Летний снег по склонам

Такая тут радость — забыл я свои недавние волненья и раздумья. Все шестеро казались на одно лицо и вызывали одинаковое желание помочь, ободрить, поскорей увести из этого гнилого места.

В суете, в бессвязных словах и торопливых рассказах мельком проскользнуло имя Павла Галкина. И я очнулся, опомнился.

Вот он. Тощий малый. За дырявой сеткой накомарника запекшиеся губы и воспаленные, усталые глаза. В кровь изъеденные мошкой руки беспомощно торчат из обмызганных рукавов энцефалитки. Он неловко разминает сигарету и осторожно сует под сетку.

...Это, наверное, его энцефалитка у Веры. Я пытаюсь представить Веру рядом с ним и не могу. Наверно, оттого, что слишком уж дикий у Павла вид. А Вера даже в энцефалитке выглядит по-домашнему.

Я забываю обо всем, словно засыпаю с открытыми глазами. Только Вера остается в моих мыслях, больше ничего. Ни болота, ни березок, ни сломанной осоки под ногами... Лишь всплески коротких и далеких встреч, лишь тепло дыхания и руки-лебеди, выплывающие из темноты...

Павел о чем-то спрашивает меня. Не разобрал — о чем. Сигарета прожгла сетку, и нитки тлеют, а он не замечает. Белки его глаз сплошь в паутине красных жилок, и клочковатая, сваленная щетина, ставшая уже бородой, подступает к глазам, заполняет провалы щек.

— Где был на Ангаре? — повторяет вопрос Павел.

— В Подкаменной, — отвечаю я, и наши глаза встречаются.

Странно, лицо его осталось прежним. Он ничуть не заинтересовался. Он словно пропустил мимо мои слова.

— В Подкаменной был недавно, — повторяю я и чувствую, что злюсь на него. Как ни устал он, нельзя же быть таким равнодушным к семье. Мне обидно за Веру и мальчишек. И еще — в душе, где-то на дне, всколыхнулась, как ил, нехорошая радость. Радость надежды, что его равнодушие дает мне право на Верину любовь... Я стыжусь этой радости, но она есть.

— Жаль... жаль... — бормочет Павел.

— Чего жаль? — спрашиваю его.

— Совсем рядом с моими был... Я из Кондаков. Знаешь Кондаки на Тасеевой?.. Там у меня жена и дочка. У матери живут, недалеко от пристани...

Фу ты, черт! Совсем, оказывается, он и не муж Веры. Надо же так совпасть — имя и фамилия, и бокситчик... Всю тяжесть с души сняло. И опять нахлынула радость — чистая, хорошая радость, что спасли мы этих ребят.

9

Старик оказался прав. Рогатый сучок не обманул. Лишь через два дня после возвращения заплутавшегося отряда мы вылетели обратно.

Лодку за эти дни присосало к песку. Она никак не хотела сходить с насиженного места. Мы с трудом заставили ее слезть в воду. Надели мотор, и Ангара снова метнула свои голубые полотнища. Они развертывались, и уплывали вдаль, и терялись в просторах.

Что-то много сегодня разных посудин на реке. Снизу тянутся паузки и самоходки, груженные даже поверх палубы всяким припасом: кирпичом, сахарно-белыми баками с горючим, калеными баранками проволоки, столяркой, ящиками... Пока мы канителились у бокситчиков, в Братске, наверно, надумали перекрывать Ангару. Вода упадет на полметра, вылезут камни на порогах — не очень тогда расплаваешься. Вот и тащат запасы на зиму. А сверху гонят лес.

Низовой ветер теплый, бьет в лицо, и солнце палит в лоб, и брызги пляшут по щекам. Все точно сговорились и весело, по-доброму, озоруют с нами. Бодро гудит мотор, и от борта с шипением отваливается зеленый пласт воды.

Справа по ходу — скала Писаный камень. Никакого всадника на ней. Лишь белое отражение ломается в воде. Но вспоминается мне рыжебородый Сахаров, и его древние книги, и свеча на рукоятке ножа...

И дальше, дальше пенится наш путь. Через теплый ветер и слепящее солнце.

Возле Брянской шиверы у берега — паузки со всякой строительной всячиной. Навстречу — караван наливных барж. По синему важно плывут, как белые лебеди. Сверкают надстройки, горят красные флажки на мачтах — «опасно» — значит, не подходи, не чалься.

Я прикрыл глаза ладонью и вижу вдали совсем черные литые глыбы скал у Мурского порога. Выкручиваю ручку мотора, даю такого газа, что лодку трясет, и вдребезги разбитые волны осыпаются на спину Николая Нилыча, сидящего на носу. Он закрывает аппарат, всегда висящий на груди, и показывает мне кулак. Но скорость сейчас нужна. Близок порог, а там главное, чтоб мотор тянул быстрей течения. Тогда можно управлять лодкой. Если откажет или замешкаешься — пеняй на себя...

Скоро начнется... Низкий зеленый остров точно со дна всплыл справа. И буксиришко с бесконечным кошелем леса вынырнул откуда-то впереди. Красные бревна в синей воде. С таким извозчиком нам нельзя вместе выходить на порог. Кто его знает, что с ним может случиться... Обогнать!

Скалы сразу выросли до неба. Загораживают солнце, холодно виснут над рекой. Под их сумрачным взглядом Ангара совсем переменилась, потемнела.

Знаю я это трудное место. Фарватер здесь справа, у острова. Потом сворачивает влево, к скалам.

И вот сразу кончился остров. Оскалился порог. Километра на два торчат в бурунах черные спины камней. Вода рычит и ярится, будто дерутся на реке морские львы. Тут не зевай.

Между вешками влетаем в самую пасть порога. Здесь вечно стоят на одном месте высокие валы, отлитые из пены.

Лодка — шесть досочек, скрепленных сосновыми копанями, — хлопает днищем по каменной воде. Словно шторм налетел на нас. Всего на ладонь поднимается край борта над холодным кипятком Ангары.

Это просто чудо на порогах. Так низко сидит лодка и так ловко прошивает вал — и невредима вылетает из него. Думать и рассусоливать тут некогда. Глаз видит, рука правит — все разом. Среди валов, подставляющих навстречу крутые спины, выбираешь, какие поменьше, и править на них.

А река несет сломя голову, а мотор еще подбавляет ходу — лодка летит. Но это потом уж понимаешь. Сейчас кажется, что она едва тащится по бурунам. Столько их еще впереди скалят белые клыки да норовят всадить в борт! Повернись лодка боком к волне — мигом подомнет и смелет в щепу.

Наконец вышли из крупных бурунов. Злоба реки здесь опадает. Ангару лишь трясет крупной зыбью. Значит — пронесло! Отлегает от души.

Отсюда порог видится по-иному. Он словно длинная ступенька. Полотнище реки ломается на ней и сдергивается сверху вниз. До порога оно чистое, голубое, а за ним — рваное, клочковатое, вывернутое наизнанку. И кругом все гремит, рычит, воет и бухает.

Как же это мы такую ступеньку перепрыгнули?..

В устье речки Муры, под скалами, стоят две баржи, сцепленные борт о борт. Это взрывники. Немного ниже по реке — склад взрывчатки на берегу и белый паузок с красными буквами: «ОПАСНО».

10

Порох — это очень непривычно и чуть захватывает дыхание, и по ногам точно иголочки бегут. Никогда не видел столько пороха. У черных скал сереет в дождливой мгле огромный штабель ящиков и цинковых «пеналов».