Лето бабочек

Я вывалилась из лифта, улыбаясь и махая на прощанье, притворяясь, что хочу успеть на автобус, но пошла пешком, через Фицровию, через многолюдные, счастливые улицы, весенним вечером в четверг в центре Лондона, где работяги сновали по тротуарам с пластиковыми стаканчиками в руках. Было прохладно, но в воздухе витало воодушевление, по поводу королевской свадьбы, и у популярных баров выставили смешные таблички, на которых мелом было написано: Завтра в 11 утра. – Вейти Кейти против Болд Слик Вилли, схватка в супертяжелом весе! Не пропустите! (Севиче и кувшин кайпириньи в подарок), а более традиционные лондонские пабы были украшены лентами Юнион Джек, чайными полотенцами, цветочными корзинами и специальными пластиковыми значками: ПОЗДРАВЛЯЕМ СЧАСТЛИВЫХ МОЛОДОЖЕНОВ.

Казалось, что все вышли на улицу, в предвкушении завтрашнего дня. Я смотрела на девушек, похожих на меня, смеющихся за напитками, в платьях с цветочным принтом и шляпках, с небрежными пучками, с яркой помадой на губах, в веселых дешевых и ярких солнечных очках. Я чувствовала себя чужой.

Может быть, я просто давно не вспоминала Мэтти, или, может, всему виной звонок Себастьяна. Или королевская свадьба: как счастливы были все вокруг и как мало меня это волновало.

Возможно, все дело в этой второй фотографии и в том, как много вопросов оставались без ответа, и теперь они, казалось, кричали даже громче, чем после первой встречи с мисс Трэверс. Возможно, я узнала ту девочку на фото, и вообще возможно, что я всегда знала, что чего-то не хватает – не только папы, но чего-то еще, какого-то центрального компонента, который составлял мое целое, давал мне понять себя и мою маму и почему у нас все так сложилось.

Потому что когда я пришла домой, все началось. Я захлопнула входную дверь и закричала «Привет!», чтобы мама услышала, но ни звука не вылетело. В моей голове рокотал шум, и вдруг я обнаружила, что прижимаюсь к стене, как будто что-то большое уселось мне на грудь, обездвижив меня. Я ничего не видела. Перед глазами плавали мутные волны. Глотку заложило, невозможно было дышать.

Там внутри что-то есть, и оно хочет наружу. Вот что обычно говорила миссис Полл, когда мне снился кошмар. Когда мы придумали Мэтти. Ничего хорошего не выйдет, если держать все в себе. Поверь мне. Но все эти годы я ее не слушала.

Знаете, с того первого дня в библиотеке я знала, что мне известно это имя. Знала лицо этой девочки, знала про бабочек, узнавала что-то во всем этом. Мне просто нужно было вспомнить, впустить это в себя. Оно стояло снаружи, танцуя и крича, чтобы его впустили, а я это не видела, не могла открыть дверь…

– Детка? Это ты? – позвала мама из кухни, и я подпрыгнула, чувствуя себя виноватой.

– Да, мам! – крякнула я в ответ, пытаясь звучать весело, и, слава богу, мой голос подчинился. – Привет. Ты как?

– Хорошо. Как раз заканчиваю.

– Не спеши, – прокричала я, облокачиваясь на стену. – Я… я только переоденусь.

– Ок, – сказала она, и наступила тишина.

И я знала, что я не могу просто спуститься в кухню и сказать своей матери, что я обнаружила еще одну фотографию, что та женщина реальна, что она меня знает. И то, что это надо было держать в секрете, пугало меня больше, чем я могу выразить. У нас было негласное соглашение притворяться, что мы пережили все это целыми и невредимыми, она и я, но мы обе знали, что это не так.

Я закрыла глаза, и тогда я это увидела – картину, которую искала. Набросок, какой-то рисунок: я бежала к нему, но он всегда, всегда ускользал. Ты не там ищешь – обычно говорила мне миссис Полл, когда я злилась, если не могла вспомнить какую-то вещь или имя. Поищи в другом месте.

