было хорошо. Я подумала, а не знал ли он с самого начала, что этот вечер так закончится, не было ли это его способом вводить людей в местное общество, не каждые ли выходные попадают новенькие в этот Ари-и-Зикка-Оскарссон-капкан. Он избегал моего взгляда. Каролина и Мартин говорили о декларациях, которые нужно заполнять на таможне в аэропорту, казалось, они приняли решение вести себя так, как будто все в порядке. А может, им на самом деле казалось, что все в порядке. Зикка и Оуэн танцевали вместе. Я знала, что так и будет, и все же какую-то минуту я этому удивлялась. Они танцевали, сначала на некотором расстоянии друг от друга, потом ближе и в конце концов прижавшись друг к другу, Оуэн обнял Зикку, размотал ее шарф и поцеловал в шею, при этом он так двигал своим задом, что, я думаю, все это должно было нравиться Мартину. Мартин туда и смотрел. Все смотрели туда, на танцующих, даже Ари Оскарссон и я, а потом мы с ним посмотрели друг на друга, я улыбнулась, и он тоже. У меня было такое ощущение, что я наконец поняла, в чем тут дело. Дело было не во мне, а в Ари Оскарссоне и его жене, они пригласили гостей, чтобы посмотреть на самих себя; Зикка могла увидеть Ари Оскарссона, целующего другую женщину, Ари Оскарссон мог посмотреть на Зикку, танцующую с другим мужчиной, они оба могли взглянуть на себя по-новому. Я думала о том, что у меня ведь были и свои причины сюда прийти, и в то же время я думала о том, что я все неправильно понимала. Свет над ледяным столом был очень ярким, намного ярче, чем в кафе «Баринн», и Каролина и Мартин вынуждены были сидеть за одним столом при таком ярком свете, с целующимися людьми, но меня это мало заботило. Оуэн снял с Зикки очки и закричал: «Вы посмотрите, какая она красивая!», Зикка близоруко щурилась, и Оуэн снова надел ей очки. Иногда она подходила ко мне и к Ари Оскарссону и говорила: «Stop that», [35] больше она ничего не говорила и после этого возвращалась к Оуэну. Она больше не говорила: «Feel free». Мартин наблюдал за Оуэном. Каролина наблюдала за мной, смотрела на меня так, как будто я была для нее чужим человеком, вызывавшим глубокое отвращение. Но я уже ничего не могла с собой сделать. Гуннар ушел, не попрощавшись, кажется, его миссия уже была выполнена. Когда Оуэн засунул руку в брюки Зикки, Мартин и Каролина встали и тоже ушли. Каролина попросила у меня ключ от нашей комнаты. Я хотела ей сказать, что все это кончится совсем не так, как она думает, я ведь уже это точно знала, но не сказала. Я дала ей ключ, я поняла, что она не хочет спать одна этой ночью, а может быть, она еще и хотела таким образом узнать потом, вернулись ли мы домой.

35

Прекрати.

Поздно ночью Зикка и Оуэн уединились в маленькой комнате, которая была рядом с ванной и которую я раньше не заметила. Через какое-то время я туда заглянула и увидела, что это спальня, и там было темно и тихо, Зикка лежала в постели, а Оуэн сидел с краю. Я вернулась назад в гостиную и спросила Ари Оскарссона, не можем ли мы как-нибудь все вместе поехать в лес, к какой-нибудь реке, водопадам, фьордам, в такое место, которое ему самому нравится и которое он хотел бы показать мне. Я хотела покинуть «Гуннархус». Но остаться в Тромсё. Я все это ему сказала, и он сказал: «No», я подумала, что он не понял мой вопрос и повторила все сначала, а он снова сказал: «No», а потом задумчиво посмотрел на меня и сказал: «Are you talking about sex?» [36] Я помотала головой. Я была сбита с толку этим вопросом. Имела я в виду секс, когда спрашивала его, не хотим ли мы вместе куда-то поехать из Тромсё? Может быть, да, а может, и нет. Мы стояли у стальной стойки на кухне, держали друг друга за руки, левый глаз его больше не дергался, Ари Оскарссон был спокоен. Я тоже была спокойна. Возможно, Оуэн и Зикка сейчас занимались любовью, а может, и не занимались. Кажется, речь тут шла не об этом. Мы обнялись так, как обнимаются перед долгим расставанием, и в этот момент кто-то оттолкнул меня от Ари Оскарссона, рядом стоял Оуэн, он выглядел очень усталым, а Зикка стояла возле двери в ванную и кричала, она была голая, но на ней почему-то были подвязки. Она что-то кричала на норвежском, потом подбежала, и толкнула меня к Оуэну, и сказала: «You have to go. Both of you», [37] как будто я хоть раз могла подумать, что один из нас сможет здесь остаться. Она распахнула двери. Оуэн нежно взял мою руку. Я даже не глянула на Ари Оскарссона. И мы пошли домой.

