Летун. Фламенко в небесах

Сообразив, что испанским я владею с пятого на десятое, сопалатники всё сильнее и сильнее принялись повышать голоса, видимо, надеясь за счёт громкости развить мои языковые способности. Увы, это так не работает. Зато мужикам удалось своими криками разбудить Лихо.

Укрытый солдатским одеялом сосед пробудился, ругнулся «холерой ясной», потом что-то сердито выговаривал Джеро и Ароце на смеси французского, испанского и эускара. Должно быть, пояснял, что басконский темперамент, конечно, дело хорошее, но надо же и совесть иметь, ибо нехорошо тревожить отдыхающих товарищей. Закончил же народным русским выражением

— И чтоб мне тихо было! Кому не ясно?

Ну что тут поделаешь! Везде наши! Ну, хоть понимающий здешнюю балачку рядом объявился…

— С добрым утром, земляк! Как спалось?

— Здравствуйте. Спасибо, плохо. С кем имею честь?

Дяденька лет сорока пяти, здоровый, широкоплечий, такого хорошо в кино про Илью Муромца снимать — если не на главную роль, то на Добрыню точно потянет. Руки мощные, если такой кулаком приложит — больничка обеспечена, а если вторым добавит — то сразу кладбище. Вот вроде бы в будущем народ и получше питается, но таких богатырей редко увидишь…

— Денис Русанов, лётчик. Испанцы переиначили в Денисио Русо.

— О, из Союза? И как у вас там сейчас? — Богатырь заинтересованно повернул корпус. Под распахнутой пижамной рубахой стала видна перебинтованная грудь.

— Нет, я из Америки. Ещё юношей старший братом увёз. Воюю в авиационном эскадроне «Янки».

Взгляд мужчины сразу посуровел:

— Беляк?

— Контра сейчас за Франко воюет. А я — за наших. Так что попрошу…

— Ну ладно, извини, если недоброе подумал. — Сосед протянул руку над проходом между койками:

— Ян Лихоцкий, для своих можно просто Лихо, я не обижаюсь…

До самого вечернего обхода мы убивали госпитальную скуку общением. В палате новый человек — это новая информация, начиная от анекдотов и заканчивая фронтовыми «сводками» из раздела «слыхал я от одного…», причём случается, что этот источник оказывается более правдивым и подробным, чем официальные средства массовой информации.

Оба баска оказались артиллеристами, мало того, земляками, пошедшими в армию из одного села. Вместе служили, вместе и попали под бомбёжку, вместе оказались в одном госпитале. Узнав, что я не просто бомбёр, но бомбёр, сумевший сбить франкистский самолёт, принялись бурно, но кратковременно восторгаться. Восторгаться долго им не позволило самочувствие.

Лихоцкий же оказался и вовсе примечательной личностью. Сын и внук сосланных за Повстанне поляков, родился в Красноярской губернии. С четырнадцати лет работал на угольных копях, к началу Империалистической войны был уже взрывником. В армию забрали в шестнадцатом году, служил в сапёрах. Потом демобилизовался по болезни, несколько месяцев прятался в тайге от колчаковской мобилизации и потихоньку партизанил — эдакий диверсант-одиночка. Но в начале двадцатого был мобилизован уже в Красную Армию и направлен на Польский фронт. С конным корпусом Гая перешёл прусскую границу, где и попал в концлагерь для интернированных. С тех пор крепко невзлюбил «всё предавших» Троцкого и Тухачевского (которого почему-то упорно называл «жид пшекленты»). А потому, когда германцы всё-таки начали выпускать интернированных красноармейцев, возвращаться в Страну Советов не захотел и перебрался в Рурскую область. Безработица тогда в Германии была жуткая, но поляков немецкие горнопромышленники всё-таки набирали — за копейки, то бишь пфенниги, в качестве гастарбайтеров. Однако после вывода из Рура французских оккупационных войск «понаехавшим» жить стало неуютно: им припомнили, как те работали во время Рурского конфликта, тогда как «честные немцы» массово бастовали, да и вообще поляков в Германии уже тогда считали людьми третьего сорта — чуточку выше евреев, наравне с мемельскими литовцами, но ниже фризов, датчан, мазуров, кашубов и сорбов. Поэтому осенью двадцать пятого года Ян перебрался во Францию, где стал работать взрывником уже в департаменте Ланды. Судя по обмолвкам, там у него была семья, но недолго. По неназванной причине Лихоцкий вновь стал одиночкой. Когда же в Испании полыхнуло, он распродал за недорого излишки имущества, которым обрастает любой человек, достаточно долго живущий на одном месте, нелегально купил винтовку времён Первой мировой и «на перекладных», перебравшись в департаменте Атлантические Пиренеи через границу, пришёл записываться в армию Республики.

