Левый берег Стикса

— Ты не будешь любить меня меньше, чем раньше, — спросил Марк, как можно более твердо. Но голос его выдавал. И сжатый кулак, прикрытый отцовской ладонью, тоже.

— Я всегда относился к тебе не только, как к сыну, но и как к другу, — сказал Краснов. — И сейчас скажу, как отец и как друг. Ты поступил, как мужчина. Настоящий мужчина, защищающий самое дорогое, что у него есть — свою семью. Я бы сделал тоже самое. Не жалей ни о чем. Это были нелюди. Вурдалаки. Убить такого — хороший поступок.

— Правильный поступок не всегда хороший, папа. Но я рад, что ты так сказал.

— И хорошие поступки не всегда правильные, сынок. Очень часто — совсем даже наоборот.

Марк поднялся и крепко обнял отца, прижимаясь к его плечу. Бывший маленький мальчик Знайка, одномоментно повзрослевший, сделавший выбор, который доступен не каждому мужчине.

— Я хотел бы сказать тебе, что все забудется, — сказал Краснов, — но это было бы неправдой. Но, что бы ты ни сделал, как бы не сложилась наша жизнь дальше — твой выбор в ту ночь был единственно правильным. Очень тяжелым, но правильным. Я люблю тебя сынок.

— И я тебя, папа, — сказал Марк.

И сейчас, глядя на людской поток, волнами выплескивающийся из зала прилета, Краснов в очередной раз спрашивал себя, готов ли он осуществить задуманное. И находил только один ответ. Этот ответ давал не холодный рассудок. Если бы Костя слушался голоса разума, то ни его, ни семьи уже не было бы в Германии и, вообще, на континенте. Это был голос крови — иррациональный, идущий из глубины веков. «Пепел Клаасса стучит в мое сердце» — говорил Тиль Уленшпигель. Раньше для Краснова — это были только слова. И только сейчас он понял их настоящее значение.

Люди с чемоданами, тележками, сумками, портфелями. Разных цветов кожи, толстяки и худые, высокие и низкие. Краснов не отводил глаз от выходящих, чтобы не пропустить в толпе знакомое лицо. Но он боялся зря.

Когда, между плечом здоровяка в белом полотняном костюме и смешно семенящей старушкой в синей старомодной шляпе, мелькнуло что-то знакомое, Костя словно ощутил внутренний толчок — и замер, сверля взглядом на мгновение сошедшиеся створки дверей. Потом двери бесшумно раздвинулись, и Краснов уперся глазами в шагнувшего вперед Калинина.

Михаил Александрович был как всегда — элегантен и спокоен. Его костюм цвета кофе с молоком был словно только из-под утюга, галстук чуть более темного оттенка кофе безупречно гармонировал со светло-бежевой рубашкой и замшевыми туфлями того же цвета. В руках его была костюмная сумка и дипломат темной кожи с коваными накладками на углах, а на лице — абсолютное спокойствие и неизменная доброжелательность к окружающим.

Только то, что Краснов знал Калинина много лет, позволило ему заметить, что Михаил Александрович устал, чуть-чуть взволнован, и напряжен. Посторонний человек не обратил бы внимания на такие мелкие детали, как слегка перекосившийся узел галстука, отсутствие уголка платка в нагрудном кармане и расстегнутую верхнюю пуговицу однобортного пиджака.

Калинин оглядел встречающих, увидел в руках у Камена, одетого в банковскую водительскую униформу, табличку со своим именем, и уверенно, как лоцманский буксир по фарватеру, двинулся к нему, сквозь толпу выходящих.

В первый момент, при виде Михаила Александровича, Краснова захлестнула волна ненависти, стало темно в глазах, и он едва не вскочил на ноги, чтобы, перемахнув через парапет, броситься на него. Но спустя мгновение спину обдало ледяной волной, и Косте стало так холодно, как не было никогда в жизни. От этого холода мышцы спины скрутило в жгуты, и пронзительная боль чуть не разорвала в крике его сведенный в кривую гримасу рот. Такую же муку он ощущал в тот момент, кода увидел, как уходит от него, проваливаясь в беспамятство, Диана. Но тогда его терзала любовь, а теперь ненависть.