36

Ты говоришь о сексе?

37

Убирайтесь! Оба.

На следующий день я проснулась очень поздно, со страшной головной болью. Я была в постели в «Гуннархусе», рядом со мной лежала Каролина, за ней лежал Оуэн. Я встала, умыла лицо холодной водой, посмотрела в окно на улицу и снова легла в постель. Каролина и Оуэн проснулись одновременно. Мы долго не могли подняться. Лежали рядом друг с другом в постели, все в тяжелом похмелье, совершенно разбитые, но счастливые, Каролина казалась какой-то чужой и в то же время более близкой, она смотрела на нас вовсе не так, как вчера. Казалась, она изменила свое решение больше никогда нас не увидеть. Она сказала: «Ну и как все это было?», села и натянула одеяло до самого подбородка, ее хитрое личико было совсем белым. Оуэн зарыл голову в подушку, а потом приподнялся и сказал: «Я уже не помню, как она выглядит, я имею в виду эту Зикку, или как ее, вчера я засовывал руку в ее брюки, а сегодня не могу вспомнить, как она выглядит, это мрачно», я рассмеялась, и Каролина тоже, и мы стали восстанавливать в памяти вчерашний вечер, час за часом, нам хотелось все знать друг о друге, казалось, эта ночь была для нас драгоценной, безвозвратной и чудесной. Я спросила: «Что было, когда мы поцеловались, я и Ари Оскарссон?», и Каролина и Оуэн закричали и захлопали в ладоши: «Это было что-то совершенно невозможное, целоваться с этим типом прямо на глазах у всех!», я свернулась калачиком и прыснула от смеха. «Я сказал этой женщине let's fuck together», [38] — сказал Оуэн. Каролина сказала: «Ого». «Нет, на самом деле. Я ей сказал let's fuck together,в этой их спальне, она там лежала в постели, я сидел возле нее». «А я где была?» — спросила я, и Оуэн сказал, что я целовалась с Ари Оскарссоном. «И что она тебе ответила?» — спросила Каролина, взволнованная, как школьница.

38

Давай потрахаемся.

