Лето ночи

«Это наверняка был кот или скунс», – с невольным вздохом облегчения подумал Майк.

И тут он увидел дыру.

В первый момент это пятно показалось ему всего лишь тенью, но оно не исчезло, когда на него упал луч света. Тогда Майк решил, что это, должно быть, кусок черной пластмассы, или брезента, или еще чего-нибудь, брошенного и забытого здесь отцом. Он подполз фута на четыре ближе и остановился.

И все-таки это была дыра – почти идеально круглая, примерно дюймов двадцать в поперечнике. При желании туда можно даже засунуть голову. Однако у Майка такого желания не возникло.

К тому же из дыры воняло. Майк подавил отвращение и подвинулся ближе. Смрад волнами накатывал из туннеля, будто его доносил ветер с кладбища.

Подняв валявшийся поблизости камень, Майк бросил его в дыру. Но звука падения не услышал.

Тяжело дыша, с сердцем, бьющимся так сильно, что удары, наверное, слышала даже Мемо в своей комнате, Майк чуть приподнял фонарик и постарался осветить внутренность дыры.

Сначала он подумал, что ее стены сделаны из красной глины, но затем увидел похожие на ребра перепонки, кроваво-красные хрящи, подобные внутренним поверхностям кишок какого-то неизвестного существа. «Совсем как туннель в сторожке на кладбище», – мелькнуло у него в голове.

Майк отпрянул, подняв при этом тучу пыли и вляпавшись одной рукой в паутину, а другой – в кошачий помет. И в то же мгновение, вдруг оглянувшись, он не увидел прямоугольника света…

Кто-то загородил вход?

Нет, вот он: светлое пятно появилось снова.

Майк торопливо полз вперед, не обращая внимания на то, что все время задевает головой доски, а лицом зарывается в паутину. Фонарик теперь оказался где-то под животом и ничего не освещал. Майку показалось, что под кухней чернеет еще одно отверстие, гораздо большего размера, но он не стал задерживаться, чтобы выяснить, так ли это.

Какая-то тень возникла в отверстии лаза, заслонив свет. Майк сумел разглядеть две руки и вроде бы обмотанные какими-то тряпками ноги.

Перекатившись вбок, он схватил железную палку.

Тень пролезла чуть глубже – стало совсем темно.

– Микки? – раздался тихий и чистый голосок его сестренки Кетлин. – Микки, мама говорит, что тебе пора идти в церковь.

Майк почти без чувств свалился во влажную грязь. Правая рука мелко дрожала.

– Хорошо, Кетти. А теперь отойди, пожалуйста, чтобы я мог вылезти отсюда.

Тень исчезла.

Когда Майк выбрался наконец на свежий воздух, сердце буквально разрывалось от боли. Он закрыл заслонкой проход, вбил гвозди.

– Ой, какой ты грязный! – как всегда, чуть замедленно проговорила Кетлин, улыбаясь брату.

Майк оглядел себя. Вся одежда была покрыта серой пылью и паутиной. Ссадины на локтях кровоточили. Лицо испачкано грязью – он даже ощущал на губах ее вкус. Поддавшись мгновенному импульсу, он обнял сестренку, и та радостно прижалась к нему, ничуть не заботясь о том, что может тоже запачкаться.

На погребальную церемонию в часовню похоронного бюро Хауэлла в Пеории пришли более сорока человек. Дуэйну показалось, что Старик слегка раздражен таким скоплением людей, как будто ему хотелось проводить брата в последний путь без лишних свидетелей. Но извещение, помещенное в газете, и несколько телефонных звонков сделали свое дело: родственники, друзья и знакомые дяди Арта приехали даже из Чикаго и Бостона. Присутствовали также несколько его коллег с завода «Ка-терпиллер», и один из них, не скрывая чувств, рыдал в течение всей службы.

