Летящая на пламя

Олимпия продолжала сидеть у стола, сложив на коленях руки. Выражение ее лица оставалось все таким же безучастным и застывшим. Шеридан не мог разговорить ее, на все вопросы принцесса отвечала сердитым тоном, отказавшись от сухого платья и избегая его попыток дотронуться до нее.

Шеридану так хотелось обнять ее, утешить, убаюкать на руках. Он с горечью смотрел на ее осунувшееся лицо, в котором не было ни кровинки. Но он не пытался сейчас успокоить ее, радуясь тому, что она находилась еще в состоянии спасительного оцепенения.

— Олимпия, — сказал он, встав на колени рядом с ее стулом, — я хочу, чтобы ты поела и переоделась. Тебе надо отдохнуть.

Она хмуро взглянула на него. Шеридан уже сменил свой рваный мундир на невзрачный сюртук и брюки.

— Где мы находимся? — спросила Олимпия резким тоном.

— На пути домой.

— Нет, я должна вернуться в город. Он взял ее за руку, но она вырвала ее.

— Я должна вернуться и остановить кровопролитие. Шеридан отломил кусок хлеба от буханки, лежавшей на столе, положил сверху ломтик сыра и протянул Олимпии.

— Поешь.

— Мой дядя…

— Клод Николя мертв, — перебил он ее. — Ешь.

Олимпия взглянула на хлеб, а затем перевела невидящий взор на Шеридана.

— Ты понимаешь меня? — Он дотронулся до руки девушки и легонько погладил ее. — Тебе больше не надо бояться его.

— Я не боюсь его, — сказала Олимпия.

— Ты слышишь, что я тебе сказал, — он мертв!

— Да. — Олимпия заморгала, сдерживая слезы. — И мой дедушка тоже. И все остальные.

Шеридан бросил на нее настороженный взгляд.

— Твой дедушка?

— Оставь меня. — Олимпия оттолкнула его руку. — Я не голодна.

Шеридан решил набраться терпения и ждать. Через некоторое время ему, возможно, удастся заставить ее поесть. Сейчас важно было, чтобы она переоделась, сняв свое мокрое подвенечное платье, и легла в постель. Шеридан встал и пошел на кухню, чтобы спросить у хозяйки, есть ли в доме снотворное.

Но когда он вернулся через несколько минут, Олимпии в комнате не было. Шеридан выругался и крикнул Мустафу. Двери конюшни были распахнуты настежь и поскрипывали под порывами холодного ветра. Шеридан быстрым шагом направился прямо по лужам и грязи, проклиная непроглядную темноту ночи. Во мраке он с разбегу налетел на Мустафу, возвращавшегося в дом за фонарем.

Шеридан не стал звать Олимпию. Вооружившись фонарями, они с Мустафой разделились: один направился к амбару, а другой начал обследовать двор. Лошади были на месте, от их взмыленных спин в холодном воздухе поднимался пар. Шеридан и Мустафа встретились у дверей в конюшню. Олимпии нигде не было. Паника охватила Шеридана.

— Проверь дорогу, — распорядился Шеридан, а сам начал спускаться по крутому, скользкому от грязи косогору.

Вокруг него клубился туман, пропитывая влагой одежду. Шеридан продрог, сердце его сильно билось в груди, а рана на руке причиняла адскую боль. Спускаться по скользкому крутому холму было трудно и опасно.

Спустившись на сто футов вниз, он наконец заметил смутно белеющее во мраке пятно. Олимпия! Он поднял фонарь и прибавил шагу, скользя и балансируя.

Хотя Олимпия и заметила приближающийся к ней свет фонаря, она не стала ждать Шеридана. Он позвал ее осипшим голосом, но она ухватилась за пень и продолжала упрямо спускаться вниз.

Наконец Шеридан нагнал ее и схватил за руку.

— Куда, черт возьми, ты идешь?

Она повернулась лицом к нему. От влажного тумана ее волосы слиплись, и в свете фонаря она была похожа на труп в белом саване.

— В Ориенс.

— Ну тогда ты идешь не в том направлении, если, конечно, у тебя нет намерений по дороге зайти в Калькутту, — заявил он и, сжав зубы от сильной боли в руке, потащил ее за собой.

