Левый глаз (сборник)

Она добралась до бедолаги, дотронулась пальцами до его рукава.

– Здравствуйте, Павел Михайлович. Как ваши дела?

Дурацкая фраза. К тому же произнесенная сиплым, испуганным голосом.

– Павел? Павел? – Мятликов повернул к Кате лицо. – Я не Павел. Я Бассарей, да, да. Хозяин рощи, рощи.

Катя вздрогнула, с трудом преодолела желание удрать обратно к папе. Вблизи Мятликов казался еще страшнее – физиономия его несла признаки не только глазной болезни, но и явного сумасшествия.

– Как у вас дела? – повторила она. – Как вы себя чувствуете?

– Чувствую? Хорошо, хорошо. – Мятликов улыбнулся, блаженство разлилось по его обрюзгшему лицу. – Восторги чистые и нега. И тень прохладная, что бросают деревья. Я от менад, и от сатиров козлоногих, как бог, везде почтен. И песнь, и пляски взор мой услаждают.

– Ага, понятно. – Катя глупо улыбнулась, кивнула головой. – Ну, это… будьте здоровы, Павел Михалыч.

– Я здоров, здоров, о златокудрая нимфа. Я здоровее любого в вашем больном мире, мире. Приди в мою рощу, дитя реки звонкоструйной, и познай настоящую радость. Приди сегодня же, сейчас, сейчас…

Мятликов потянулся к Катиной руке грубыми толстыми пальцами. Катя пришла в окончательный ужас.

– До свидания! – пискнула она, резко развернулась и пошла вдоль полок с йогуртами, боясь оглянуться, с трудом сдерживаясь, чтоб не побежать со всех ног.

Голова ее кружилась, мир потерял резкость, магазин словно наполнился зыбким туманом.

В этот момент она поняла, что никогда не станет психиатром.

Сумасшествие не заразительно. Но все же, все же… Держаться от таких психов подальше.

И все будет в порядке.

* * *

Долина меж гор поросла высокими дубами и каштанами, кусты мирта и можжевельника усыпаны ягодами. Птицы порхают по ветвям, наполняя лес мелодичными трелями. Чистая вода реки журчит, обтекая замшелые валуны. На берегу раскинулась роща диких маслин. Между редкими деревьями растут благородный ладанник и ароматный розмарин, на изумрудной траве – яркие пятна маков, ромашек и вереска.

Бассарей шествует по своим владениям, ступает по земле легко, словно парит в воздухе, трава не приминается под его ногами. Длинный, до самых сандалий, хитон перевязан широким пестрым поясом, на плечи накинута небрида – шкура лани, на голове митра и виноградный венок, из-под митры роскошными локонами ниспадают светло-золотистые волосы. Нежный красавец, подобный лицом благороднейшей из жен: белая кожа, густо-румяные щеки, томные, с поволокой глаза. В правой руке Бассарея – тирс в рост человека, обвитый светлым плющом. Поминутно Бассарей воздевает свой жезл к небесам и возглашает: «Иакх, эвоэ!»

«Иакх, эвоэ!» – отзываются ему менады.

Они так прекрасны – сильные, крепконогие женщины, покинувшие свои домы и пришедшие на зов Вакха. Они – в длинных одеждах, босые, на плечах их накидки, головы увиты плющом и тисом, в руках тимпаны.

Менады поют громко и стройно:

Ты, колыбель покоя,Роща, плющом венчайся!Нежной листвой оденься,Пурпуром ягод тиса!Вакха исполнись, рощаС зеленью дуба и ели!И белорунных кистейНе счесть на небридах наших!Надменный тирс тебя сподобит Вакху,Ты принесешь дары нам,И мы запляшем за тобою,Бассарей наш, прекрасный и славный!

На большом камне сидит пастух Актеон и играет на свирели. Сатиры, как и всегда, толпятся вокруг, подпрыгивают, трясут рыжими бородами, хмельные и радостные. Они не кажутся Бассарею уродливыми, а пение их не звучит для него козлиным блеяньем.