Священника не приглашали, ибо дядя Арт твердо придерживался семейной традиции воинствующего агностицизма, но несколько коротких надгробных речей было произнесено. Среди тех, кто пожелал выступить, были коллега дяди по работе – тот самый, который не мог удержаться от слез, кузина Кэрол, прилетевшая из Чикаго и в тот же вечер намеревавшаяся вернуться обратно, и привлекательная женщина средних лет по имени Долорес Стивене, которую Старик представил как «подругу дяди Арта». Слушая ее, Дуэйн гадал, как долго дядя Арт и эта женщина были любовниками.

Последним говорил Старик. Дуэйн нашел его речь самой впечатляющей: никаких слов о загробной жизни или о награде за достойно прожитые годы – только горькие нотки в голосе из-за потери брата и несколько слов о личности, которая не поклонялась фальшивым ценностям, а посвятила жизнь служению другим людям, честному и беззаветному. В заключение Старик прочел отрывок из Шекспира, любимого драматурга дяди Арта. Дуэйн ожидал услышать что-то вроде «Спи, милый принц. Спи, убаюкан пеньем херувимов!..», [67] зная, как ценил дядя Арт иронию во всех ее проявлениях. Но Старик по памяти, никуда не заглядывая, пропел песню. Временами голос его срывался, но он мужественно держал себя в руках, и последние слова про-звучали на удивление сильно:

67

У. Шекспир. «Гамлет», акт V, сцена II. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

Для тебя не страшен зной,Вьюги зимние и снег,Ты окончил путь земнойИ обрел покой навек.Дева с пламенем в очахИли трубочист – все прах.Все прошло – тиранов гнет,Притеснения владык.Больше нет ярма забот,Равен дубу стал тростник.Царь, ученый, врач, монахПосле смерти – все лишь прах.Не страшись ни молний ты…Ни раскатов громовых…Ни уколов клеветы.Радость, скорбь – не стало их.Кто любовь таил в сердцах,Все, как ты, уйдут во прах.Злобных сил не знай ты…Духам не внимай ты…Адане страшись ты…К небу вознесись ты.Спи среди цветов и трав,Память вечную снискав. [68]

68

У. Шекспир. «Цимбелин», акт IV, сцена II. Перевод П. Мелковой.

В часовне послышались рыдания. Старик склонил голову и вернулся на свое место. В задернутом занавесом алькове заиграл орган. Медленно, поодиночке или небольшими группами, люди начали расходиться.

Кузина Кэрол и еще несколько человек немного задержались, чтобы выразить соболезнование Старику или погладить Дуэйна по голове. С трудом застегнутый воротничок и туго повязанный галстук стесняли мальчика – он чувствовал себя словно в костюме с чужого плеча и, вопреки всему происходящему, втайне ожидал, что вот сейчас дядя Арт переступит порог часовни, подойдет к нему и со смехом скажет: «Ради всего святого, парень, сними ты этот дурацкий наряд. Галстуки носят лишь бухгалтеры и политиканы».

Наконец Дуэйн и Старик остались вдвоем. Вместе они спустились в подвальное помещение похоронного бюро, где стояла мощная печь для кремации, – и тело дяди Арта было предано огню.

Майк терпеливо дожидался, когда отец Кавано пригласит его после литургии на завтрак – состоявший обычно из кофе и багелей, [69] намереваясь рассказать священнику о том, что видел в лазе.

Еще три года назад Майк понятия не имел о том, что такое багель. Но с тех пор как отец Кавано стал приглашать на завтрак нескольких самых надежных своих помощников, мальчик стал экспертом в таких делах и теперь с невозмутимым видом уверенно намазывал багель сливочным сыром или укладывал на него аппетитные кусочки копченой лососины. Правда, убедить священника в том, что одиннадцатилетнему мальчику можно разрешить пить кофе, удалось не сразу. Но через некоторое время отец Кавано все-таки согласился, что это не больший грех, чем привычка называть епархиальный автомобиль «папа-моби-лем». Так у них появилась еще одна общая тайна.

69

Багель – булочка круглой или кольцеобразной формы, изначально принадлежавшая еврейской кухне, однако в последнее время ставшая очень популярной во всем мире.