Летопись одной цивилизации
Шрифт:
Я заметил у него на груди алое пятнышко лазерной подсветки и протянул руку, чтобы отдернуть его из-под прицела. Но было поздно – комбинезон прорвала пуля снайпера, и Каневски сполз по борту бронехода. У меня в руке оказалась легкая цветастая коробка солдатиков…
Когда, прочесав всю округу и закончив формальности с представителями торговой фирмы, чей магазин мы разгромили, я опять уселся на свое место в бронеходе, что-то попалось мне под руку. Это была та самая коробка. Я поднес к свету картонку, и увидел надпись "Борцы с мафией, 6шт., с ручным пулеметом и рацией". Ниже – название фирмы-производителя, цена и дата выпуска. Сегодняшнее число – оно началось шесть часов назад. Я почему-то вспомнил: "Смотрите, капитан, какая оперативность…" Шесть часов назад Каневски был жив, а к Джоберу я относился еще как к человеку.
Что-то показалось мне знакомым в картинке на коробке с солдатиками. Я вытряхнул пластиковые, размером в палец, натуралистически
Механик-водитель рванул с места, и бронеход выехал из витрины в наполненный мертвенно-праздничным неоновым светом город.
ДЕЗЕРТИРЫ. ГОД 2042, ЗЕМЛЯ….
Закон 1735, III-в о мерах против предателей общества был принят 9.VII.2041 и предусматривал высшую меру наказания за попытку эмиграции с Земли…
Год за годом мне снится одно и то же: жирный блеск реки, схваченной джунглями в когтистые зеленые лапы, и пятнистые боевые вибролеты "Мессершмитт-Бельков-Блом 799", почему-то беззвучно уходящие вдаль от гигантского костра старой хижины. Назойливо крутится в голове вместо их звенящего визга старинная мелодия: "На далекой Амазонке не бывал я никогда…".
А я бывал. И на Амазонке, в двадцать первом, – интерпатруль, и на Сицилии в тридцать восьмом, – итало-сицилийская война с мафией. Теперь вот здесь – "таможенник".
Амазонка… Тогда, у реки, меня вытащили полумертвого, с вторым приступом лихорадки и двумя личинками на левой лопатке. Следы от их гнезд в моем мясе побаливают в дождливую погоду. Такую, как сейчас, когда я проснулся в качающемся кресле рядом с механиком-водителем таможенного бронехода.
Лязгая траками по асфальту, он мчится по городской улице. Получены сведения, что некий Стропарев, Анатолий Алексеевич, задумал эмигрировать с Земли вместе с женой и трехлетним сыном. Скоты продажные, хоть бы ребенка пожалели, если своя жизнь не дорога. Захотели променять нашу родную планету на космический рай. Ничего, они его получат. Истинное наименование нашей организации затерялось в бумагах, даже я не сразу его вспомню, но зовут нас "таможенниками" по поговорке – "За выезд в рай взимается пошлина в размере жизни". Правда, непонятно, откуда взялась уверенность, что там – рай? Чужие планеты, всякий сброд, бежавший от правосудия – те же сицилийские недобитки, ни порядка, ни государства – закон джунглей. Общество вырастило, воспитало тебя, спасло от ядерной войны, экологической катастрофы – в этом я лично участвовал, громя целлюлозные банды на Амазонке. Чего еще надо? Работай, реализуй свои возможности, отдавай долг обществу. Так нет, бегут, как крысье поганое, и растаскивают Землю по ниточкам. Что самое страшное – нас, сдерживающих этот поток человеческих помоев, ненавидят, боятся те, ради кого мы делаем свою тяжелую работу. Вчера, когда я остановился во дворе около песочницы, где копошился забавный малыш, его мать с криком: "Ты с кем разговариваешь, это же таможенник!", Унесла отчаянно заревевшего карапуза. Такого страха я еще не видел. Нами уже пугают детей, как волками. Волки. Волки – санитары леса, то есть общества, – так орал Бэйтс, опять надравшись. Надо будет вышибить его из таможни, чтобы не позорил звание. Из-за таких нас и ненавидят. Ну, и еще доносы. В деле Стропарева тоже прочерк – "данные доносителя неизвестны". Нам, исполнителям неизвестны. Потому что были случаи – как с сумасшедшим Фуэнтесом, который построил всех доносчиков во дворе городской Таможни, нацепил им все запасы орденов и медалей и расстрелял. Я до этого еще не дошел, но тоже симпатии к доносчикам не испытываю.
Бронеход оседает на передние катки, резко затормозив у дома. Мои ребятишки посыпались из люков, башенные стрелки водят стволами лазеров по фасаду, готовые прикрыть нас – можно напороться и на это.
Сапоги грохочут по лестнице. Квартира N153. Звонок. Испуганный женский голос: «Кто там?». Отвечаю: «Открывайте. Таможня.». Яростный мужской возглас перекрывает стон женщины, из двери летят щепки от пуль, проходящих в сантиметре от меня. Четыре кубика пластиковой взрывчатки на замке и петлях срывают дверь. В конце коридора мужчина с двух рук стреляет из пистолета. Короткая очередь из «локуста» Джонни Сименса разбивает ему руку, и пистолет – АПС конца прошлого века, отлетает в сторону.
