Лето летающих

Это всегда был торжественный, решающе-острый момент: человек выходит с новым змеем. Что будет? Как полетит? Да и полетит ли?..

Столяр же сказал: «Ну, пошли!» — просто, наскоро, так как его ждали дела, конечно, поважнее.

Неся змея на весу, он прошёл двор, калитку и, выйдя на середину нашей тихой, с зелёной травой улицы, обернулся, как бы взглянул на ветер. Встав спиной к нему, Графин Стаканыч, держа за нитку, чуть подкинул оранжевого змея.

И он полетел.

Да, как голубь. Прямо из рук…

Раздалось милое и дорогое сердцу змеевика учащённое постукивание вертящегося по земле мотка ниток: он разматывался, худел, уменьшался на глазах…

Впрочем, «дорогим и милым» это стало позже, когда змеи у нас перестали загребать пыль и принялись летать, принялись разматывать мотки… А сейчас пока что мы, раскрыв рты, смотрели, как оранжевый летун, забирая нитку, поднимается всё выше и выше — выше дома, выше телеграфного столба (наша измерительная единица высоты), выше двух, трёх, выше четырёх столбов…

Костя стоял заворожённый, подёргивая ремешок на синей сатиновой рубашке. Он ухитрился даже на такую высоту смотреть исподлобья.

— Такой же, как у нас, — от волнения он сопел носом, — а летает…

— Хвост у него другой! — почему-то шёпотом сказал я.

Каждому создателю лестно и приятно изумление окружающих, хотя бы и мальчишек. Графин Стаканыч обернулся к нам, и всё его доброе, с подмигивающими глазами лицо светилось улыбкой.

— Это мы потом разберём, что тут другое, — скороговоркой проговорил он, протягивая нам нитку. — А сейчас держите-ка!

6. ПОЛЁТ

Это был волшебный миг. Это, как мы потом узнали, был центр, главное, это было сердце «змейкового» дела…

Мы с Костей тотчас и вместе схватились за нитку, за наш тройник.

…Нитка, оказывается, живая… Она в полёте. Всё в полёте: нитка, оранжевая бумага, дранки, мочало, наши руки… Да, держась за нитку, мы с Костей как бы тоже летим. И не просто летим, а управляем полётом, может, от этого и чувствуем полёт… Вот потянуть нитку, чуть собрать её — и змей, а значит, и мы забираемся выше; начать отпускать — и змей, кивая, уносит нас с Костей вдаль… Это, конечно, тоже интересно, но так, на слабой нитке, и на крышу сядешь… Нет, лучше, когда выше. Мы перестаём отпускать нитку, и змей, радостно гудя, виляя хвостом, начинает забирать вверх, к облакам. Но тут он добирается до струи напористого ветра, и его угрожающе раскачивает, клонит то вправо, то влево — клонит с затяжками… Нам страшно: вот-вот все мы трое — он, Костя, я — колом пойдём к земле…

Большая, в рыжих волосках рука перехватывает у нас туго натянутую нитку и начинает мелко и часто её подёргивать, как бы приструнивая оранжевого: «Легче, легче, дурачок!» И верно: змей, повиляв, успокаивается.

— Теперь давайте ему нитку, — говорит столяр, передавая нам опять управление. — Заберётся повыше — там ветер ровнее будет.

Небольшими, в один перехват, порциями мы отпускаем нитку. Но тройник наш кончается — заострённая по концам палочка, на которую он был намотан, последний раз покрутившись по земле, сбросив с себя последние ряды ниток, голая и худая, поднимается с земли, попадает к нам в ладони — всё! Нитки кончились.

Змей же, разохотившись, виляет хвостом: «Ну, что там? Давайте ещё!» От высоты он уменьшился, стал с ноготок, потемнел — уже не оранжевый, а тёмно-красный. Стоит не двигаясь, только кончик мочального хвоста туда-сюда…

— Скучает! — говорит столяр. — Но мы его сейчас повеселим.

