Лев Африканский

— Король был в восхищении, — рассказывал мне один из этих бедолаг. — А мы — на вершине счастья. Однако с тех пор все ждем, чтобы нам заплатили. Уже больше года торчим мы в Борну и каждый день захаживаем во дворец. Нас кормят обещаниями, а когда мы начинаем настаивать, нам угрожают.

Иным было поведение правителя Гаоги, куда мы направились после Гаго. Я находился в стенах его дворца, готовясь приветствовать его выход, когда один египетский негоциант из Дамиетты явился предложить ему прекрасную лошадь, турецкую саблю, кольчугу, эскопету, несколько зеркал, коралловые четки и искусно украшенные ножи, и все за пятьдесят динар. Сюзерен благосклонно принял подарки, а в ответ наградил купца пятью рабами, пятью верблюдами, сотней огромных слоновых бивней и, как будто этого было недостаточно, добавил в деньгах своей страны сумму, соответствующую пятистам динарам.

Покидая щедрого государя, мы направили свои стопы в королевство Нубия, главный город которого расположен на берегу Нила и именуется Донгола. Я рассчитывал нанять там лодку, чтобы по воде добраться до Каира, но мне сказали, что в этом месте река непроходима и нужно продолжать путь вдоль реки до самого Асуана.

В день моего появления в этом городе я договорился с одним моряком, что он возьмет меня на борт своей «джермы». Он перевозил немалое количество зерна и скота в своей плоскодонке, но и для меня нашлось весьма удобное местечко.

Перед тем как подняться на борт его суденышка, я распластался на берегу и опустил лицо в Нил. А встав, был уверен, что после потери всего состояния вступаю в новый период своей жизни, который будет полон страстей, опасности и почестей.

Я спешил поскорее окунуться в него.

III Книга Каира

Когда я добрался до Каира, сынок, это была многовековая блистательная столица империи, престольный град, место пребывания халифа. Когда я покинул его, он был лишь главным городом провинции. Никогда уж не вернуть ему своего былого величия.

Богу было угодно, чтобы я стал свидетелем его упадка и тех бед, что ему предшествовали. Я еще плыл по Нилу, загадывая, что уготовила мне жизнь, как беда уже дала о себе знать. Но тогда я не умел отнестись к ней с должным уважением, как и распознать ее послания.

Лениво вытянувшись на дне просторной «джермы», оперевшись головой о перекладину, под монотонный говор моряков и гармоничный плеск воды я созерцал солнце, уже начинавшее окрашиваться в алые тона, которому часа через три предстояло закатиться где-то на африканском берегу.

— Завтра на заре мы будем в Старой Мисре, — крикнул мне моряк-негр и лучезарно улыбнулся.

Я ответил ему такой же улыбкой и подумал, что ничто более не способно преградить мне путь в Каир. Оставалось лишь отдаться на волю времени и Нила.

Я задремал, как вдруг голоса моряков изменились, зазвучали громче и возбужденнее. Приподнявшись, я увидел другую «джерму», поднимавшуюся вверх по реке. Вот она поравнялась с нами. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что в ней необычного. Среди сотен баранов, чей запах разносился по реке, там находились красивые, богато одетые женщины с детьми. Вид у них был растерянный; у иных на лбу были драгоценности в виде гирлянд, а на головах длинные и узкие чепцы в виде трубы высотой в одну пальму [32] .

32

Пальма — древнеримская мера длины, сохранившаяся в Италии. В разных городах Италии величина ее была различна: от 223 мм до 250 мм. В Марракеше — 216 мм.

Порой достаточно какого-нибудь необычного зрелища, чтобы увидеть драму. Моряки с вытянутыми от расстройства физиономиями и воздетыми к небу ладонями явились ко мне. Долго молча стояли, а затем с уст самого пожилого сорвалось: «Чума!»

ГОД АВГУСТЕЙШЕГО ОКА 919 Хиджры (9 марта 1513 — 25 февраля 1514)

В начале этого года, на следующий день после сильнейшей грозы и ливневых дождей — очевидных знаков гнева Божьего и неотвратимости наказания, — в Каире разразилась эпидемия. Первыми ее жертвами стали дети. Люди с достатком срочно вывозили свои семьи, кто в Тор, кто на юг Синая, где здоровый климат, а кто — в оазисы; если имелся дом в Верхнем Египте, уезжали туда. Вскоре нам навстречу плыли уже бесчисленные барки, переполненные беглецами.

