Лето ночи

Ему вдруг подумалось, а не стоит ли произнести это вслух, и именно такими словами. Воображение услужливо нарисовало картинку смеющихся Ка-Джея и Арчи и как один из них дружелюбно хлопает его по спине, а потом они оба поворачиваются и отправляются стрелять крыс на свалке.

Ноги стали вдруг словно ватными, и Дейл понял, что не сможет сделать ни шагу, даже если ему вдруг каким-то чудом представится возможность убежать.

Какого черта ты лыбишься, а, гаденыш? – рявкнул Ка-Джей Конгден, единственный отпрыск мирового судьи городка Элм-Хейвен.

Он поднял ружье и прицелился прямо в лицо Дейлу. Что-то щелкнуло: то ли он снял предохранитель, то ли взвел курок.

Дейл пытался закрыть глаза, но не смог. Только машинально сдвинул в сторону бинокль – так, чтобы пуля не разбила его, когда попадет в грудную клетку. Им вдруг со страшной силой овладело желание спрятаться – такое нестерпимое, какое бывает, когда хочется помочиться и нет никакой возможности это сделать. Но спрятаться было некуда – разве что за собственную спину.

Правая нога Дейла начала слегка подрагивать. Сердце билось так сильно, что каждый удар громом отдавался в ушах. Ка-Джей что-то сказал, но он не расслышал ни звука.

Конгден шагнул вперед и упер дуло в горло Дейлу.

Палату Джима Харлена Дуэйн нашел довольно легко. Она была двухместная, но сейчас вторая кровать оставалась свободной и занавеска была отодвинута в сторону. Свет яркого июньского солнца вливался в окно, и на кафельном полу отчетливо выделялся сияющий белый четырехугольник.

Харлен спал. Прежде чем закрыть за собой дверь, Дуэйн выглянул в коридор и убедился, что он пуст. Из-за угла доносилось негромкое шарканье шагов дежурной сестры.

Мальчик направился было к кровати, но остановился в нерешительности. Он не совсем четко представлял себе, какое зрелище его ожидает. Быть может, Харлена держат в кислородной камере из толстого прозрачного пластика, искажающего черты лица лежащего внутри пациента, а вокруг полнейшая стерильная пустота, если не считать ряда кислородных баллонов? Нечто подобное Дуэйну довелось увидеть пару лет назад, когда умирал дедушка. К счастью, все оказалось не так страшно. Джим мирно спал, укрытый накрахмаленной простыней и легким одеялом, и только гипсовая повязка на его левой руке и белая корона бинтов вокруг головы свидетельствовали о полученных травмах. Дуэйн постоял еще немного, дожидаясь, пока стихнет звук шагов по коридору, затем подошел ближе.

Харлен мгновенно, словно проснувшаяся сова, распахнул глаза и спокойно произнес:

– Привет, Макбрайд.

Дуэйн чуть не подпрыгнул от неожиданности, но тут же взял себя в руки и подмигнул приятелю.

– Привет, Харлен. Ну, как ты, в порядке?

Харлен попытался улыбнуться, и Дуэйн заметил, какими тонкими и бескровными стали его губы.

– Да, все нормально. – Джим все же выдавил из себя слабую улыбку. – Я очнулся уже здесь. Голова жутко болела, и вся рука была размолота к чертовой матери. А в остальном я в порядке.

Дуэйн кивнул.

– А мы думали, что ты в… – Он запнулся, не желая произносить слово «кома».

Умер? – договорил за него Джим.

– Нет. – Дуэйн отрицательно покачал головой. – Думали, лежишь без сознания.

Веки Харлена дрогнули, как будто он готов был провалиться обратно в эту самую кому. Затем он открыл глаза пошире и нахмурился, стараясь сфокусировать зрение.

Думаю, так и было. Наверное, я и был без сознания. Очухался всего несколько часов назад с этой вшивой головной болью и увидел, что мама сидит рядом, на краю постели. В первый момент я даже подумал, что сегодня воскресенье. Черт, несколько минут я даже не мог понять, где нахожусь.

Он обвел взглядом палату, словно еще не до конца был уверен, что находится там, где находится.

– А где твоя мама сейчас, Джим?

– Она пошла на ту сторону площади – перекусить и позвонить своему шефу.

Харлен выговаривал слова медленно, словно каждое слово причиняло ему боль.

Но ты точно нормально себя чувствуешь? – повторил вопрос Дуэйн.

– Да, пожалуй. Сегодня утром сюда привалила целая толпа докторов – они и лампочками мне в глаза светили, и заставляли считать до пятидесяти, и еще много всякого делали. Даже спросили, могу ли я сказать, как меня зовут.

А ты можешь?

– Конечно. Я им сразу сказал, что меня зовут Дуайт Сукин Сын Эйзенхауэр.

С трудом, превозмогая боль, Харлен снова улыбнулся.

Дуэйн кивнул. Времени у него было немного.

Джим, ты помнишь, как расшибся? Что именно произошло?

Харлен поднял на Дуэйна взгляд и долго-долго пристально всматривалося ему в лицо. Дуэйн обратил внимание на его неестественно расширенные зрачки. Губы Джима дрожали, словно он пытался удержать улыбку.»

– Нет, – выговорил он наконец.

– Ты не помнишь, что был в Старой школе?

Харлен зажмурил глаза, голос его стал тонким, похожим скорее на писк.

– Я не помню вообще ни хрена, – ответил он. – По крайней мере, ничего после нашего сраного собрания в пещере.

– В пещере… – повторил следом за ним Дуэйн. – Ты говоришь о субботней встрече в штольне?

– Ага.

– А ты помнишь ту субботу целиком? Что было после пещеры?

Глаза Харлена блеснули, теперь в них ясно читался гнев.

– Я же только что сказал тебе, толстяк, что не помню. Дуэйн снова кивнул.

– В воскресенье утром тебя нашли лежащим в мусорном баке у стены Старой школы…

– Угу, мама мне уже рассказала. Она даже заплакала, когда говорила об этом, будто это она виновата.

Но ты не знаешь, как ты туда попал? До слуха Дуэйна донесся чей-то голос, вызывавший по громкой связи доктора.

Не-а. Я ничего не помню из субботнего вечера. Думаю,

что ты, О’Рурк и еще несколько засранцев вытащили меня из

постели, стукнули чем-то по башке и бросили в мусорный бак.

Дуэйн бросил взгляд на массивную повязку на руке Джима.

– Мама Кевина говорит, что твоя мама сказала, будто твой велосипед нашли на Брод-авеню, около дома Двойной Задницы.

Серьезно? А мне она ничего такого не говорила. – Голос Харлена звучал отсутствующе, вяло и был начисто лишен даже намека на интерес.

Дуэйн провел пальцами по мягкому краю одеяла.

– Тебе не кажется, что ты мог оставить его там, когда отправился следить за миссис Даббет? Например, пошел за ней в школу?

Харлен приподнял левую руку и прикрыл глаза. Его ногти были обкусаны почти до мяса.