На стеклянной панели над входной дверью миссис Полл помогала мне развешивать рисунки, которые я сама нарисовала для папы. Я рисовала его, маму и себя. Мы смотрели вперед, прямо в небо, чтобы оттуда он мог нас разглядеть. Я хотела, чтобы он видел, какой теперь у нас дом, на случай, если захочет прийти в гости, посмотреть, все ли у нас в порядке. Мама снимала их. Она сказала, что нытики Лоусоны жаловались.

И вот мне снова восемь, и я знаю, что миссис Полл здесь, всего через несколько метров, и я вижу ее. На картинке в моей голове – я у неё в квартире. Я вижу книгу, которую мы обычно читали с ней вдвоем, и я знаю, что могу подняться наверх, и там будет она, и все будет хорошо.

И я начала подниматься по лестнице и прошептала старую, давно знакомую фразу, которую я обычно выкрикивала каждый вечер.

– Миссис Полл? Вы там? Можно мне подняться?

Этот голос: теплый, чуть хриплый от возраста. «Ну и кто это там так шумит? Стадо слонов поднимается по лестнице?»

До ее квартиры всего один пролет, и я дома.

– Это не слоны, миссис Полл. Это я, Нина.

И снова ее голос, зовущий меня назад. «Ну конечно, это ты. Как чудесно. Я весь день ждала, когда ты придешь и составишь мне компанию. Закрой дверь, малышка».

«Нина и бабочки». Я подпрыгнула, когда добралась до площадки первого этажа. Забавная история. Список бабочек. Девочка по имени Тедди.

Я дошла до самого верха на второй этаж, где страх и хаос умолкли и воцарился порядок и теплота. И я увидела книгу. Квадратная жесткая обложка, побитые уголки… Мэтти. Две фигурки, бегущие по полю в погоне за бабочками. В детстве я читала ее сто раз. Она ушла – ее яркая, светлая кухня ушла, – но книга все еще была тут, я знала это, и это все должно быть каким-то образом связано. Моя мама. Я. Мой отец и то, что произошло.

Глава 5

Я думаю, сейчас самое время для небольшого биографического отступления. В феврале 1986 года, когда мне было примерно шесть месяцев, мой отец отправился в экспедицию в тропические леса Венесуэлы, в поисках Стеклокрылой бабочки, и больше не вернулся. В возрасте примерно двадцати – как раз после смерти миссис Полл – я дала себе обещание узнать о Стеклокрылых бабочках все, что смогу. Скоро в местной библиотеке закончились книги, которые могли бы мне помочь, и думаю, тогда моя бедная мама и вспомнила об абонементе в Лондонскую библиотеку; я брала все книги по этой теме, которые находила, и читала все подряд, мало чего в них понимая. Я ненавидела бабочек: как любой уважающий себя лондонский ребенок, я с осторожностью относилась к ярким порхающим существам, которые летели тебе прямо в лицо. Я знала, что они заманили моего отца, но почему-то их изучение меня успокаивало: это давало мне чувство контроля.

Еще он изучал мимикрию Бейтса – об этом я тоже узнала из сводки новостей. Поскольку маловероятно, что вы знакомы с мимикрией Бейтса, объясню: это такой синдром, когда бабочки, которые особенно подвержены нападению других видов в джунглях, научились эволюционировать так, чтобы напоминать совершенно разные виды бабочек, которые непривлекательны для хищников. Очевидно, мой отец занимался какой-то важной работой в этой области. Его считали продвинутым мыслителем в вопросах эволюционной теории бабочек – его и Набокова, можете в это поверить?

Не думаю, что ему хотелось уезжать в ту командировку. Мама однажды сказала, что ему было очень трудно оставлять жену и новорожденную дочку. Мама буквально никого не знала в Лондоне: еще несколько лет назад она была как те героини романов, которые бросают все ради любви.

Когда ей было девятнадцать, в 1979-м, мама приехала в Оксфорд по программе Фулбрайт. Она встретила отца в Бодлианской библиотеке; когда ее книга упала с парты на пол, Джордж Парр случайно проходил мимо и поднял ее. (Я всегда представляла, что это была «Анна Каренина» или «Последний из могикан», что-то захватывающее, страстное, стоящее их любви, и очень разочаровалась, когда в один из недавних разговоров об отце мама рассказала, что та самая книга была монографией о массовом бегстве шахтеров из оловянных рудников Корнуолла в Калифорнию во время Золотой лихорадки.)