Сименс и Котельников волокут его в комнату, где перепуганная женщина с крошечным ребенком вжимается в примитивный генератор переброски. Штейнхофер вытаскивает ее из машины, которую разносит длинной очередью.Комната забита людьми, пластами плавает прозрачный дым. Я пишу протокол под тихое всхлипывание женщины, сам Стропарев странно смотрит на меня. Господи, когда-нибудь я этого не смогу. Но не сейчас.
Обоих отшвыривают к стене, и Котельников забирает у женщины ребенка, что-то утешительно шепча. Та уже ничего не соображает, ее гипнотизируют черные зрачки автоматных стволов. В домашнем халатике, забрызганном кровью мужа, она не замечает, что причиняет ему боль, прижимаясь к его искалеченной руке.
Формулировка, ставшая привычной: "По закону 1735, III-в, оказавшие вооруженное сопротивление при задержании…". Стропарев хрипит мне в лицо что-то странно знакомое. Залп. Дыму в комнате прибавляется, и два изрешеченных трупа тяжело и неуклюже сваливаются на пол своей комнаты. Я подхожу к видеофону и вызываю похоронную команду. На лестнице надрывается криком ребенок, у которого мы отняли мать и отца. Отца, который продал Землю, дезертировал из общества. Нет, его воспитает государство, а не эти двое предателей.
Снова дождь молотит по броне, заглушая плач ребенка. Только сейчас я разбираю то, что этот человек сказал мне перед смертью – "Тебя я не ожидал с ними". Да и фамилия его сквозь дождь и дрему всплывает вместе с назойливой мелодией "Далекой Амазонки". Стоп. Стропарев… Стропа, Толик-Стропа, зенитчик с КП интерпатруля, где работала Здена. Господи, я не узнал его. Хорошо, что не узнал, иначе не смог бы сегодня. Но все равно, когда-нибудь я этого не смогу.
Прекратить мягкотелость. Прекратить. На Амазонке мы вместе дрались с убийцами Земли, на Сицилии я вычищал блатную гниль мафии, а он отсиживался здесь. А теперь мы вообще по разные стороны баррикады. И закономерно. Кого я жалею? Предателя общества, переродившегося мерзавца, а не славного парня, зенитчика Толика. Он всегда старался прикрыть нас с земли, лихо заваливал "пятнистых". Да, на Амазонке и Сицилии враг был неплохо вооружен. А этих мы убиваем в их домах, травим на пустырях бронеходами, как волки. Как волки… Хотя, впрочем, этот тоже был вооружен. Древним автоматическим пистолетом… Я же делаю нужное, тяжелое, но нужное дело! Очищаю Землю от продающих ее шакалов! Толик-Стропа – шакал? Зенитчик Стропарев – шакал? А я кто? Волк? Кто я такой? А эта женщина. Она уже ничего не понимала, и только испуганно плакала, так тихонько, будто боялась, что за громкий плач с ней сделают что-нибудь. Однажды я возьму, да и напишу все это в отчете, швырну его на стол шефу и хлопну дверью. Только что я буду делать там, за дверью, после всего? Однажды, когда я не смогу снова поставить к стенке.
Бронеход снова осел на передние катки. Здание начала прошлого века, наверно, не предназначалось для того, чтобы быть Таможней, но какая-о мрачность была вложена в него создателями. Обычно при входе надо предъявить пропуск двум компьютерам, живому вахтеру и пикету при пулеметной точке. Сейчас предъявлять его некому. Ничего не понимая, грохочу сапогами по коридорам, обычно забитым людьми. Иду к кабинету шефа.
Первая бронедверь приоткрыта, сквозь щель я вижу грязные и мокрые сапоги и слышу знакомое бормотание. Вместо хорошенькой блондинки-секретарши, единственной, кому идет наша серая форма, за ее столом сидит в дымину пьяный Бэйтс и мурлыкая что-то под нос, расшвыривает во все стороны кусочки протоколов, отчетов, декретов и других бумаг, изодранных до того, что уже нельзя было угадать их происхождение.
Не переношу спиртного и пьяных. Ору сумасшедшим голосом: "Прапорщик Бэйтс, что происходит?! Смирно, ноги со стола!". Он медленно поворачивает ко мне голову и заплетаясь, бормочет: "А, начальничек – ключик-чайничек… принес отчет о достигнутых успехах? Сколько еще врагов народа, прости-ите, предателей общества, вы привели в исполнение, герр штурмбанфюрер, прости-ите, майор…
Я стаскиваю его со стола и бью по физиономии: "Бэйтс, скотина, что все это значит? Где шеф, где Молли, где все?". Из носа у него капает кровь, но все тем же развязным тоном он поясняет, где бы ему хотелось видеть шефа и Молли, и в каких позах они туда отправятся. Некоторые его выражения я слышу впервые, но о смысле догадываюсь, и отшвыриваю его к стене, как изгаженную тряпичную куклу.
Оттуда он сообщает, что может поздравить меня с вступлением в должность шефа, так как на данный момент я – самый старший офицер таможни. "А остальные – фью-фью", добавляет он.
Кабинет разорен, сейфы раскрыты, все разнесено в клочья. Пол соседнего помещения – склада реквизированных генераторов переброски усыпан странной пылью. Я слишком хорошо знаю, что это за пыль. Мы находили ее на месте старта генератора переброски, когда не успевали захватить преступников.
Бэйтс добрался на полу до ящика с бутылками и теперь между глотками пояснял, как, по его мнению, я могу использовать эту должность и другие части своего тела.