Лето летающих
Шрифт:
— Парадом против «двойного нельсона», приёмом «двойного бра руле с партера» поб-бе-дил Вах-х-хту-ров! Пррравильно!..
Весь цирк как эхо отозвался:
— Правильно! Правильно! Правильно!
Больше всего надсаживалась галёрка — там, наверно, были те зареченские чихатели и чертыхатели, которых Святогор потревожил дымом…
— Нет, это очень здоровые! — говорит Костя. — Надо поменьше.
И вот уже внизу афиши, в анонсе на следующий день, мы находим:
Чемпион Риги АВГУСТ МИКУЛ (5 пудов)
чемпион
Мы останавливаемся на чемпионе Швеции, как на самом лёгком по весу. Мы его, конечно, помним: его «свечки» всегда приводили в восторг публику… Одна лопатка уже прижата к ковру, дожимают другую, вот-вот сейчас… И вдруг тонкий, стройный Ивари взвивается — взвивается, стоя на голове, вращаясь, как веретено. И уже нет его, уже выскользнул из зажима!
21. ПРОДОЛЖЕНИЕ ОПЫТОВ
Мы возвращаемся домой, держа в уме шведские четыре с половиной пуда. Ну хорошо, это (судя по субтильному среди борцов Ивари), наверно, вес среднего, обычного человека, но теперь второй вопрос: сколько же весим мы, я или Костя? Это уж не так трудно. Возьми мы шкафоподобного Вахтурова, было бы мудрено подсчитать — неизвестно, сколько мальчиков могут спрятаться в платяном шкафу, — но, имея перед глазами Ивари или (что, пожалуй, то же самое) своих отцов, дядей, высчитать всё же легче. Ну всё равно как высоконький кубик и кубик пониже.
И вот, прикинув по дверной притолоке рост наших отцов, учтя объём их и жорж-иварийский вес, мы устанавливаем, что в одном взрослом человеке содержится примерно полтора-два мальчика нашего с Костей возраста, то есть, исходя из четырёх с половиной пудов на взрослого, каждый из нас весит два с половиной — три пуда. Тотчас это обращается в фунты, фунты — в золотники и помножается на квадратные дюймы. Потом делится на квадратные аршины.
— Это чепуха! — Константин мрачно отворачивается от громадной площади, полученной после этих вычислений, и в раздумье оттягивает пальцами нижнюю губу. — Ведь это что же! Ведь это вроде «Пейте чай Высоцкого».
На Киевской улице, на глухой боковой стене одного трёхэтажного дома, висит чёрно-оранжево-зелёная реклама чая, занимая стену от крыши до земли. Трёхэтажное полотнище раскрашенного железа видно на всю улицу… Нет, такого змея, если его кто и построит (не мы, конечно!), то всё равно не удержать. Даже солдатам не удержать.
Значит, нам не летать… Константин подавлен: столько хлопот, чтоб вернуть «опытного», а всё зря…
— Погоди! — Глаза его вдруг светлеют, округляются. — А откуда мы знаем, что наш жёлтый был как раз для Стаканчика? Может, он ему велик был? Может, этот змей и двух таких Стаканчиков поднял бы! И трёх… Это что значит? Это значит, «Пейте чай…» наполовину можно уменьшить. Или в три раза. И всё равно он нас поднимет! Понимаешь?
И Константин уже не может остановиться — посидеть, помечтать, как полетим. Нет, скорее к проверке, к делу, к полёту!
Он вытаскивает из-под кровати синего, старенького, с белой заплатой на боку змея. Синий в два раза меньше жёлтого «опытного», и это хорошо. Поднимет ли такой Стаканчика? Костя не делает для капитана кабины или рубки, нет, просто ниткой привязывает его за талию
к перекрестию дранок.Мы выходим на улицу. И что же, синий с заплатой летит!
— Ты видишь? Ты видишь? — Костька смеётся от радости. — В два раза меньше, а поднимает! А если ещё второго Стаканчика? Тогда это будет в четыре раза…
Второго капитана у нас нет, но есть кусочек кирпича, по весу примерно такой же, как деревянный Стаканчик. Мы засовываем его между подбородком капитана и дранкой, и Стаканчик с расставленными руками, будто балансируя вручённой ему тяжестью, отправляется в полёт.
Нет, не летит, да как не летит — совсем, словно мы дали держать капитану не осколочек величиной с половину мизинца, а целый кирпич! Змея нельзя оторвать от земли. Привяжи мы к нитке утюг — и то, пожалуй, лучше было бы. Это загадочно…
— Неправильное распределение тяжести! — говорит Константин откуда-то вычитанную фразу. — Часть груза надо на хвост.
— Как на хвост?
Вместо ответа он отрывает половину мочального хвоста и, отобрав у Стаканчика кирпичинку, привязывает её к хвосту.
Змей поднимается, раскачивая кирпичинку, как маятник. Летит плохо, тяжело, но всё же это не утюг. А на хорошем ветре он, может, и возьмёт лучше… Но почему это именно Костька сообразил? Подумаешь!
— Сжульничал — вот и полетел! — говорю я. — Хвост-то наполовину оборвал. А не оборвал бы, и не полетел…
— А зачем нам пустой хвост, что в нём толку? А тут, по крайней мере, у хвоста дело будет, груз будет нести.
— Какой груз?
Костя перестаёт подёргивать нитку, и старый, усталый змей, обрадовавшись, что не надо больше тащить на себе ни капитана, ни кусок кирпича, ложится животом на тёплую пыль мостовой.
Константин не знает, что ответить, в то время как мне всё более становится ясным, что никакого груза на хвосте того змея, на котором мы полетим, не будет.
— Ну, сделаем две кабины, — наконец говорит Костя. — Одна — наверху, на дранках, а вторая — на хвосте.
Я сразу представляю себя в этой нижней кабине: крутится, вертится кругом один воздух. Страшно! То ли дело в верхней! Тут и дранки, и путы, и защита от ветра, и не болтает. А ведь хвосты, бывает, и отрываются…
— Только, чур, я в верхней! — быстро говорю я.
— Там посмотрим.
— Нет, не посмотрим! Я в верхней. Я первый сказал!
— Мне ведь управлять надо будет, — подумав, говорит Константин. — А как с хвоста управлять?
Я отламываю от засохшей колеи, которая протянулась по нашей Николо-Завальской улице, тяжёлый ломоть влажно-вязкой, с металлическим блеском земли и маленькими кусочками начинаю бомбардировать первый попавшийся забор. Это делается и в минуту радости, и горя, и раздумья.
— А как ты будешь управлять? — весело-ехидно спрашиваю я. — Чем? Какой штукой управлять?
Константин, не отвечая, начинает сматывать старого летуна. Стаканчик, лёжа на змее, как в лодке-плоскодонке, плывёт по пыльной мостовой; сзади, последним, попрыгивая по пыли, тащится осколок кирпича. Да Косте и нечего ответить. И, чтобы доконать «управителя», я добавляю:
— Ведь тот змей-то тоже на привязи будет. Как же управлять? Отцепился от верёвки и полетел? Вроде куроедовского, что на террасу упал, да?