Сатиры поют хором:

Сияющей бронзы обручЗвонкой одели кожей.Дико тимпан загудел:С сладкими звуками слиться хотелТонкой свирели пастушьей.Поют под его гул вакханки.Сатиры же им подпевают:Звонкая кожа с ума их свела.Каждый день пред закатомБьют в тимпаны и пляшут они,Веселят Бассарея.

Бассарей ударяет тирсом о землю, в левой руке его появляется корзина с дарами: кувшин с перебродившим соком винограда, и сладкие плоды сада, и мягкие пшеничные лепешки, и овечий сыр, и баранье мясо, запеченное на углях, и жаренные целиком рыбы. Корзина заполнена доверху, но нисколько не отягощает Бассарея. Восторг и радость переполняют его душу.

Он восклицает:

О, как я люблю Лиэя,Что дал нам блаженную негу,С гор он высоких взираетНа нас, веселящихся в роще.Млеком струится долина,И вином, и нектаром пчелиным.Дым смол благовонных курится,Нам доставляя истому.Так пойте же песню, менады!Злаченые ваши тимпаны,Дар от богов всевышних,Пусть тяжко и громко гудят!Да воспоем мы Лиэя,Ликующего бога,Свирели священные звукиНагорный наш путь усладят!

Флейта играет все быстрее и быстрее, тимпаны грохочут возбужденно. Менады срывают с себя одежды и бросают их на землю. Сатиры начинают сикиннис – бесстыдный танец, наполненный дикими прыжками и кувырками через голову. Они вертят круглыми животами, ударяют себя по пяткам и ягодицам, бьют себя в грудь и по бедрам, шутливо колотят друг друга, бодаются рогами и крутят длинными хвостами.

Бассарей хохочет и хлопает в ладоши.

Он счастлив.

Человек человеку – кот Повесть-сценарий для голливудского кинофильма

***

Заставка.

Изображение очень резкое, почти черно-белое, со слабыми оттенками зеленого, синего и красного цветов. Камера скользит вдоль пола, между ногами людей. Люди ходят, стоят, сидят. Преобладают мужские ноги в брюках, носках, ботинках. Ботинки в основном черные, носки серые. Взгляд снизу вверх, и видно, что помещение – большая лаборатория. Ряды столов с компьютерами, мигающие экраны. Изображение движется вперед, натыкается на женские ноги в колготках. В поле зрения неожиданно появляется кошачья лапа с выпущенными когтями – поднимается, бьет по ноге. Женский вопль сверху:

Лиз: Черт, черт, черт!!! Он опять порвал мои колготки, это невыносимо! Харри, уберешь ты своего кота? Клянусь, в следующий раз я оболью его горячим кофе!

Камера скользит вверх, в поле зрения появляется огромное мужское лицо, оно занимает половину экрана. Это человек, похожий на Брюса Виллиса (варианты: похожий на Джоржа Клуни, Патрика Свэйзи, Тома Хэнкса). Изображение раскачивается из стороны в сторону и зритель понимает, что кота, глазами которого видит камера, держат за шиворот.

Харри (укоризненно): старина, я же предупреждал: не трогай мисс Мартинес. Чем тебя не устраивают ее ноги?

Изображение молча раскачивается, поворачивается к мисс Мартинес. Появляется изображение латиноамериканской девушки – лет 25, красивая, похожа на Дженифер Лопес. Светлые мелированные волосы.

Лиз: Харри, с тебя пять баксов за колготки!

Харри: Почему так дорого? В прошлый раз было четыре!

Лиз: В следующий раз будет десять! (резко поворачивается и уходит).

Харри: Тедди, дурачок, понимаешь, что ты теперь заслужил?

Изображение слегка кивает.

Харри: Три часа карцера. Нет, четыре!