Летом в городе

("Маруська-нижняя" была соседка снизу, вечный предмет Полиных осуждений.)

– Тяжело руками-то, - вздохнула Валентина Степановна.

– Тебе, матушка, все тяжело. Не молодая, да и сердечная. Я твоих лет, а все покрепче. Выдубила я себя работой. Постираю небось белей твоей машины.

– Ну, как хотите.

Поля опять нагнулась над корытом и стала сердито двигать спиной. Валентина Степановна крошила овощи. Тихо было. Только белье плескалось в корыте да ножик о деревянную дощечку: стук, стук.

"Слава богу, молчит, - думала Валентина Степановна.
– Имеет же право человек на личную тишину".

Нет, с личной тишиной ничего не вышло. Поля еще не наговорилась.

– Вот, Степановна, я что тебе скажу. У Дуськи Саврасовой племянник молодой, а культурный. До того культурный, просто прелесть. Техникум кончил. Бывало, идет на гулянку - нарядится, нагладится, как херувим. На боку - приемник, транзистор. Ну, все как есть. Мы с Дуськой глядим, не нарадуемся. Комнату ему дали, и съехал он от Дуськи. Живет ничего, только стал у него волос падать. Ну, падает и падает, и захотел он жениться. Дуська не против, ей что, не у ней живет. Расписался он на женщине. Сперва ничего, а потом стала хулиганить. Белое, серое и розовое вместе кипятит, это надо подумать! Он сперва молчал, потом стал требовать. Она - пуще. Веревками привязывает бюсгалтер - до какого нахальства дошла. Нет, не будет он с ней жить, разойдется. Парня жалко, больно хорош.

(Поля никого не могла похвалить, не осудив кого-нибудь другого. Хвалила она чаще всего себя.)

– Я такого нахальства - бюсгалтер веревками!
– не позволю. Я хоть и простым сторожем работаю, ваши вузы-пузы не кончала, а культуру знаю. Муж-покойник пьет - а мне все терпимо. Наблюет - вытру, не то что перед соседями срамотиться. Бельишко ему постираю, вычиню, выглажу - как светлое христово воскресенье...

Замолчала. Тихо. Только белье трется.

– А что я тебя хотела спросить, Валентина Степановна, - внезапно сказала Поля.
– Ваш-то заболел или так просто не ходит?

– О чем это вы, Поля?
– лицемерно спросила Валентина Степановна.

– Прямо не понимаешь?
– прищурилась Поля.
– Об ком же, как не об Олежке об вашем? Не слепая. Стенке - и то в глаза кинется. Ходил-ходил парень, и здрасте, перестал, как водой в ньютазе смыло. И на Лариске-то твоей образа нет - не вижу, что ли? Красится-мажется, а сама как смерть загробная.

Валентина Степановна молчала.

– Таишься ты от меня, ох, таишься. А чего таиться? Дело-то житейское, бабье. Я вам с Лариской худа не хочу. Девка при мне выросла, ниже стола на кухню бегала: тетя Поля, то, тетя Поля, се. Мало я ей соплей подтерла? А ты на службу свою фр-фр, хвостом махнула - и нет тебя. А Поля здесь, куда она денется. Ребенок все-таки, не кошка. Я и кошек жалею. А ты со мной будто уши у меня как у свиньи.

– Поля, милая, не обижайтесь. Я от вас ничего не таю, честное слово. Я сама ничего не знаю.

– Шила в мешке не утаишь - проколет наружу. Ходил парень и не ходит. И девка сама не своя. А она, часом, не со свежей икрой?

– Бог с вами, что вы только говорите, Поля, да и какими словами, никак не могу привыкнуть к вашему жаргону.

Валентина Степановна ножиком сбросила зелень в уже закипающий, помутневший суп.

– Уж и обиделась, - сказала Поля.
– Жиргон какой-то. Вы меня такими словами не трогайте. Больно вы тонкие, тоньше волоса. Сама-то что, не рожала? Не гуляла? И рожала, и гуляла, а слова сказать нельзя. А ты лучше за бельем Ларискиным поглядывай. Девка неряха, все швырь да швырь, а ты поглядывай.