Олимпия вырвалась.

— Я иду в правильном направлении! — крикнула она. — Оставь меня в покое.

Он снова вцепился в ее руку, уперев одно колено в грязь косогора, чтобы удержаться на ногах, пока она вырывалась.

— Ну хорошо, Марко Поло… может быть, так оно и есть. Но давай дождемся рассвета, а тогда уже устремимся с этих гор прямо в пекло революции.

Олимпии удалось вырваться из его рук, так как одна из них была ранена, а в другой он держал фонарь. Шеридан потерял равновесие, а она снова начала спускаться, бросив ему на ходу:

— Я не хочу, чтобы ты ходил за мной. Ты мне не нужен! Шеридан встал, вытащив ногу из жидкой грязи, и снова схватил ее. На этот раз он не стал тратить лишних слов, а, переложив фонарь из здоровой руки в больную, обхватил Олимпию за талию и потащил вверх по косогору.

Она сопротивлялась. Шеридан почувствовал, как она поскользнулась, и крепче прижал ее к себе, но тут же потерял равновесие и, упав на больную руку, застонал. Фонарь покатился вниз и погас. Олимпия снова вырвалась из его рук, но Шеридан успел ухватить ее за подол платья. Оглашая окрестности отборной бранью, он потащил ее к себе. Она упала на него, и оба покатились вниз по скользкому холму. Когда они остановились, Шеридан сел, тяжело дыша и крепко держа Олимпию за талию. Он был перепачкан грязью и промок. Его раненую руку жгло огнем. На этот раз его рубанули саблей по старой ране, полученной в Адене и уже зажившей. Ему необходима была медицинская помощь, чтобы наложить швы. Рана сильно кровоточила. Но он упорно не выпускал Олимпию, держа ее здоровой рукой и слушая, как она самым недвусмысленным образом выражает свое полное нежелание поддерживать с ним какие-либо отношения.

— Мне, черт возьми, все равно, хочешь ты видеть меня или нет, — процедил он сквозь зубы.

— Я хочу, чтобы ты оставил меня одну! — Она все еще пыталась вырваться. — Уезжай к своему султану. Зачем ты приехал?

Он ничего не ответил; уткнувшись лицом ей в затылок и прижав к себе, Шеридан начал нежно укачивать ее.

Но она продолжала сопротивляться, проклиная его, пока оба не обессилели. Шеридан одержал победу, правда, не столько силой, сколько спокойствием, и теперь они тихо сидели в полной темноте, посреди грязи, окутанные холодным туманом. Наконец, когда Шеридан уже потерял счет времени, на вершине холма замерцал свет фонаря, и раздался тихий голос Мустафы.

Увидев свет, Шеридан воспрянул духом. Олимпия чувствовала себя слишком усталой для того, чтобы сопротивляться, но она и не помогала ему. Шеридан вынужден был из последних сил тащить ее наверх. Пройдя несколько шагов, он отдыхал, чувствуя, как ноет его рана, а затем продолжал карабкаться со своей тяжелой ношей. Мустафа шел впереди, выбирая более удобную дорогу, но все равно они вернулись в сельскую гостиницу лишь через четыре часа.

Как только Шеридан отпустил Олимпию, она окинула его гневным взглядом, хотя сама еле держалась на ногах от усталости. Шеридан стоял, прислонившись спиной к дверному косяку и поддерживая раненую руку. Ему было нехорошо, его бил озноб, а свет в комнате казался слишком ярким и резал глаза.

— Иди спать, — приказал он, — или я сам уложу тебя и привяжу к кровати.

Олимпия в грязном, изорванном подвенечном платье, с выражением ненависти и отчаяния на лице производила жалкое впечатление. Шеридан понимал, что ее гнев является защитной реакцией: Олимпия никак не могла прийти в себя после того, что увидела у собора с высоты, вознесенная руками людей в седло верховой лошади. Шеридан старался справиться с собой, подавить в себе нарастающее раздражение, но это было трудно сделать. Он был недоволен тем, что все вышло не так, как он задумал. Если бы осуществился его план, он был бы сейчас один и скрывался от преследователей, зная, что Олимпия в полной безопасности. А вместо этого он теряется в догадках, не зная, что делать, и пытаясь привести принцессу в чувство.