Лев мисс Мэри(другой перевод)

Этим утром, пока жара набирала силу, а прохладный ветер с горы все еще не подул, мы прокладывали новую лесную дорогу через устроенные слонами завалы. Прорубив путь сквозь особенно трудные участки и выбравшись на открытую местность, мы увидели кормящуюся на поле первую большую стаю настоящих европейских аистов, черных и белых, на красных ногах, и они так усердно трудились над гусеницами, будто это были немецкие аисты, получившие соответствующий приказ. Мисс Мэри правились аисты, и она обрадовалась возможности полюбоваться на них, поскольку нас обоих очень беспокоила одна статья, где говорилось, что аисты вымирают, и вот теперь мы убедились, что у этих птиц, как и у нас, просто хватило здравого смысла перебраться в Африку. Но и аисты не рассеяли ее грусть, и мы двинулись в обратный путь, к лагерю. Я не знал, как подступиться к грусти мисс Мэри. Казалось, ее не трогали ни орлы, ни аисты, против которых даже я не мог устоять, и тогда я начал понимать, как же ей тоскливо.

Нгуи заметил что-то неладное, достал из испанского кожаного подсумка фляжку Джинни и протянул мне. Я передал фляжку Мэри, которая с довольно мрачным видом смотрела на аистов. Я тоже посмотрел на них и решил, что этих чертовых аистов слишком много, вот они и бессильны перед грустью Мэри.

— Не слишком ли рано ты пьешь? — спросила она. Я с надеждой заметил, что она все еще держит фляжку.

— По-моему, нет, — ответил я. — Капельку для аппетита.

Она все еще держала фляжку, и мне показалось, я слышал, как она открыла ее. Нгуи чуть заметно кивнул.

— Залей свою проклятую грусть, и я тоже сделаю глоток.

— Я уже выпила немного. — Она вернула мне фляжку. — О чем это ты думал все утро? Ты практически не произнес ни слова, а это так на тебя не похоже.

— О птицах, о разных странах и о том, какая ты славная.

— Очень мило с твоей стороны.

— Я делал это не ради гимнастики души.

— Скоро я приду в себя. Не так-то просто провалиться в бездонную пропасть и выпрыгнуть оттуда.

— Этот вид спорта собираются включить в олимпийскую программу.

— В таком случае ты, наверное, победишь.

— У меня есть мои болельщики.

— Все твои болельщики уже на том свете, как и мой лев. Ты, должно быть, пристрелил их всех в один прекрасный день, когда пребывал в особенно хорошем расположении духа.

— Взгляни, вот еще одно поле, сплошь покрытое аистами.

— Да, — кивнула она. — Взгляни, вот еще одно поле, сплошь покрытое аистами.

Африка — опасное место для затяжной грусти, особенно когда в лагере вы вдвоем, а после шести часов вечера быстро темнеет, даже если грусть эта вызвана охотой на льва мисс Мэри, убитого не совсем так, как мы надеялись... Мы сидели в палатке, У стола, и тысячи насекомых бились о марлевый полог, рвались к гибельному огню керосиновой лампы, а мы говорили, что это просто счастье — уже больше пяти месяцев не видеть ни одного зануды, и это, очень может быть, рекордный срок: ведь в этом мире зануды так быстро переезжают с места на место. Конечно же, мы встречали их всякий раз, когда обстоятельства вынуждали нас выбираться в город. Но никого из них не принимали у себя и не сидели с ними за одним столом. Мы говорили также о том, как важно не делить пищу с врагами. Пить с ними — законная самооборона, но есть — глупо, и за это следует наказывать так же строго, как и за неудачное самоубийство. Нас радовало, что за целых пять месяцев мы ни разу не разделили хлеб-соль ни с одним из богатых зануд, и я знал — в значительной степени мы обязаны этим «Мау-мау». В тот вечер в палатке мисс Мэри вновь обрела счастье: мы почти всегда были счастливы, когда нам удавалось оставаться вдвоем.