В госпиталь же попал по случайности: взрывал какое-то здание, вовремя успел залечь, но один из камней всё-таки докинуло до него взрывом. Не повезло, в общем.

— Пошли раз в Гражданскую войну командир с бойцом в разведку. Смотрят — у речки костерок и беляки рядом выпивают да закусывают. Боец говорит:

— Товарищ командир! Глядите — там белые пиво с раками пьют!

— Нет, товарищ! Это у них морды такие!

Секунда молчания, осознание — и Ян заходится хохотом. Ну да, здесь анекдоты про Василия Ивановича пока в новинку. С ними, конечно, надо аккуратно: не все стоит пересказывать среди «красных» республиканцев, ну да я пока соображалку не потерял.

Хохот Лиха переходит в натужный кашель. М-да, это я не подумал. Всё-таки травма у человека, смеху не способствующая….

Наконец Ян оклемался. Помогая себе жестикуляцией, переводит смысл анекдота Ароце и Джеро. Те вроде как поняли и даже поулыбались. Почему бы четверым компаньерос не потравить байки, тем паче, что из госпиталя за бутылочкой-другой-третьей местного винца выбраться не получается, а тесному общению с противоположным полом не способствует характер наших ранений, хотя лично у меня вроде бы всё нужное для этого функционирует, но даже попытка сесть на кровати сказывается на самочувствии крайне болезненно.

Открывается дверь, в палату в сопровождении сестры милосердия входит компаньеро доктор: высокий, за метр восемьдесят пять точно, с длинными сильными руками — заметно по кистям, что хирург, слабаков среди них не встречал. Халат на докторе не белый, а синий, непривычного покроя, с завязками на спине. Я похожие, только всё же белые, в детстве видел, когда в больнице по поводу аппендицита лежал.

Доктор сперва ознакамливается с состоянием соседей, заем на ужасном английском обращается ко мне:

— Добрый вечер, сеньор пилот! Я ваш врач, моя фамилия Мария де Ларроса. Как Вы себя чувствуете?

— Спасибо, доктор. Мне уже получше, но пока сильно болит голова и тошнота, когда пытаюсь садиться. Спина тоже болит И руки болят и чешутся под гипсом.

— Это неприятно, но не страшно. Удивительно, что Вы вообще выжили при катастрофе. Молитесь с благодарностью своему святому покровителю и не забывайте также святую Ирину, покровительствующую раненым.

— А разве Испанская Революция признаёт святых?

— Не признаёт. Однако они признают заблудших с обеих сторон фронта и заботятся о них. А мы, медики, им по мере сил помогаем.

— А скоро меня выпустят отсюда, доктор? Мне нужно летать.

— Выпустят воблаговремени. Пока что Вы, как пилот, стоите немного.

— Но всё-таки?

— Предполагаю, что ходить можно будет дней через семь-десять, через декаду же снимем гипс с правой руки: там только трещина в локте. А вот на левой — открытый перелом нижней трети лучевой кости.При этом, после того, как будет снят гипс, обязательно придётся потратить время, чтобы добиться полного восстановления. А оно будет невозможно, если не провести полный реабилитационный курс. Иначе не получится не только управлять самолётом, но и крепко удерживать вилку во время обеда. Так что не спешите нас покидать, сеньор пилот. С течением времени болевые ощущения стихнут. И да: желательно держать руки в приподнятом положении, чтобы не усугубить возникшие отёки…

М-да… Плохо быть пораненным воином… Но всё же лучше, чем полным калекой: я так понимаю, шансы вновь сесть в кабину самолёта у меня есть. Вот только — когда?

[1] Слова Петра Парфёнова. Так-то много у этой песни вариантов, в том числе и испанский, «El Himno del Guerrillero».

[2] Бехтеев ошибается: как раз служившие в Подунавье и Северном Причерноморье легионеры штаны, пусть и не ватные, ввиду отсутствия хлопка, носили, переняв от местных жителей. Поскольку климат в наших краях, даже на Юге, действительно, далеко не райский-итальянский. Но ему можно, как приблизительно выглядели римские легионеры он мог видеть, главным образом, в голливудских кинофильмах. А там костюмеры из поколения в поколение одни и те же туники, оставшиеся от предыдущих проектов, для съёмок выдают. А теперь и вовсе повадились подразделения из статистов компьютерными съёмками заменять. Фу такими быть!