– Простите, Поля, у меня голова болит, - сказала Валентина Степановна и ушла к себе в комнату. Как в подполье.

...Белье прополоскать - три... Прополощешь тут белье - на кухне Поля. Удивительное многословие. Наверно, оттого, что не читает. Это у нее вместо чтения. Приучить ее, что ли, к книгам? Не выйдет. Скорее она меня отучит.

Чтобы не терять времени, Валентина Степановна переставила дела, стала вытирать пыль. Успокоительное занятие. Руки заняты, голова свободна, никто рядом не бубнит, и можно думать о чем угодно, хоть о сегодняшней конференции. Ничего, удачная вышла конференция. Но нет, о конференции не думалось, в голову лезли совсем другие мысли: Ляля, Олег.

На стене фотография: Ляля с Олегом в лесу, на лыжах. Олег - прямой, статный, темноволосый, на широкой груди - свитер в обтяжку. Черные брови срослись над прямым носом. Рядом - Лялька: стоит, вся перегнулась, словно повисла на лыжах, одна нога далеко в сторону, хохочет, в волосах снег...

Зазвенел телефон. Валентина Степановна вышла в коридор, взяла трубку.

– Мышонок, ты?
– сказал издалека любимый, смутный, низковатый голос.

– Я, милая. Откуда ты? Я тебя жду. Есть салат.

– О, салат! Это удачно. Люблю салат. Мышонок, ты меня слышишь? Я тебя люблю. Понимаешь?

– Понимаю. А ты когда будешь?

Лялькин голос помедлил и сказал, чуть надломившись:

– Не знаю. Скоро. А мне никто не звонил?

– При мне никто. Может быть, Полю спросить?

– Не надо.

– Хорошо, не надо. Так я жду тебя.

– Договорились.

Валентина Степановна повесила трубку. Не успела отойти - опять звонок. Хоть бы Олег!

– Валюнчик, это я.

– Жанна! Куда же ты пропала?

– Ах, это целая история. Вообрази, я опять влюбилась.

– Господи помилуй!

– Да. Ужасайся не ужасайся, моя добродетельная подружка, придется тебе принять меня, какая есть. Труля-ля. Осуждаете, Валентина Степановна?

– Что ты - осуждаю! Радуюсь за тебя.

– Ты знаешь, ему больше всего понравились мои икры. В этих икрах - он говорит - вся элегантность века.

– А он не дурак?

– Мм... не знаю. Но ведь я и сама не умна. Верно?

– Пожалуй, верно.

– Люблю за искренность. Ты все такая же девочка-правдочка, как в школе.

– Нечего сказать, девочка! Скоро буду бабушка-правдочка.

– Как? Уже!! Лялька?

– Что ты, нет. Это я просто о возрасте.

– Да, возраст - это наш кошмар, не правда ли? И все-таки не хочется расставаться с иллюзиями, верно?

– Ты знаешь, я давно с ними рассталась.

– И я. Но время от времени они все-таки появляются. В прошлом году я уже совсем отказалась от любви - хватит. А тут опять она налетела на меня как ураган. Чувствую, что-то клубится, клубится... Нет, Валюнчик, по телефону этого не выразишь. Можно, я к тебе зайду? Ты что делаешь?

– Обед готовлю. Ляльку жду.

– Ну, я на одну маленькую минутку. Посижу, папироску выкурю - и нет меня. Можно?

– Конечно, можно.

– Целую.

– Жду.

...Ох, эта Жанна. Смех и слезы. А люблю ее. Вся жизнь вместе - это не шутка, вся жизнь. Вместе в школе учились, вместе работали. Вместе бедовали в войну. Если бы не Жанна, пропали бы мы обе: я и Лялька. У девочки уже цинга начиналась. А кто спас? Жанна. Фрукты, лимоны... Это в войну-то! Откуда? Спросишь - смеется: "Заработала честным трудом". Какой-то был у нее там заведующий складом. Кто ее осудит? Не я.