Было бы неразумно продолжать путь, не зная размеров бедствия. Мы причалили к восточному берегу Нила, в пустынном месте, решив выждать какое-то время, питаясь теми запасами, которые перевозили, и меняя каждую ночь стоянки, чтобы уберечься от возможных грабителей. Пять-шесть раз в день мы подплывали на лодке к тем, кто поднимался по Нилу, и интересовались, как обстоят в городе дела. Эпидемия взялась за Каир не на шутку: что ни день, официально регистрировалось пятьдесят, шестьдесят, сто смертей, но по опыту было известно, что далеко не все заявляли о скончавшихся, и их было раз в десять больше. Каждый называл новую цифру и не терпел никаких возражений. Так, на христианскую Пасху земля три раза дрогнула, на следующий день было отмечено двести семьдесят четыре смерти. Через несколько дней разразился ливень с градом — явление неслыханное для этого времени года, — в тот же день насчитали триста шестьдесят пять смертельных исходов. По совету своего врача султан Египта, старый мамлюк [33] , черкес по имени Канзох, дабы предохраниться от чумы, стал носить два рубиновых перстня, запретил употребление вина и хашиша, а также изгнал проституток. Во всех городских кварталах были оборудованы дополнительные места для омовения покойников.

33

Мамлюки (от араб, «одержимый») — султаны, правившие Египтом с 1390-го по 1517 г., с XIII в. находились на службе египетских правителей; набирались из славян, греков, черкесов, позже захватили власть и основали династию (1250–1382), свергнутую мамлюками-черкесами, правившими до 1517 г., когда султан Селим I нанес им сокрушительный удар. Мамлюки остановили нашествие монголов, прогнали франков из Сирии и превратили Египет в мощную восточную державу. Покровительствовали наукам и искусствам, выстроили в Каире великолепные здания оригинальной архитектуры.

Но не только дети и слуги становились жертвами эпидемии. В войсках начался мор. Султан поспешил заявить о своем праве на остававшееся от воинов снаряжение и велел держать под арестом тех вдов, что не возвращали в арсенал сабли, инкрустированные серебром, кольчуги, шлемы, колчаны, а также двух положенных воину лошадей либо их стоимость. Помимо этого, рассудив, что население Каира заметно уменьшилось и будет уменьшаться и впредь, Канзох постановил отбирать часть пшеницы нового урожая в пользу казны и продавать ее в Дамаске и Алеппо, где она стоила втрое дороже. В связи с этим подскочили цены на хлеб и муку.

Когда вслед за обнародованием этих указов султан покинул цитадель и отправился инспектировать дорогостоящую реконструкцию учебной коллегии, которая должна была носить его имя, план которой он вычертил сам и чей купол в третий раз дал трещину, население выразило ему свое презрение. До его слуха доносились крики: «Да сгубит Господь тех, кто морит голодом мусульман!» На обратном пути он поостерегся пересекать народный квартал Баб Зувайла и предпочел вернуться в цитадель менее населенным предместьем.

Все это мы узнали от одного богатого, молодого, образованного купца, который, спасаясь от чумы со своей семьей, пристал на барке к берегу в том месте, где находилась наша стоянка, и провел с нами несколько часов. Он как-то сразу почувствовал ко мне расположение, расспросил, откуда я родом, в каких краях мне приходилось бывать, при этом его вопросы отличались большей глубиной, чем мои ответы. Когда я вновь вернулся к разговору о Каире, он сказал мне задушевным тоном:

— К счастью, порой монархи заходят слишком далеко, иначе они никогда не слетели бы со своих тронов. — И добавил с искрящимся взглядом: — Безумие государей — это мудрость Судьбы.

Кажется, я понял, что он хотел сказать.

— Так что, скоро нужно ждать восстания?

— У нас так не говорят. И вправду в трудную годину простые люди проявляют чудеса храбрости, тогда как могущество султана меркнет по сравнению с могуществом Всевышнего, который косит целые полки. Однако люди не держат дома оружия, разве что кухонный нож. Когда происходит переворот, один черкесский мамлюк приходит на смену другому.

Перед тем как проститься с нами и плыть дальше, египтянин сделал мне неожиданное предложение, которое я с благодарностью принял, хотя только потом оценил все его благородство.