«Она сказала no.Она сказала no, I love ту husband, [39] я сказал your husband is an asshole, [40] а она сказала but I love him». [41] Оуэн сел на кровати и закричал: «У нее была такая мягкая кожа, дружище, и без очков она была такая красивая, что мне на самом деле захотелось ее трахнуть, а она мне сказала I love ту husband!Вы можете себе это представить?!», нет, мы не могли это себе представить. В какой-то момент Каролина поднялась, заварила чай и принесла нам его в постель, и мы пили чай, и день переходил в вечер, за окном были сумерки. Головная боль у меня уменьшилась, я чувствовала голод, и мне хотелось, чтобы это никогда не прекращалось, это матовое ощущение, счастье, волнение, мы никак не могли закончить нашу беседу. «Такие ночи обязательно должны быть, — сказал Оуэн, — и вообще, вся жизнь должна быть такой, как эта ночь», Каролина сказала, что она не уверена, что это бы выдержала. В дверь постучали. Это был Мартин. Я уже давно ждала его, я почти что по нему соскучилась. Он приоткрыл дверь, заглянул внутрь и, похоже, совсем не удивился тому, что мы все вместе лежим в одной постели. Казалось, что он среди нас больше всех привык к подобным ночам, ему были смешны наши восторги, как будто мы только что открыли для себя мир, который он уже знает давным-давно. Он сел к нам и сказал, что ему очень понравился вчерашний вечер. Было здорово, глядя на лицо Каролины, узнавать, что в этот момент делаю я и Ари Оскарссон, здорово было смотреть, как танцевали Оуэн и Зикка. Он не очень-то хотел знать, чем закончилась ночь. Для него она уже прошла, казалось, и к этому он тоже давно уже привык, что такие ночи проходят, исчезают бесследно, потом когда-то случаются другие такие же. Он сказал, что поедет сейчас на машине Гуннара в ратушу на прием в честь немецких капитанов, которые хотят воздвигнуть памятник рыбакам, утонувшим в море у берегов Норвегии. Мы можем пойти вместе с ним, там будут бесплатная выпивка и угощения. Мы наконец встали, все еще неуверенно, заторможенно, надели на себя одежду, оставили дверь в комнату открытой и пошли по коридору, продолжая разговаривать. Гуннар нигде не появлялся, он исчез, может быть, его вообще не было в доме, он вышел из своей роли хозяина-отца, решив, что мы больше не нуждаемся в его опеке. Мы поехали на его машине в ратушу. В ратуше немецкие капитаны стояли вокруг куска немецкого гранита, бургомистр Тромсё произносил какую-то непонятную речь, норвежские девочки пели народные песни. Я съела маленькую сосиску с горчицей и огурчиками, запила это кока-колой, по коже у меня бежали мурашки, и мне хотелось домой. Я подумала, что хочу остаться в Тромсё, хочу вообще оттуда не уезжать. Остаться в Тромсё вместе с Мартином, Каролиной и Оуэном, мне казалось это вполне возможным, остановить время, от всех спрятаться, я думала обо всем этом совершенно серьезно. Я думала об Ари Оскарссоне, и каждый раз, когда я о нем думала, у меня что-то сжималось внутри, я чувствовала ностальгию по его поцелуям. Оуэн подошел ко мне, отошел, и снова подошел, и сказал: «Я узнал, сколько денег я бы получал, если б работал здесь на рыбном заводе». Каролина и Мартин беседовали с немецкими капитанами. Мы очень старались не потерять друг друга в толпе и все же в какой-то момент потерялись, Каролины нигде не было, и Мартина тоже, но Оуэн был здесь, в руке он держал ключ от машины Гуннара. «Я тебе сейчас покажу один остров. Это самое красивое место в Тромсё», — сказал он, и мы покинули ратушу, сели в машину Гуннара и уехали.

39

Нет, я люблю своего мужа.

40

Твой муж — мудила.

41

Но я его люблю.

Мы не говорили о возможности еще раз посетить Зикку и Ари Оскарссона, я имею в виду, что мы об этом не говорили, мы просто молча взяли и туда поехали. Мы поехали на машине Гуннара в Капитанский квартал и припарковались напротив дома Зикки и Ари Оскарссона, на другой стороне улицы. Оуэн выключил мотор и включил радио на маленькую громкость. Я сняла ремень безопасности и закурила первую сигарету. В окне их гостиной горел яркий свет, но шторы были задернуты, в другой комнате работал телевизор, в окне было видно голубоватое мерцание. Иногда видна была тень, проходившая из комнаты на кухню и обратно. Все выглядело очень мирно, я предполагала, что Зикка и Ари Оскарссон еще переживают похмелье, страдают от головных болей, чувствуют усталость. Мы долго сидели в машине около их дома. Мне очень хотелось к ним войти. Постучать к ним и сказать: «Excuse me», когда Зикка откроет дверь, и после этого мы могли бы войти и сесть вместе с Зиккой и Ари Оскарссоном перед телевизором. Они вынуждены были бы нас впустить. Нет, действительно, они не могли нас не пустить. Но я так и не постучалась в их дверь, и Оуэн тоже это не сделал, мы просто так сидели в машине и смотрели на их светлые окна, а потом Оуэн включил зажигание, и мы поехали к острову.

