Летучий голландец

— Ну и что? — недоуменно проговорил Банан.

— В этом архипелаге около восьмисот островов, — сказала Надя, — и лишь маленькая часть из них обитаема, а туристические катера не заходят дальше границы с Таиландом…

— Значит, будем ждать! — сказал Банан.

— Не хочу, — ответила Надя, — не хочу больше ждать!

И она опять потянулась к Банану.

Тот не противился, лег рядом и позволил ей ласкать себя, чем, как не любовью, заниматься в этом странном и таком одиноком раю?

Он принимал ее ласки и смотрел в безмятежно синее небо, и ему казалось, что белесые облака, изредка проплывающие в вышине, складываются в бессмысленный набор слов, которые и так постоянно мельтешат у него в голове, а смысл так и неясен, хотя смысл всегда бывает неясен, наверное, для этого Бог и создал мир — чтобы попытаться понять, зачем он это сделал и почему…

— Я — красивая? — спросила Надя, приподняв голову.

— Очень! — сказал Банан, подумав, что он давно уже никому не говорил правды, а значит, пора. Только странно, что происходит это именно здесь и сейчас, в последние то ли минуты, то ли часы, то ли дни его жизни…

— Если мы спасемся… — сказала Надя и замолчала.

— Спасемся! — произнес Банан и добавил: — Иначе и быть не может!

— А где мы тогда будем жить? — тихо спросила Надя.

— Где захочешь! — ответил Банан.

— Ты не хочешь обратно?

Банан попытался понять, о чем она говорит, и не смог.

Слово «обратно» ничего не значило, он опять не мог вспомнить, в голове снова появилась неприятная тяжесть.

— Нет, — на всякий случай ответил он, — обратно я не хочу.

Надя провела рукой по его животу, потрепала волосы на лобке и сказала:

— Кажется, я люблю тебя!

Банан ничего не ответил, он смотрел в небо, пытаясь прочитать странную надпись, будто сотканную из появившихся облачков.

В зарослях раздался шум — кто-то ломился сквозь них, пытаясь выбраться напрямую к берегу.

Надя села и потянулась за майкой.

Потом быстро надела шорты.

— Тут никого нет! — сказал Банан.

Из зарослей выскочил Марко. У него были совершенно безумные глаза.

— Там! — закричал он, — там!

— Нет, — сказала Надя, — я тебя прошу!

Банан быстро зашагал к зарослям.

«Это не рай, — думал он, — это что-то совсем другое…»

В зарослях было темно и сыро после недавно прошедшего ливня.

Марко подошел к морю и начал смотреть вдаль, будто пытаясь вымыть соленой и горькой водой из памяти въевшуюся в нее картину: мертвое тело, свисающее головой вниз с верхушки большого старого дерева, растущего в центре небольшой поляны, что находится в самой глубине этого необитаемого и такого тихого острова.

Возвращение Палтуса

Тень под брюхом Белого Тапира светлела, хотя ночь еще не поползла к рассвету.

Даниэль поморщился.

Он не любил, когда дела шли не по плану.

Вот дождь — это по плану. Он просил бога, и тот ему ответил.

А значит, Вилли не долетит до острова. Даниэль не знает, что с ним будет, но Вилли не долетит до острова и не найдет Белого Тапира.

Ливень начал стихать, громовые раскаты ушли в сторону, да и молнии сверкали уже вдали от острова, а вскоре лишь редкие капли продолжали падать на землю сквозь ветви большого старого дерева, под которым стоял Белый Тапир.

Тут Даниэль и заметил свет.

Вначале ему показалось, что это действительно светлеет тень, но какая может быть тень, когда вокруг кромешная тропическая ночь, а костер давно погас, прибитый струями безжалостного дождя?

Но свет усиливался, Даниэлю стало страшно.

Может, бог обиделся и решил очнуться от многовековой спячки, не дожидаясь, пока он откроет цилиндр?

Надо спешить, крышка поддается туго, Даниэль с усилием пытается повернуть ее, но ничего не получается.

Его бьет дрожь, руки трясутся, цилиндр падает на землю.

И в этот момент из брюха Тапира появляются языки пламени.

Холодные, зеленоватого цвета.

Как из ракетного сопла при старте.

Даниэль не раз видел по ТВ запуск ракет.

Французских, американских, русских, даже японских.

И всегда удивлялся тому, отчего у пламени зеленоватый оттенок, хотя скорее всего это просто какие-то глюки при цветопередаче.

Пламя не должно быть зеленым — желтым, чуть красноватым, с белыми проблесками, но только не зеленоватым. Такое возможно лишь при тайных обрядах, а какое колдовство при запуске ракеты?

Но в экране телевизора у пламени всегда зеленый оттенок.

Даниэлю показалось, что он сейчас у себя дома, в Барселоне. Сидит в кресле и смотрит на экран.

Пламя изливалось беззвучно. Даниэль лишь слышал, как шуршат по листьям последние капли дождя.

Зачем-то он вспомнил Убон и подумал, что когда будет в Паттайе, то надо провести с ней побольше времени — пусть сделает ему массаж, а не только подставит дырочку.

И внезапно понял, что никогда больше не будет в Паттайе.

Как и в Барселоне, и в Брайтоне, и в Сан-Франциско.

В Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Токио.

Сеуле, Мельбурне, Копенгагене.

Никогда и нигде не будет.

Тапир оторвался от земли и начал подниматься над поляной.

Языки пламени росли, странно, но кто-то включил в телевизоре звук.

Сейчас они вырывались с неприятным и грозным шипением, будто там, внутри белого корпуса, проснулась большая голодная змея.

Как-то в Южной Африке Даниэлю показывали одну — шуруруку, еще ее называют бушмейстер.

Страшнее кобры, гаже любого смертоносного аспида.

Но тогда это была мертвая змея, а сейчас — живая.

А значит — бог не любит его, он чем-то обидел бога, и тот решил отомстить.

Даниэль встал на колени и поднял голову.

Тапир парил над поляной, змея в брюхе отчаянно шипела.

Даниэлю хотелось спросить, что он сделал такого, отчего должен умереть?

Ведь он всегда любил только одного бога — Белого Тапира.

И даже принес ему глаз.

Цилиндр все еще валяется неподалеку от потухшего костра, никелированный цилиндр с так и не отвинченной крышкой.