Утром Нгуи и я охотились на леопарда. Наступил новый день, как всегда неожиданный и непохожий на другие дни охоты. Никто из нас не верил в приманки, но я вдруг вспомнил, как однажды леопард все же польстился на мертвого бабуина и съел его, но больше он к нему не возвращался. Я не мог винить за это леопардов и полагал, что это восхитительная привычка. Шагая по мокрой от росы траве, я думал о всевозможной чепухе, которую читал сам или слышал об охоте на леопардов. Теперь, когда они стали королевскими животными (охраняемыми государством), а не просто зверьем, которое, как в былые времена, убивали ради шкуры, белые охотники создали им славу действительно страшных хищников. На самом деле леопарды — красивые кошки. Возможно, самые лучшие, быстрые и сильные из всех кошек такой величины, и, раненные, они действительно очень опасны. Батя снова и снова вдалбливал мне эту истину. Я, по его мнению, недостаточно серьезно воспринимал леопардов, потому что разбирался в кошках и любил их. Львица — тоже кошка, притом настоящая, и мне всегда казалось, я могу читать ее мысли. Кошек считают таинственными животными, но это не так, особенно если в вас есть хотя бы немного кошачьей крови. У меня ее было много, слишком много, чтобы пойти мне на пользу, но зато это здорово помогало в общении с кошками. Была во мне и медвежья кровь, и я мог читать мысли медведя, беседовать с ним и заставить вести себя благоразумно. Медведям нравился мой запах, а мне — их, и не было такого медведя, с которым я не смог бы подружиться.

Возвращаясь к лагерю утром, положившим начало новому дню, и чувствуя приятную холодную влажность промокших низких сапог и мокрую ткань брюк цвета хаки, прилипающую к икрам, я полагал, что это забавно — думать о разных кошках и медведях. Льва я никогда не воспринимал настоящей кошкой. В нем текла какая-то другая кровь, а из основных кошачьих черт я находил только две — лень и невероятно быстрый разгон. Гепард тоже мало походил на кошку. В нем текла кровь собаки, и его манера бежать скорее напоминала бег борзой. Леопард же, напротив, был настоящей и великолепной кошкой. Белые охотники рассказывали клиентам, что их невозможно или почти невозможно встретить на открытой местности, разве что они выйдут на приманку. Конечно же, благодаря этим россказням встреча с леопардом на открытой местности превращалась для клиента в редчайшее и знаменательное событие, свидетельствующее как о высокой репутации белого охотника, так и о необыкновенной везучести клиента.

Нынешние белые охотники, проводившие сафари, развешивали по деревьям приманки для леопарда, обычно тушу небольшой антилопы, бородавочника или любого другого животного, и оставляли гнить. Вечером они объезжали приманки, рассаживали клиентов по заранее подготовленным укрытиям, и с наступлением темноты, когда сумерки быстро угасали и леопарды взбирались на деревья, клиенты стреляли, прильнув к телескопическим прицелам. В этом и заключалась современная охота на леопардов, и клиентов всячески уверяли, что другого способа не существует. Больше всего впечатлял тот миг, когда леопард каким-то чудом появлялся в развилине дерева, там, где была привязана приманка. Момент этот был столь загадочным, что навсегда врезался в память. Это да еще злой взгляд и пятнистая шкура животного и производили мистическое впечатление. Все делал белый охотник, клиенту оставалось лишь нажать на спусковой крючок — и леопард падал замертво или, раненный, исчезал в зарослях, где его пожирали гиены.

Я думал обо всех леопардах, на которых случайно натыкался со времен первого приезда в Африку, и о том, что ни одного из них не убил с помощью приманки, и никогда не видел, как они бесшумно, неуловимо для глаза появляются в злополучной развилине дерева, и никогда не испытывал этого душещипательного, мистического для клиента ощущения. Я с удовольствием вспоминал своего первого леопарда, которого увидел в Танганьике, когда в одиночестве прогуливался по берегу реки, так похожей на пересекающую луг, богатую форелью речушку у меня дома. Леопард задрал небольшого самца антилопы и лакомился им, припав к земле и по-кошачьи сжавшись. Я не увидел его, пока он первым не почуял или заметил меня, на какую-то сотую долю секунды мне открылись два слившиеся воедино тела, пятнистое и рыжевато-коричневое, да еще голова и глаза леопарда, смотревшего на меня с расстояния в двадцать футов. Я не успел заметить, был ли его взгляд злым, как не успел найти какие-либо иные литературные сравнения, потому что леопард, лежавший на антилопе, взвился в прыжке, который отнес его далеко от добычи, прямо в траву, а потом, слегка изогнув хвост и приподняв голову, бросился прочь по низкой траве, быстро, не прямо, а по кривой, так что я не мог нацелиться на какую-нибудь точку перед ним. Пока он несся по направлению к зарослям, я трижды выстрелил ему вслед, и всякий раз пуля поднимала комья сырой красной земли позади него. В ту пору я еще не умел вскидывать винтовку достаточно быстро, чтобы стрелять наперерез, и леопард казался мне самым проворным из всех хищников; его длинный прыжок и бешеная скорость произвели на меня тогда неизгладимое впечатление. К тому же это был очень крупный леопард, и мне повезло, что я повстречал своего первого леопарда при таких обстоятельствах.