Из куска бумаги, завалявшейся в его кармане, он делает «письмо» кружок величиной с пол-ладони с дыркой посередине. В эту бумажную баранку он продевает пустую палочку мотка, и кружок повисает на нитке. Но только на миг — ветер подхватывает его, и «письмо» с еле слышным свистом быстро скользит по нитке, мигая, уменьшаясь и темнея. Вот последний раз оно мелькнуло где-то уже на подходе к змею и исчезло. Проходит секунда, и змей начинает водить головой слева направо и справа налево, как это делает человек не дюже грамотный.

— Понравилось! — Графин Стаканыч нам подмигивает. — Внимательно читает.

Но улыбка вдруг сходит с его лица. Нитка незаметно ослабла, и змей опускается. Столяр быстро отбирает у нас нитку и большими взмахами, будто плывя по воздуху саженками, начинает собирать её. Круги тройника один на один ложатся на землю. Но вот оранжевый попал в течение ветра, выровнялся и потянул опять. Графин Стаканыч, как мы чувствуем, не без сожаления (ещё бы: каждому интересно распускать змея!) передаёт нитку нам.

…Мы круг за кругом отпускаем нитку, забираемся с Костей всё выше и выше, и вот в руках, снова голая и пустая, палочка от мотка… Да, змей стал с ноготок, но и люди и дома сверху тоже уменьшились. Вон наша, с зелёной травкой по краям, Николо-Завальская улица, вон Воронежская, Никитская, Фоминская, Хлебная площадь, Киевская… Оттуда всё видно, но как страшно… Вдруг палочка с концом нити вырвется из рук!.. Тогда всё погибло, как корабль без капитана — игрушка ветра…

Однако пора сматывать: столяру некогда с ребятами да со змеем болтаться среди улицы… Он отбирает у нас нитку и, зажав её под мышкой, начинает мотать тройник на палочку. Это — тоже искусство! Быстро покрываясь рядами ниток, моток вытягивается по палочке, принимая форму огурца.

Мы следим за этим и вдруг слышим над собой бубнящий, будто руки касаются бубна, звук, и тотчас хвостатая тень косо пересекает улицу…

Мы поднимаем голову. Какой он большой! Какой красивый!..

Ещё немного — и путешественник в поднебесье лежит на земле. Он уже не тот, что взлетал, а другой — необыкновенный, какой-то важный… Ещё бы! Так высоко летал, что даже вот немного выгорел на солнце. И понятно: с солнцем рядом был.

— Ну, теперь, орлы, смотрите, в чём дело! — говорит Графин Стаканыч, присаживаясь перед змеем на корточки.

Мы и забыли про своё недавнее удивление: почему летает? Мы тоже присаживаемся, и столяр показывает, как устроен хвост, как путы. Оказывается, главное в путах — в трёх ниточках, дающих змею правильное положение в воздухе. Секрет даже не во всех путах, а в центральной нитке, которая должна быть только чуть-чуть короче каждой из двух верхних…

Столяр поднимается, отряхивает с колен пыль.

— Ну, вот и всё. Забирайте.

Секунду мы с Костей стоим не двигаясь.

— Это нам? — спрашиваю я и не верю.

— Это насовсем? — вторит за мной Константин и протягивает руку, однако не берёт змея: ладонь уже в оранжевом отсвете, но ещё не коснулась ни бумаги, ни дранок…

Графин Стаканыч делает какой-то неопределённый жест, но мы понимаем: да, наш! Мы хватаем змея, необыкновенного, летающего! Да, летающего из рук…

7. РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ЗАБОРЕ

С этого дня мы с Костей были втянуты в «змеиное»… нет, лучше сказать, в «змейковое» дело.

Мы отошли от тех неудачников — правда, безобидных, неунывающих, которые, сверкая пятками, гоняли по мостовой туда-сюда, по ветру и против ветра, свои нелетающие изделия. Нет, мы теперь с Костей были люди степенные, обстоятельные. Мы выходили на середину нашей малопроезжей улицы и, как Графин Стаканыч в тот памятный день, став спиной к ветру и, как он же, обернувшись, словно взглянув на ветер, подкидывали змея. И он летел. Да, летел, как у Графина Стаканыча, с места ввысь. Мы стояли, подёргивали нитку, собирали её, отпускали и были одновременно и на земле и на небе…