Левша на обе ноги (сборник)

У «Гейзенхаймера»

Когда я шла в тот вечер к «Гейзенхаймеру», мне было грустно и неспокойно. Я устала от Нью-Йорка, устала от танцев, устала от всего. На Бродвее толпы людей спешили в театр. Мимо проносились машины. Все электрические огни мира полыхали, озаряя Великий белый путь [14] . И все это казалось мне скучным и банальным.

У «Гейзенхаймера», как всегда, было полно народу. Все столики были заняты, и несколько пар уже кружились на танцплощадке. Оркестр играл «Мичиган».

Вернуться домой… Вернуться домой…

Там, на ферме родной,

Так

светло и легко,

И парное вновь пить молоко…

Я думаю, малый, который это написал, принялся бы звать полицию, попробуй кто и впрямь затащить его на ферму, но ведь он сумел-таки вложить что-то такое искреннее в эту мелодию. Прямо хочется верить, что он и в самом деле так думает. Ностальгическая такая песенка, да.

Пока я высматривала свободный столик, какой-то человек вскочил с места и подошел ко мне, радостный, будто нашел пропавшую сестру.

Я сразу поняла, что он из деревни. Это было просто написано на нем большими буквами, от макушки до ботинок.

Он весь лучился счастьем, протягивая мне руку.

– Ну надо же! Мисс Роксборо!

Я сказала:

– Да, а что?

– Вы меня не помните?

Я его не помнила.

– Моя фамилия Феррис.

– Очень приятная фамилия, но мне она ни о чем не говорит.

– Когда я в прошлый раз приезжал, нас с вами познакомили. Вы со мной танцевали.

Вот этому как раз можно поверить. Если его мне представили, то скорее всего я с ним танцевала. Мне за это «Гейзенхаймер» деньги платит.

– Когда это было?

– В прошлом году, в апреле.

О, эти сельские обаяшки! Они считают, что, стоит им уехать, Нью-Йорк аккуратно заворачивают, засыпают нафталином и хранят до следующего их приезда. А что у нас могли происходить какие-то события, которые вытеснили из памяти тот бесценный вечер, мистеру Феррису и в голову не приходило. Он, верно, с тех пор вел отсчет времени от того, «когда я ездил в Нью-Йорк», и вообразил, что все остальные тоже так делают.

Я сказала:

– Ну конечно, я вас помню. Алджернон Кларенс, правильно?

– Нет, не Алджернон Кларенс. Чарли меня зовут.

– Простите, ошиблась. И какие у вас планы, мистер Феррис? Хотите еще раз потанцевать со мной?

Он хотел, и мы пошли танцевать. Как сказал поэт: «Кто с доблестью дружен, тем повод не нужен, по первому знаку на пушки в атаку» [15] . Если бы к «Гейзенхаймеру» вдруг явился слон и пригласил меня на танец, мне пришлось бы согласиться. А мистер Феррис, нельзя не сказать, танцевал немногим лучше слона. Он был из тех добросовестных, старательных танцоров, одолевших заочный курс из двенадцати уроков.

Вероятно, мне было суждено в тот вечер встретить какого-нибудь провинциала. Бывают весной такие дни, когда провинция подкрадывается ко мне и хватает за горло. Вот и тогда был точно такой день. Утром я встала, выглянула в окно, в лицо мне повеял ветерок и начал нашептывать о курах и свиньях. А когда я вышла на Пятую авеню, там повсюду были цветы. В Центральном парке зеленела травка, распускались листочки и в воздухе что-то такое витало – нет, послушайте, если бы здоровенный полицейский не приглядывал за порядком, я бы бросилась на землю и начала откусывать дерн прямо кусками.

А когда я добралась до «Гейзенхаймера», оркестр играл «Мичиган».

Да уж, выход Чарли подготовили, как для звезды бродвейского шоу. Зрители ждут, просим на сцену!

Что делать, нет на свете полного счастья. Я и забыла, что провинциал, приехавший погостить на недельку, столичнее самого столичного жителя. Мы с Чарли мыслили в совершенно разных плоскостях. Я была в таком настроении, что хотелось поговорить о видах на урожай, а ему – о хористках. Никакого единения душ.

Он сказал:

– Вот это жизнь!

Такие обязательно это говорят, хоть раньше, хоть позже.

– Вы, наверное, часто сюда приходите? – спросил он.

– Довольно часто.

Я не сказала ему, что прихожу сюда каждый вечер, потому что это моя работа. Платные партнерши по танцам у «Гейзенхаймера» не должны афишировать свою профессию, а то начальство опасается, как бы у посетителей не возникло ненужных мыслей, когда ты вечером выиграешь Серебряный кубок в конкурсе «Очарование». О, этот кубок, это такая штука… Я выигрываю его по понедельникам, средам и пятницам, а по вторникам, четвергам и субботам он достается Мейбл Фрэнсис. Конечно, конкурс честный, без всякого подвоха. Кубок получает достойнейшая. Кто угодно может выиграть – только почему-то не выигрывают. Выигрываем мы с Мейбл. Это совпадение ужасно нервирует начальство, и потому они не хотят, чтобы люди знали, что мы здесь работаем. Предпочитают, чтобы мы краснели незаметно.

– Шикарное заведение, – сказал мистер Феррис. – И вообще, Нью-Йорк – шикарное место. Я хотел бы здесь жить.

– А уж мы-то как были бы рады… Отчего же не переезжаете?

– Город что надо! Но ведь папаша умер, аптека теперь на мне, вы же понимаете.

Он так говорил, как будто я обязана была прочитать об этом в газетах.

– Главное, неплохо идет! У меня и идеи, и деловая хватка. Слушайте, а я с прошлого раза женился.

Я сказала:

– Да что вы говорите? Почему же тогда вы танцуете на Бродвее, словно беззаботный холостяк? А жена пока что дома, в медвежьем углу, напевает: «Где гуляет нынче мой красавчик»…

– Не в Медвежьем углу – Эшли, штат Мэн. Я там живу. А жена у меня из Родни… Простите! Кажется, я вам на ногу наступил.

– Это я виновата. Сбилась с такта. И не стыдно вам – оставили жену в одиночестве, сами развлекаетесь в Нью-Йорке… А совесть?

– Так я не оставлял! Она тоже здесь.

– В Нью-Йорке?

– Здесь, в ресторане. Вон она, там, наверху.

Я подняла глаза к галерее. Оттуда на меня с затаенной печалью смотрела молодая женщина. Я еще раньше, когда мы танцевали, обратила на нее внимание, подумала даже, что там случилось. А оказывается, вот что.

– Почему вы с ней не танцуете? – спросила я. – Пусть бы и она повеселилась.

– Да ей весело.

– Как-то непохоже. По-моему, ей тоже хочется сюда, подвигаться под музыку.

– Она почти и не танцует.

– Разве у вас в Эшли не бывает танцев?

– Дома – не то. Для Эшли она танцует неплохо, так ведь здесь не Эшли.

– Понимаю. Ну, вы-то, конечно, совсем другое дело?

Он горделиво усмехнулся:

– Я уже не первый раз в Нью-Йорке.

Вот так бы и загрызла этого олуха деревенского! Он меня просто взбесил. Надо же, стыдится танцевать со своей женой при людях, считает – она недостаточно для него хороша. Усадил ее в креслице, сунул в руки лимонад и велел сидеть смирно, а сам отправился развлекаться. Знал бы кто, что я тогда о нем думала – и под арест могли бы отдать.