Он вцепился в край своего стола изо всех сил. Звякнула посуда. Сидевшая за соседним столиком молодая женщина в брючном костюме смотрела на него широко открытыми, испуганными глазами. Её ребенок, девочка лет семи, маленькая белокурая Гретхен, с васильковыми глазами и белыми, как тополиный пух, ресницами, тоже уперлась взглядом в его лицо и застыла с ложечкой мороженого в руке, так и не донеся ее до рта.

Он смотрел, как Камен услужливо, даже чуть подобострастно улыбаясь, подхватывает сумку Калинина, как они вместе идут к выходу, и двинулся за ними, словно на привязи, едва успев кинуть на столик купюру в пятьдесят марок.

Надежда умерла. Глядя на то, как его друг и соратник Миша Калинин, садится в банковский лимузин, Краснов ощутил в душе пустоту и понял, что именно в этот миг возненавидел Калинина окончательно. Тот, кто сказал, что месть — это то блюдо, которое надо подавать холодным, сказал не всю правду. Месть не бывает горячей. Ей противопоказаны эмоции, она расчетлива и хладнокровна. Костя почувствовал, что больше не питает к бывшему другу ненависти в обычном смысле этого слова — она ушла вместе с надеждой на ошибку. Новое чувство, как его не назови, было на порядок сильнее и страшнее — в нем не было обычных человеческих чувств и даже пепла от них не было. Калинин для него был уже мертв — в машину садилась его физическая оболочка, не более. Умерли воспоминания об их спорах и беседах, о мужском клубе, о взаимопонимании с первого слова, которое им так нравилось. Об изяществе его рассуждений, о выстроенных им, безупречных схемах, о гостиничных бдениях. Обо всем, что их связывало столько лет. Это был чужой человек. Мертвый человек.

Гельфер был жив, пропавший без вести Тоцкий был жив. А тот, кто скрылся за тонированными стеклами «Мерседеса» — был мертв. Мертвого убить нельзя. Его можно только похоронить. До последнего мига Краснов надеялся, что в зал шагнет другой человек. Или, пусть Миша, но сломленный, в окружении особ в штатском, прилетевших в Берлин «по делу». Но, едва взглянув на Калинина, Краснов понял, что дурной сон оказался явью. Возненавидел до тошноты и тут же перестал ненавидеть. Зато начал презирать.

— Пять минут, — сказал Дитер. — Они на подъезде. Без глупостей, Костя, мы договорились?

Краснов кивнул. Ему не хотелось посвящать Штайнца в психологические подробности своего состояния. Этот человек и так сделал гораздо больше, чем ожидал Краснов. И, гораздо больше, чем мог. Проще было кивнуть и внимательно выслушать инструкции еще раз. От точности их исполнения, в конце концов, зависела и его собственная безопасность.

— Ты будешь слышать все по системе «громкой связи». Ничему не удивляйся. Даже сотрудник криминал-полиции будет, что ни на есть настоящим.

Дитер даже подмигнул, правда, не очень весело — губы сложились в улыбку, а вот глаза оставались серьезными.

— Это, на самом деле, отлично, что существуют сложности с опознанием. Посольство пытается найти кого-нибудь для официальной процедуры, но сам понимаешь, притом, что сейчас твориться на Украине вокруг вашего дела — это малореально. Калинин — идеальный вариант. Посмотрит на фото, получит приглашение на официальное опознание. Но, официально опознанным тело считаться, все равно, не будет. Генетическое исследование?

Дитер почесал подбородок лезвием ножа для разрезания бумаги.

— Нужен генетический материал. А где его взять? Ни тебя, ни детей, ни твоих родителей. Эксгумация тел родственников?