Остров был неподалеку от Тромсё, маленький остров с маяком и двумя покинутыми домами, больше там ничего не было, он был из скальной породы, и на него во время отлива можно было пройти по молу. Оуэну нравился остров, он все время мне говорил о том, какой потрясающий вид открывается, если смотреть оттуда на Тромсё. Он каждый день туда ходил, а если был прилив, оставался на этом берегу и тоскливо смотрел оттуда на маяк. Когда мы приехали на берег, был отлив, мы вышли из машины, вскарабкались на маленькую скалу и пошли по молу. Светлая башня маяка выделялась на фоне ночного неба, каждые три минуты вспыхивал зеленый свет. Оуэн шел впереди, он хорошо знал этот путь, а я часто спотыкалась, у меня были мокрые ноги, но я была ужасно рада, что мы как раз сейчас туда идем. Берег на острове был крутой и каменистый, Оуэн держал меня за руку и помогал идти, ветер был сильнее, чем на суше, небо над нами было черным. Оуэн сказал, что он точно не знает, когда прилив, и если прилив будет слишком скоро, мы вынуждены будем здесь заночевать, вернуться можно будет только через шесть часов. Мне было все равно, страха я не испытывала. Мы стояли рядом и смотрели вверх на маяк, на Тромсё вдалеке, на небо. Оуэн сказал: «Я сказал Зикке I love you». Я молчала. «Когда?» — спросила я, и Оуэн сказал: «В кафе „Баринн“, когда ты поцеловала Ари Оскарссона. Я подошел к ней, и сказал I love you,и позже я ей еще раз это сказал». «И почему ты это сказал?» — спросила я, и Оуэн сказал, немного подумав: «Просто так. В шутку. Она поняла, она рассмеялась». Мы молча стояли некоторое время, переступая с ноги на ногу, ветер был очень холодный, так и свистел вокруг башни. Окна обоих заброшенных домов были заколочены досками. Я сказала: «Ари Оскарссон тоже сказал мне I love you,может быть как раз перед тем, как ты сказал это Зикке». Мне казалось, что это ужасное умение — уметь произносить эти слова. Это было в момент, когда мы сидели с ним за столом возле стены, и я увидела, что Ари Оскарссон равнодушен, неподвижен и пуст, и в точности в этот момент он сказал I love you.Он при этом не наклонился ко мне, лицо его не сменило свое выражение, он просто так взял и сказал « I love you».Оуэн уставился на меня: «Он этого не сказал». «Да нет же, сказал». — «И что ты ему на это ответила?» Оуэн пошел, побежал от меня вокруг башни, я побежала его догонять, я смеялась, и Оуэн тоже начал хохотать, он тряс головой и говорил: «Ты не сказала. Ты этого не сказала. Я тебя умоляю, я никогда не поверю, что ты могла это сказать!», он это прокричал, не дождавшись моего ответа. «Ты не сказала!» — кричал Оуэн, а я кричала: «Конечно же, я сказала. Я сказала „ I love you too“, [42] и сказала это абсолютно серьезно». Оуэн так внезапно остановился, что я налетела на него. Мы хихикали. «I love you too, — сказал Оуэн. — I love you too».Он не мог успокоиться, его это страшно развеселило, и меня тоже, невероятно развеселило, но за этим весельем я уже чувствовала что-то печальное. И прежде чем я до конца осознала, как на самом деле грустно то, что мы над этим смеемся, Оуэн воздел руки к небу и закричал, и я тоже подняла голову и увидела, что то, что казалось мне зеленым облачком, начало вдруг растекаться. Оно растекалось, и дрожало, и становилось все светлее и светлее, это было как огромный смерч, через все небо, светящийся и очень красивый. «А это что такое?» — прошептала я, и Оуэн крикнул: «Северное сияние, дружище! Это же северное сияние! Непостижимо!», и мы, задрав головы, смотрели на северное сияние, на материю, испускаемую в космос, на тучи горячих электронов, на кусочки взорвавшихся звезд, откуда мне знать, что это, «И ты теперь счастлива?» — спросил Оуэн и затаил дыхание. «Очень», — сказала я.

42

Я тоже тебя люблю (англ.).