В то время мне еще не доводилось видеть гепарда, и я не знал, что на открытой местности гепард бежит куда быстрее леопарда. Тогда мы впервые прибыли в Африку и охотились на гепардов. Теперь, узнав этих животных поближе, я ни за что не убил бы гепарда, но в то время мы были если не глупее, то, во всяком случае, невежественнее. Я тоже стрелял гепардов ради шкурок для шубы моей жены, а она умела одеваться.

Я решил, что забуду про леопарда и не буду волноваться из-за него, но постараюсь заманить Мэри в леопардовую страну. Нгуи, я и Мутока будем постоянно начеку, и мы обязательно выйдем на леопарда безо всяких ухищрений, которыми теперь обставляли для клиентов убийство этого зверя. В этом районе жили пять леопардов, о которых я знал, и уж одного-то мы сумели бы найти.

Мэри спала, и будить ее не было никакой необходимости. Я пошел в палатку-столовую, достал из брезентового ведра холодную бутылку пива и сел читать. Читал, пока в палатку не вошла мисс Мэри. Она прекрасно выглядела, весело поздоровалась со мной и спросила, почему я не разбудил ее раньше. Она чувствовала себя получше, но еще не совсем оправилась от болезни, и мы решили, что очень даже неплохо вызвать «сессну» и отправить ее в Найроби. Мэри с радостью и нетерпением ожидала предстоящую поездку, но в то же время не хотела расставаться с лагерем и нашей необычной жизнью здесь и призналась, что соскучилась по всему этому уже теперь, до отлета.

***

Нгуи и я охотились на леопарда в глухих местах и вдоль реки. Старались ступать бесшумно и внимательно осматривали ветви всех деревьев, на которых мог укрыться леопард. Мы охотились так, чтобы свет падал сзади. Ветер еще не поднялся, и, когда солнце выглянуло из-за самого низкого склона горы, оно светило нам в спину.

Мы охотились спокойно, без напряжения, и я старался поставить себя на место крупного леопарда, в чьем распоряжении полно диких животных, четыре шамбы с козами, собаками и цыплятами, лагерь с подвешенными на деревьях тушами, которые легко стащить, шесть или восемь стад бабуинов да к тому же, насколько он мог знать, никого (если не считать одного случая с месяц тому назад), кто охотился бы на него. На месте леопарда я бы не проявлял чрезмерной осторожности. В тот раз я заметил этого огромного леопарда на расстоянии примерно футов в тридцать. Шел проливной дождь, и он лежал, вытянувшись на суку дерева, росшего на самом краю болота. Я был в очках, и дождь хлестал мне в лицо. Я хотел было протереть очки и вдруг, глядя через стекла, как сквозь залитое дождем ветровое стекло, увидел глаза леопарда, прижатого дождем и ветром к стволу дерева. Голова его показалась мне большой — размером с голову львицы, и мы смотрели прямо в глаза друг другу и очнулись одновременно. Вскидывая винтовку, я оттягивал затвор, чтобы тут же нажать на спусковой крючок, и винтовку я вскидывал быстро, как при стрельбе по взлетающей птице, а он, повернувшись с такой невероятной скоростью, что его очертания расплылись в одно большое пятно, подобно змее, сполз по противоположной стороне ствола, показав мне лишь самые краешки пятнистого брюха. Я обежал дерево с правой стороны, но он воспользовался этими мгновениями, чтобы одним прыжком скрыться в высоких папирусных зарослях болота. Не будь дождя, я успел бы выстрелить навскидку. Не будь очков, я мог бы выстрелить, несмотря на дождь. Но как бы там ни было, я не выстрелил, и самый крупный из попадавшихся мне леопардов оказался самым быстрым и смышленым из всех кошачьих.